«Авен машет кулаками после драки, которую выиграл»

В издательстве Corpus выходит книга предпринимателя Петра Авена «Время Березовского» — сборник интервью, посвященный Борису Березовскому (1946—2013) и его роли в новейшей российской истории. Мы обсудили эту книгу с одним из ее участников — писателем и бизнесменом Демьяном Кудрявцевым.

— Мы обсуждаем проект, одним из участников которого ты являешься. Среди этих довольно многочисленных участников ты, пожалуй, единственный, кто, я бы сказал, активно полемизирует с той концепцией, которую Петр Авен последовательно проводит во всех интервью. Теперь, когда ты видишь не только свою часть разговора о Березовском, но и весь проект в целом, какое у тебя складывается впечатление от представленной Авеном и его собеседниками картины?

— И как участник проекта, и как участник событий к идее этого проекта я относился критически. Сейчас эмоционально я отношусь к нему лучше, чем ожидал, и даже лучше, чем он заслуживает. Я прочитал наконец всю книгу целиком, и в ней, как бы то ни было, очень много якорей времени, очень много прорывающегося чувства, которое резонирует или конфликтует с моим. Скажем так: какие-то отрывки, которые я видел раньше, разговоры с некоторыми из участников проекта вызывали у меня раздражение (а иногда и брезгливость) — а сейчас мне просто грустно.

— В основе этого проекта, на мой взгляд, лежит не рациональное, но эмоциональное начало. Ведь какой образ героя встает из этой книги? Это образ классического трикстера. И пусть автор не соглашается с ним ни в чем — ни идейно, ни морально и по всем параметрам склонен своего героя осуждать, — их связывает долгая общая память, общая эмоция, и это теплое чувство, связанное с прошлым, оказывается единственной, так сказать, положительной чертой, вмененной автором Березовскому. Но одновременно заметно, что эта черта перевешивает все остальные. Соответственно, в результате авеновской реконструкции перед нами встает частный человек и в минимальной степени — «историческая фигура». Историческая — идейная, политическая, политтехнологическая — роль Березовского в этой книге раскрыта самым минимальным образом.

— Давай разрежем это на несколько разных частей. Да, если рассматривать этот проект не как книгу моего знакомого о моем друге, а как объект критики, в ней видно несколько системных проблем. Проблема номер один: композиционные и литературные навыки Петра Авена выше, чем у среднего банкира, но ниже, чем у нормального автора нон-фикшен. Поэтому зазор между тем, что он хотел, возможно, сказать, и тем, что действительно сказал, очень большой. Восхищение всегда граничит с завистью, но здесь эта граница стерта. Наверное, она очень четкая в голове у автора, но его мастерства не хватает для того, чтобы она оказалась так же четко видна внимательному читателю. Главным диалогом этой книги является не диалог с кем-либо из нас, интервьюируемых, а разговор с покойным. Покойному в нем, по сути, отведена только одна реплика: «Нет, ты ничего не понимаешь». И вся эта книга сделана для того, чтобы сейчас ответить (цитирую): «Мне-то кажется, что я как раз понимал». А ведь покойный и говорил разное, и слышал очень многое, и не все отрицал с порога, убежденный в собственной псевдоправоте, как может показаться читателю.

Эта книга — попытка после драки махать кулаками. Мы так обычно говорим, когда речь идет о проигравшем. А парадокс этой книги состоит в том, что автор машет кулаками после драки, которую выиграл — не якобы выиграл, а буквально. Его оппонент, выбравший проигрышную стратегию, умер несчастным и разоренным. Чего же теперь махать? Это делается несколько яснее, если вспомнить, что речь идет не о выяснении отношений двух московских еврейских научных сотрудников, купившихся на соблазны времени и выбравших неожиданную и не самую интересную для обоих стезю. На самом деле каждый из них хотел стать — а в душе и был — мыслителем, публицистом, педагогом, но не смог развить это в себе до необходимого уровня. Из Авена такой же предприниматель, как из Березовского математик приблизительно. Хотя он, несомненно, гораздо более мощный предприниматель, чем Березовский.

Так вот, эта попытка доказать что-то покойному была бы оправданна, если бы было открыто сказано, что мы говорим о большой исторической фигуре. И это вторая системная проблема этой книги. И не только покойному (существенная ремарка), но и заочно и постфактум — британскому суду. Важно, что эту книгу пишет побежденный в суде против победителя в суде, проигравшего в жизни. Это сложнейшие отношения, для описания которых недостаточно литературных и душевных навыков и у гораздо более глубоких людей, нежели автор и участники этого проекта.

