Гай Мэддин: «Мы даже купили учебник Роберта Макки»

Несколько дней назад в программе Берлинале показали новый фильм Гая Мэддина «Запретная комната» — анилиновый психоделический коллаж, фильм-онейроид, в котором находится место и морякам-подводникам, и немецкому лесорубу, и филиппинскому оборотню, и Джеральдине Чаплин с хлыстом. Людмила Погодина поговорила с Мэддином и его вторым режиссером Эваном Джонсоном об эклектике их новой картины, Фрейде и голливудском нарративе — а также о сопутствовавшем «Комнате» интерактивном проекте «Сеансы».

— Судя по тому, что в вашем фильме уже звучат не только музыка и шумы, но и полноценные диалоги, вы наконец приняли звуковое кино. Но почему у вас остались диалоги в интертитрах? К чему такой рудимент немого кинематографа?

Гай Мэддин: Тут дело не только в немом кино. Когда я смотрел «Распутную императрицу» Джозефа фон Штернберга — а это звуковой фильм, — мне понравилось, как там используются многословные интертитры. Потом, когда уже стало понятно, что «Запретная комната» будет звуковой, я подумал, что не стоит пренебрегать титрами. Это легкий способ придать фильму особую атмосферу. Да, теперь герои говорят вслух, словарный запас моего кино постоянно увеличивается — но ведь новое слово не отменяет ранее выученных. Не знаю, обратили вы внимание или нет, но у нас в фильме одновременно присутствуют пленочные и цифровые дефекты изображения. Мне нравится идея агрессивных побочных эффектов цифрового сжатия, когда картинка зависает и начинает постепенно рассыпаться. А сверху можно добавить эффект распадающейся пленки, как если бы цифровая компрессия существовала в 1920-х.

Еще мы увлеклись цветокоррекцией. Началось все с того, что мы решили придать зловещую окраску в духе 1970-х музыкальному номеру — а потом увидели, что не просто имитируем вот эти голубовато-зелено-персиковые техниколоры, а делаем уже что-то беспрецедентное. И мы радостно продолжили создавать новые палитры как будто из параллельных вселенных, сделали один гигантский шаг к сказкам. Нам необходима альтернативная реальность. Немного внимания и заботы во время постпродакшена — и вот она!

— В самом начале фильма появляется человек, объясняющий, как следует принимать ванну. Это очевидно чуждый здесь персонаж; он даже снят по-другому. Но, кажется, именно его регулярное появление на экране и придает единство всему разнородному материалу «Запретной комнаты»?

Мэддин: Да, это очень важный персонаж, и я надеюсь, что сегодня утром вы приняли ванну согласно его инструкциям.

Мы долго не понимали, как увязать между собой отдельные большие фрагменты фильма — историю о филиппинском вампире, главу про лесоруба. И вот в прошлом году мы с Луисом Негином (рассказчиком фрагмента «Как принять ванну». — Ред.) поехали в отпуск в Гавану. В какой-то момент я взял камеру и отвел его в ванную. Он не совсем понимал, что происходит...

— По его лицу это заметно...

Мэддин: ...и я просто начал снимать. Там, конечно, видно, что все снято в другое время, на другую камеру и вообще в другой стране. Звук совершенно другой, потому что записывался в другом помещении. Но мне это даже нравится — это похоже на то, как моя внучка ловко составляла коллажи из разных предметов, рисунков и даже куска приклеенной вермишели. Это удавалось Эду Вуду или Оскару Мишо — а я что, хуже? Потом я решил, что сложить все истории вместе мне помогут интермедии с участием Луи. И вот я заставлял его каждый раз сниматься перед тем, как он шел на пляж.

— Забавно, что при всей эклектичности и разнородности визуального ряда ваш фильм вполне укладывается в классическую схему голливудского нарратива.

Эван Джонсон: Никто раньше этого не замечал, обычно мы сами говорили о классической структуре.

Мэддин: Мы даже купили учебник «Как написать сценарий» Роберта Макки.

Джонсон: Он называется «История на миллион долларов».

Мэддин: Я никогда не знал, как эта книга называется. И я не утверждаю, что прочел ее, — я ее просто купил и вздыхал над ней. Обычно я всегда себя ругаю за поспешную работу над сценарием, за то, что не пишу второй черновик и т.д. На этот раз мы переписывали два-три раза каждый эпизод. Это отняло кучу времени, но мне действительно понравилось сотрудничать с Эваном и Бобом. Это важно, ведь я всегда боялся конфронтации и не мог настоять на своем. Раньше, когда я предлагал дизайн декораций, всякий раз слышал в ответ от художника: «Нет! У нас не может быть лестницы». Кажется, я успел снять фильмов восемь, прежде чем мне наконец-то удалось протащить три ступеньки. Моя работа была сплошным компромиссом, я был себе противен, потому что не мог постоять за себя. Но не сейчас!

— Не могли бы вы немного рассказать об интерактивном проекте «Сеансы», который сопровождает «Запретную комнату»?

