Лежа в тумане

«Под электрическими облаками» открывается голосом нарратора, Валерия Филонова, неотличимым от голоса Юматова, читавшего заходной текст в «Трудно быть богом»: «Мы жили в разные времена… Эти эпохи вбирали в себя часть нашей жизни. Но во все времена были люди, которых называли “людьми лишними”. А сейчас и вовсе принято называть статистической погрешностью. <…> Но ведь как-то так устроено, что ничего в мире без этих людей и не происходит. Это повесть о них, о статистической погрешности. О нас».

Под серым небом тут же начинает толпами бродить «статистическая погрешность»: пока один читает «Онегина», а другой затевает спор об искусстве, девушка догоняет эмигранта и отдает ему пальто. Души прекрасным порывам тут будет место еще не раз: киргиз, не говорящий по-русски, накажет обидчика умирающей женщины. Кандидат наук в мундире-доломане (Мераб Нинидзе) защитит исторический памятник. Умственно отсталый наркоман Валя (Чулпан Хаматова) бросится спасать похищенную девочку. В главной сюжетообразующей истории наследница знаменитого скульптора не позволит продать дом и приделать к нему то ли шпиль, то ли купол. Подвиг, наконец, совершит режиссер Алексей Герман-младший — снимет про все это многофигурный фильм, труднодоступный массовому зрителю.

Героизм усиливается обстоятельствами места — мрачнейшего пустыря у какой-то большой воды (за этот «русский морок» фильм понравился иностранным критикам). Пустыря, где любую живую искру гасят метеоусловия: то снег, то град бесконечно падает с неба пятидесяти оттенков серого. Тут из-за тумана не увидишь пальцев вытянутой руки, не то что будущего. Тут одни умирают просто, а другие — с тоски: «я помню коридор моей старой квартиры — я маленький, а впереди новый мир. А теперь этой квартиры нет. И ничего нет».

Все жалуются. Скучают по 90-м. В одной из самых красивых сцен герой едет в автобусе и слушает ламбаду, загипнотизированный мерцанием цветных окон; окна вдруг заиграют радостную цветомузыку, и голос Горбачева объявит о развале СССР.

Не пройдет и двадцати лет — и мерцание (на Берлинале операторов фильма заслуженно наградили за вклад в киноискусство) снова канет в снежную беспросветность. Семь новелл фильма — это даже не семь историй, но семь неразобранных чувств режиссера, отождествляющего себя с поколением заблудившихся в тумане. Он ощущает себя маленьким и закомплексованным («Я уменьшился до молекулы»; «Ваш папа был почти богом — а теперь другое время, другие боги»), проговаривает чувства вслух, будто на приеме у психотерапевта в надежде на профессиональный анализ.

В одной из первых новелл героиня рыдает над умирающим конем — а в седьмой уже волочит по берегу лошадь-инсталляцию, собранную из металлических прутьев. Фильм «Под электрическими облаками» — это попытка режиссера оживить собственную лошадь и протащить ее в вечность, волнуясь вслух, поскачет она или так и останется пустой металлической оболочкой.

Сразу после премьеры в Берлине Инна Денисова расспросила Алексея Германа-младшего о том, как ему удалось предугадать дух 2015-го, и о причинах его встревоженной настороженности.

— Вы сейчас первый раз свой фильм смотрели?

— Я его еще вообще не смотрел. Это вы, журналисты, встали с утра. А я спал. Мы только закончили картину и пытаемся выспаться.

— А почему действие происходит в 2017 году? В фантастических фильмах его переносят лет на пятьдесят-сто. А тут на два года.

— По многим причинам. Когда мы хотели закончить фильм в 2013 году, в сценарии был прописан 2015 год. Когда поняли, что закончим в 2015-м, — поменялся на 17-й. Для изображения времени, особенно такого, как наше, которое меняется каждую неделю с разной степенью трагичности, нужна дистанция. Время надо обогнать и подождать. И — либо угадать его, либо нет. В «Бумажном солдате» мы его угадали. Когда фильм вышел в 2008-м, только ленивый не пинал меня за то, что в нем слишком много разговоров о роли интеллигенции в обществе, о том, кто мы и куда идем. А через два года все разговаривали словами из моего фильма. Я об этом сейчас всем говорю потому, что мне очень обидно. Многие забыли. А я напомнить хочу.

— А про что именно разговаривали?

— Например, про степень ответственности интеллигенции за происходящее.

— То есть, по-вашему, на осмысление времени требуется два года?

— Ну да. Восемнадцатый уже далеко. Шестнадцатый близко. Семнадцатый — как раз то самое устоявшееся время. Холодная война, ощущение большой войны. Не той, которая идет сейчас, — мировой. Возвращение русских вопросов с их проблематикой. Вообще моя картина — про время в России. Где оно не течет от одной точки до другой, но течет вперед, назад, налево, направо. Замирает и ускоряется.

— Ваш фильм — разговор интеллигенции с собой?