Но вернемся к тому, что главный герой книги был очень важной исторической фигурой. Дело не в том, что это кто-то отрицает (хотя кое-кто в книге и отрицает). Дело в том, что вокруг этого вообще есть огромная фигура умолчания, якобы оправданная тем, что это-то мы все знаем, а вот давайте поговорим теперь о том, каким он был человеком. Что, на самом деле, — лицемерие и обман, потому что мы этого не знаем, потому что настоящие исторические деяния Березовского и при жизни были закрыты мишурой мифов, его собственных ошибок, пропаганды, контрпропаганды и так далее, а с тех пор еще прошло почти двадцать лет тотального умолчания. Это как писать книгу, каким парнем был писатель, чьи романы не изданы. Зачем это делать вообще?

Есть, наверное, какой-то круг, которому это интересно, но этот круг знает о Березовском не то чтобы больше Петра Авена, но уж точно больше, чем в этой книге написано. А широкой аудитории — или не широкой, но непосвященной — совершенно непонятно, почему мы вообще об этом говорим, почему 800 страниц не предлагают ни подробного исторического контекста, ни описания реальных событий, а только частные переживания автора и его собеседников. Более того, эта фигура умолчания неполная, она распадается в двух разговорах — с [Александром] Волошиным и [Валентином] Юмашевым. В которых оба нечестны.

— Да, разговор c Волошиным производит впечатление прямо-таки на удивление лживого, рассчитанного, что называется, совсем уж «на дурачка».

— Я, к сожалению, не видел его до прочтения книги, но я видел отрывок текста Валентина Юмашева. Авен ведь спрашивает меня в интервью: «Что ты так долго противился этому интервью?» И я ему там отвечаю, почему эта книга по определению не может быть ни честной, ни объективной, ни даже подробной, ни даже информативной. И вот, когда вышло интервью Юмашева, я подошел к Авену на каком-то мероприятии в Пушкинском музее и говорю: «Теперь понятно, почему я был против? Потому что так и вышло — он говорит неправду!» (На самом деле в моих словах не было осуждения: я считаю, что у Юмашева нет способа сказать правду, нет желания и нет возможности, у него нет выхода, он может говорить только, скажем так, не всю правду, которая по определению — та же неправда.) Авен тогда засмеялся: «Ну, это ты еще Волошина не читал!»

Теперь я его прочитал. На фоне Волошина — при моем вообще-то хорошем отношении к Александру Стальевичу и тогда, и сейчас, потому что я опять же считаю, что это проблема системная, а не того, как кто себя ведет, — Юмашев, конечно, скрупулезнейший хроникер. И это единственные люди, хоть как-то, хоть чуть-чуть говорящие о предмете, которым занимался Березовский в российской истории.

— В книге есть еще очень важный и вовсе даже уходящий концептуально за рамки обсуждения фигуры Березовского разговор Авена с Чубайсом, где они как бы выясняют свои идейные позиции. И здесь — на фоне Чубайса — Авен оказывается гораздо ближе к Березовскому, и их так старательно прокламируемые в книге идейные разногласия отходят на второй план.

— Чубайс относительно Березовского тут вообще лишний человек. Они никогда не были близки. Они никогда не понимали друг друга, они никогда не любили друг друга, их отношения были сложные, и эти сложности были рабочего и политического толка. Они миллион раз пересекались, но за этим не было личного, а книга оказалась про личное.

— Да, в этом смысле Чубайс как собеседник Авена — скорее, исключение. Недаром кульминацией их диалога становится не обсуждение Березовского, а выяснение идеологических отношений.

— Да, но вот насколько велика разница между тем, как говорят в этой книге о Березовском, и тем, кем был Березовский, — такова же разница между тем, как разговаривает тут Авен, и тем, как разговаривает Чубайс. Речь Чубайса по важнейшим концептуальным, идеологическим вопросам в этой книге плоская. Гораздо более плоская, чем сам Чубайс. Может быть, надо подобрать какой-то другой эпитет, но…

— Нет, по-моему, это очень верное определение.

— Я думаю, ему кажется, что надо быть отстраненным и что для него — того самого Чубайса, которого объявили виновным во всех 90-х и так далее, — это сейчас правильная позиция, что ему надо быть в этом смысле человеком холодным. Но проблема в том, что в таком случае должно как-то прочитываться, что человеку есть что сказать, просто он не хочет сейчас это сделать. А в диалоге этого нет. В результате это высказывание такое… картонное. Мне кажется, я понимаю, почему так получилось, но эти мои мысли — даже те, что в пользу Анатолия Борисовича, — они сейчас с моей стороны неуместны.