Мэддин: На самом деле с «Сеансов», интернет-проекта об утерянных фильмах, все и началось. Полнометражное кино мы решили снять уже потом. Мы в какой-то момент выяснили, что фильмы терялись не только в 20-х и 50-х годах, когда сами студии часто отправляли материалы на смыв. В 70-е фильмы уничтожались в Камбодже «красными кхмерами». Они даже убили всех режиссеров в стране. Или малобюджетный exploitation — у фильма была, допустим, всего одна копия, и режиссер умер, а его вдове не было никакого дела до кино. Фильмы терялись всегда и повсюду.

И вот мы начали делать ряд собственных адаптаций давно утерянных фильмов. В Париже и Монреале одновременно. Иногда — с одной и той же группой актеров. Проект откроется для пользователей осенью, когда «Запретная комната» выйдет в прокат. Это будет виртуальный интерактив, каждый посетитель сайта сможет пережить свой собственный сеанс утерянного кинофильма. Маленькие фрагменты картин будут появляться перед глазами, перебивать друг друга и складываться в коллизии, каждый раз рассказывая новую историю. Программа создает и теряет фильмы, и программа генерирует название каждой новой картины. Собственно, после просмотра останется только это название.

— Материалы «Сеансов» и «Запретной комнаты» перекликаются между собой?

Мэддин: Да, какие-то отрывки «Комнаты» будут использоваться в качестве сырого материала в «Сеансах», но он будет сильно изменен, в большинстве случаев — с альтернативными сюжетными линиями. Благодаря интертитрам можно до невероятной степени влиять на повествование, и это, конечно, многое усложняет, потому что в результате нужно создать совершенно новую историю, которая каким-то образом совпадет с уже готовым монтажом внутри фрагментов. Мне кажется, это похоже на фильм Вуди Аллена «Что случилось, тигровая лилия?», где он заново озвучил японский фильм про шпионов и таким образом полностью изменил его сюжет. Я сам «Лилию» не видел, но читал об этом.

— В ваших фильмах много отсылок к Фрейду, но, может, вы его тоже не читали?

Мэддин: Я его фанат — в теории.

Джонсон: Да, Гай — извращенец (смеется).

Мэддин: Кажется, мой пиарщик на Sundance назвал меня «шестилетним извращенцем» (удовлетворенно хмыкает).

Джонсон: Смесью Эйзенштейна и Итало Кальвино в шестилетнем извращенце.

— Да ладно, вы же выглядите как настоящий Санта-Клаус.

Мэддин: (демоническим голосом) Приходи как-нибудь посидеть у меня на коленках! На самом деле я прочитал очень мало Фрейда. (в сторону) Прошу прощения за шутку с коленками. Хо! Хо! Хо! Я прочел отрывок из его «Толкования сновидений», прямо в книжном. Это полностью уничтожило мою способность видеть сны на два месяца — я интерпретировал их тут же, не просыпаясь. А я люблю видеть сны! Мне не нужно, чтобы каждый раз Фрейд нашептывал мне на ушко, что надо об этом думать, я и так понимаю — вам же не нужен Фрейд, чтобы смотреть мультики?

— А какова доля ваших реальных снов в этом фильме?

Мэддин: Есть пара эпизодов, основанных на моих тайных желаниях и трусливых снах. Сон об умершем отце — это сон, который я видел с тех самых пор, как в 1977-м скончался мой отец. Или случаи из жизни — например, когда забываешь о дне рождения жены, такие примерно вещи, реальные ситуации, которые потом возвращались ко мне в виде кошмаров снова и снова. Пришло время с ними разобраться. К моменту, когда вся работа проделана, ты уже исцелен. Излечен от фильма «Мой Виннипег», от собственного детства. Я наконец-то исцелен от того, что забываю дни рождения знакомых. То есть я по-прежнему не могу их запомнить, просто сейчас мне на это наплевать.

— У вас богатый подбор актеров — Матье Амальрик, Шарлотта Рэмплинг, Мария де Медейруш. Как вы их завлекаете?

Мэддин: Как я их заманиваю?

— Они знают, на что идут, когда дают свое согласие?

Мэддин: Я в этом не уверен, но похоже, что они всегда готовы к приключениям. У них не было никакой возможности точно знать о том, что будет происходить. Я только сказал им, что придется играть на публике. Я постоянно ждал, что кто-нибудь выйдет из себя на съемках, но этого так и не случилось.

— Вы считаете себя комедиографом?

Мэддин: Да нет, я просто шлюшка-хохотушка, хо-хо-хо (снова смеется)! Зрители моих первых фильмов не понимали, пытаюсь я их рассмешить намеренно или я просто снимаю вот такой бред. А когда зритель не понимает, где ему нужно смеяться, он чувствует себя очень неуютно. До такой степени, что убегает из зала. Но я никогда не переоценивал свой талант юмориста и относился к этому философски: посмеялись — отлично, нет — тоже ничего. На этот раз я решил рискнуть и ввернул в фильм несколько очевидных шуток. Хотя, наверное, опять недостаточно очевидных — вряд ли больше двух людей засмеется одновременно.

Джонсон: Есть одна конкретная шутка, которая не сработала ни на одном показе. А мы-то после нее оставили заметную паузу для того, чтобы публика могла вдоволь насмеяться…

Мэддин: Да, один из самых неловких моментов в моей жизни. Поэтому я больше не могу пересматривать «Запретную комнату».

Понравился материал? Помоги сайту!