— Наш фильм — попытка в поэтической форме уловить образ времени, образ эпохи, уловить ощущения моего поколения, мысли. Проговорить важные вещи. Там что-то специально проговорено. Это, кстати, тоже многих будет раздражать. А мне кажется, что какие-то вещи должны проговариваться вслух. Про людей, которые чего-то хотят, про людей сложных надо говорить прямо. Потому что есть ощущение, что нас мало и про нас фильмы не снимают. А вот теперь сняли.

— У героя, которого играет Чулпан Хаматова, родителей убили на Украине. Когда фраза об этом появилась в сценарии?

— Ближе к завершению фильма, но до всех событий. В 12-м году, когда мы начинали, у нас даже была военная новелла, но потом она ушла — по разным причинам, главным образом потому, что не нашли денег. Однако тема близкой войны возникла еще в 10-м году. Реплику про Украину мы вставили год назад, когда я понял, к чему все идет. Мы уже второй раз так попадаем. В 2008-м мы приехали в Венецию с «Бумажным солдатом», у нас главный герой — грузин, говорил по-грузински — нас тут же обвинили в антироссийской позиции. Что мы специально все устроили. И здесь наверняка будут обвинять в чем-нибудь.

— Каких обвинений вы ждете и в чем?

— Да во всем! Прежде всего, забудут, что наш русско-украинско-польский проект начался много лет назад. Поверьте, будут рассказывать про деньги кровавой хунты. Скажут, что мы устроили диверсию. Вот вы сейчас видели фильм, видели, что Луи Франк ходит в ватнике. А это было давно, мы не закладывали в этот образ никакого особенного смысла, вообще не знали, что ватник станет символом. Но у нас же много подозрительных дегенератов, психопатов и истериков. Они же будут что-то искать. Время же истерическое.

— На Берлинале приехали ваши украинские и польские коллеги?

— Вот сидит Петя, известный польский актер. Вон польский продюсер, вон украинский. Вот Луи Франк, бельгиец, который очень много лет прожил на Украине. В Польше будет премьера в июне. На Украине — не знаю, там странная история. Мне пока не позвонил ни один украинский журналист. Никаких предложений о телеправах. Ну да, война, а чего мы хотели. Хотя надеюсь, что на Украине фильм все же покажут. Мне кажется, они сами не понимают, что делать. И у нас не понимают: русско-украинско-польский фильм — и что ты с этим сделаешь? Все как-то аккуратно очень относятся по понятной причине. Но мы ничего не скрываем. Мне кажется правильным говорить, что это совместный проект. Это хорошо, благородно, разумно. А что, повторяю, будет злобная истерика у кого-то — злобнейшая! — ну так она будет у многих, поверьте мне. Одни будут нас обвинять в том, что мы радикальные. Другие — в том, что мы нерадикальные, потому что у нас не ругаются матом. Вот эта вся ерунда будет. У меня многие спрашивают так подозрительно: «А у тебя матом ругаются?» Я говорю: «У меня никогда не ругались, ни в одном моем фильме». И так на меня смотрят, типа я прогнулся под кого-то. Маразм какой-то. Ну не ругаются. А что, должны ругаться? Даже не знаю, может, вставить мат какой-то специальный, чтобы потом его запикать?

— Вы так сразу защищаетесь, готовясь к нападениям, которых еще нет — но вы их уже ждете.

— Ну да, я абсолютно сознательно ради фильма пытаюсь купировать злобно-истерические последствия, которые будут, когда он выйдет. Потому что время, к сожалению, очень болезненное, очень злое. Мне плевать, что будут писать обо мне. Но не о фильме. Хотелось бы, чтобы фильм воспринимали как историю о людях. И очень не хочется, чтобы нас разбирали по теме связей с «хунтой». Что, конечно, будут делать. Посмотрите интернет, сами же знаете, что происходит, какое ожесточение сейчас с разных сторон. Это вообще проблема интернет-общества, проблема плотных информационных потоков — интернет стал идеальной площадкой для бессмысленных поступков. Вот я читал одного режиссера — про то, как он не будет давать интервью каким-то там русским газетам. Ну не давай. Если это твоя гражданская позиция — не давай. Просто говори им об этом, но зачем это объявлять на весь мир?

— По-моему, я знаю этого режиссера, он мне на Каннском фестивале интервью не дал.

— Да не тот. Вам интервью не дал Сережа Лозница, мой друг близкий. Я про другого рассказывал. Поступки, на мой взгляд, не то же самое, что декорация поступков. Зачем все время заниматься компьютерным онанизмом? Не понимаю. Время у нас такое нехорошее.

— Весь фильм герои бродят в тумане, их заметает снегом. Где вы нашли это удивительное снежное место?

— Часть фильма снималась на Украине, часть под Питером. Просто в сезон такой попали снежный, везло с погодой. В начале съемки каждой важной сцены начинал идти снег.

— То есть вы этого и хотели: мрачной, суровой, хмурой погоды?

— Хотелось погоды переходной. Какие-то вещи мы должны были снимать безо льда, но получилось так, что все заледенело. Так вот странным образом фильм сам зажил. Он очень быстро смонтировался — за 50 дней. Когда фильм так быстро монтируется, это значит, что у него есть свое дыхание, значит, он может быть только таким и никаким другим.

Понравился материал? Помоги сайту!