В совместной истории Березовского и России существуют две важнейшие вещи, которые не описаны, не поняты, не изучены. Это чеченская война, и это избрание Путина, а на самом деле, конечно, — создание «Единства» и парламентские выборы 1999 года, без которых не было бы Путина. Это большие исторические события, и они произошли так, как произошли, только благодаря Березовскому. Любое преуменьшение его роли в этом смысле и исторически неверно, и по-человечески сомнительно. Любое объективное освещение этих событий политически опасно и фактологически труднодостижимо. Поэтому эта книга и оказалась обсуждением личной жизни писателя, чьи книги не изданы.

Есть еще одна системная проблема у этой книги — она вне устоявшихся жанров. Но она к ним очень близка, поэтому ее приходится судить этими мерками. Это книга нон-фикшен, в которой главный рассказчик пристрастен, — то есть это как бы мемуар. С другой стороны, это книга интервью, где Авен исполняет роль беспристрастного интервьюера: он дает возможность своим собеседникам говорить то, что они хотят, — не противореча им там, где он с ними не согласен, и не ловя их на противоречиях со сказанным другими. Вот этот конфликт между Авеном вовлеченным и Авеном записывающим тоже постоянно существует, и меня, например, он ужасно смущал и раздражал. Потому что что же ты не смеешься и не возмущаешься, если знаешь, что человек говорит тебе неправду?

— Этот конфликт забавным образом прорывается в тексте книги, когда там осторожно даются какие-то характеристики в одном разговоре — другому разговору, и из них видно, что Авен как бы отстраивается от своего прошлого собеседника…

— Да, но недостаточно! Потому что нормальный (например, американский) автор нон-фикшен в этой ситуации впрямую сталкивал бы эти разговоры.

— В исторической перспективе книга Авена неизбежно выглядит первой попыткой собрать некий фактологический материал. За которым должна последовать уже историческая аналитика. И, кстати говоря, именно потому, что, на мой взгляд, в основе этой книги лежит своего рода эмоциональная привязанность, ее выпуск не является таким уж вызывающе рискованным по нынешним временам шагом — ведь одним из людей (и автор дает это понять в книге), эту эмоциональную привязанность испытывающих, до сих пор является и Владимир Путин.

— Да, безусловно. Хотя мне не кажется, что это так важно. Вообще сцена с Путиным — опять же художественная, неважно, что она документальная, но человек же создает книгу, и в ней веса раскладываются иначе, чем в жизни,— эта сцена, наверное, очень интересна для историка, но и для Авена — героя книги, и для Авена-автора она является компрометирующей. При том что она абсолютно правдива, в этом я как раз убежден — та сцена с Путиным правдива.

Вообще, прежде чем я скажу еще одну плохую вещь, я хочу сказать одну хорошую. Неважно опять же — почему, мы же по эту сторону страниц, но Авен не боится в этой книге выглядеть глуповато и смешно иногда. Не в смысле — иногда не боится, а в смысле — он иногда так выглядит и этого не боится. Вот он вспоминает, как Березовский ему сказал, что они с Ходорковским на двоих собираются приватизировать всю страну (я-то убежден, что Березовский в этот момент над ним издевался, и в своем интервью говорю об этом). И хотя Авен много где пишет, как чужда ему подобная позиция и как вредно такое отношение к России, тут он приводит свою первую, мгновенную в тот момент реакцию: «А мне что? А как же мы?»

Я летел в самолете, когда читал, и прямо испугал несколько рядов смехом. Это, по-моему, очень трогательно. Ну и еще там есть пара таких же прекрасных мест, где непосредственность делает все живым и занимательным.

Теперь опять про плохое. Большой вред этой книги в том, что она — фальстарт, она закрывает — по крайней мере, для ее участников, да и для многих других людей, находящихся под гнетом авторитета этих участников или не имеющих доказательств своего мнения, — возможность высказаться по этим же вопросам, возможность вернуться к этим же воспоминаниям спустя, скажем, десять лет, когда уже будет можно говорить по-другому. То есть, заставив людей разговаривать в определенный исторический момент, для этой книги контекстуально вредный или конъюнктурно неподходящий, она фиксирует то, что в другой момент могло быть сказано иначе, даже было бы стопроцентно сказано иначе, если бы разговаривало больше людей, больше разных людей. Хотя, к сожалению, многих уже сейчас нет в живых.

— Кого тебе в этой книге не хватало из тех, кто был бы, с твоей точки зрения, обязателен в таком разговоре? Кроме, разумеется, Путина и Романа Абрамовича.

— Их не хватает. Мне не хватало и других людей, некоторые, к сожалению, уже не могут говорить. И даже не самого Березовского. Мне, конечно, не хватало Бадри [Патаркацишвили], который очень глубоко понимал эти процессы и их человеческое отражение, он вообще был про людей. Не хватало [Владимира] Каданникова, Ксении Пономаревой, детей Бориса, Елены Георгиевны Боннэр, Константина Эрнста, Владимира Гусинского, Наташи Геворкян. Не хватало Коли Глушкова, просидевшего в тюрьме за описанные события и имеющего совсем другую точку зрения, заплатившего другую цену за это все. По большому счету, это разговор о человеке, который за свои ложные, чуждые, неверные или какие угодно убеждения погиб, но разговор людей, не пожертвовавших ничем. И Авен признает, что это та единственная причина, по которой вообще стоит разговаривать о Березовском. Но все равно получилось, будто ни разу не раненые тыловики обсуждают афганскую войну. Конечно, многие из них что-то потеряли или недополучили, но это несравнимо с тем, что случилось с [Александром] Литвиненко, Березовским, Бадри и с Колей Глушковым.

— Кстати, интересно, что сюжет Литвиненко очень редуцирован в этой книге.

— А все остальные сюжеты развернуты?

— На мой взгляд, остальные сюжеты проговорены с большей глубиной, а здесь как бы такая демонстративная лакуна. Плюс еще полное отсутствие…

— Не знаю, мне кажется, что окончания первой чеченской войны…

— Хасавюртовского мира, да.

— Мира, конечно. То есть история создания «Единства» просто переврана, но она, так сказать, обсуждается, а чеченский мир полностью изъят.

— Хотя есть тема неприятия Березовским начала самой войны, на этом сделан акцент, в 1994 году.

— Неприятия начала второй чеченской войны, да.

— Нет-нет, именно первой. Как раз Валентин Юмашев вспоминает, что в 1994 году Березовский был едва ли не единственным, кто был против начала войны и пытался предотвратить ее, но ничего не получилось.

— Ну, он пытался предотвратить и вторую, поэтому там, может быть, я что-то проглядел. Но, конечно, одно дело — быть против начала какой-то войны, а другое дело — какую-то войну закончить.

— Да, выходит, это была его последовательная позиция — мирная, он был против начала войны, он старался ее закончить, и он ее закончил.

— Одну из них он закончил, да. Надо сказать, удивительным образом риторика и настоящий посыл у Березовского с Путиным по отношению к чеченскому вопросу разные, а формальные действия по окончанию чеченской войны схожи. В каком-то смысле отдача Чечни Кадырову повторяет отдачу Чечни Масхадову с поправкой на качество выборов. То есть невозможность ведения этой войны и невозможность победы в ней осознаются любым человеком, который ею непосредственно занимается. И таких людей было не двое, не Березовский и Путин, а трое, и третьим был [Александр] Лебедь. Между Березовским и Путиным был еще Лебедь, который, собственно говоря, и подписал Хасавюрт. Он же сначала не хотел мира. Он был уверен, что эти слабаки ничего не понимают, а он сейчас быстро чеченцев пригасит, приедет туда, как в Приднестровье. И в течение нескольких месяцев он пришел к необходимости договариваться. Не потому, что чеченцы были сильны, а потому, что это единственный способ двигаться дальше.

И ты прав, что кроме Березовского в этой книжке есть еще один герой, такой же герой, вокруг которого все немножко ходит и вокруг которого есть такая же недосказанность. Это Роман Абрамович, конечно. Он абсолютно действующее лицо. Я никогда не думал и не ждал, что он заговорит, этого не произойдет и в будущем, с моей точки зрения, но масштаб присутствующих настолько меньше, чем масштаб отсутствующих, что от этого горечь и недоумение. Березовскому уже все равно, но наша история, наша жизнь в таком пересказе оказываются проще и прямолинейнее, чем, безусловно, были.

Петр Авен. Время Березовского. — М.: АСТ-Corpus, 2017. 816 с.

Понравился материал? Помоги сайту!