Цзялин Чжан: «Пропаганда становится частью общественной жизни, банально обеспечивая рабочие места»

«Страна одного ребенка» Цзялин Чжан и Нанфу Ван победила прошлой зимой на «Сандэнсе» в категории «Лучший документальный фильм» (а сейчас доступна на Amazon Prime). Одна из ее создательниц рассказала Тимуру Алиеву о том, каково было снимать такой фильм на территории Китая с его системой тотальной слежки, и о том, как меняется и совершенствуется китайская биополитика. Разговор произошел в Южно-Сахалинске — Цзялин Чжан была членом жюри кинофестиваля «Край света. Восток».

— Ваша семья и семья Ван пострадали от политики одного ребенка?

— Расскажу такую историю. Где-то в 2016 году Нанфу Ван пила кофе с одним из наших продюсеров, Кристофом Йоргом, и он спросил про ее отношение к политике одного ребенка в Китае. Она ответила в духе «ничего плохого об этой политике сказать не могу» — тем более у нее есть младший брат (в сельской местности с середины 1980-х семьям разрешили заводить второго ребенка. — Ред.). Я тоже никогда не задумывалась об этой политике до этого разговора.

В итоге Нанфу решила сделать об этом фильм. Она связалась со мной, мы начали изучать вопрос и были шокированы тем, как все это происходило на самом деле. Тогда стало понятно, что нужно как можно оперативнее сделать это кино: дело в том, что сейчас (с 1 января 2016 года. — Ред.) в Китае действует уже другая политика — политика двух детей. История переворачивает страницу, поэтому нужно напомнить людям о том, что было раньше.

Наш документальный фильм не пропагандистский: он не защищает чью-либо точку зрения, а работает с фактами и свидетельствами — хотя результат их сопоставления, в общем, оказывается критикой политики одного ребенка. В то же время мы не смогли обойтись без эмоций, поскольку в центре картины — личная история самой Нанфу, ее семьи.

Вначале мы с Нанфу хотели снять кино именно о жертвах и злодеях. Злодеями были бы люди, помогавшие внедрять политику одного ребенка. Позже мы начали разговаривать с людьми, задействованными в этой системе: встретили акушерку, которая занималась абортами и стерилизацией, познакомились с чиновницей из Комитета по плановому деторождению, которая была награждена за хорошую работу. Мы поняли, что эти люди в душе не злодеи: они все это делали из хороших побуждений — из чувства долга, на благо своей страны, с верой, что их работа сделает жизнь Китая лучше.

Акушерка, сделавшая около 50–60 тысяч абортов, после выхода на пенсию стала компенсировать эти смерти тем, что лечила бесплодие. При этом в фильме мы видим, что она говорит: «Это было правильно, Китай таким способом воевал с перенаселением». Убить такое количество детей — это кошмар для любого человека, поэтому она вынуждена верить в то, что говорит. Как жить этой женщине дальше, если не цепляться за убеждение, что это было правильно, что в таких мерах нуждалась страна? Получается, эти люди — тоже жертвы. Когда правительство такой жесткой политикой не оставляет людям выбора и у них нет шанса принять собственное решение — в таких обстоятельствах все становятся жертвами.

Мы не то чтобы разобрались в том, как все это происходило, но, по крайней мере, задали этот вопрос. Понимаете, ведь даже пострадавшие от этой политики считают, что все это было лишь на благо экономики Китая. Говорят: «Да, может быть, лично мы пострадали, лично для нас это был негативный опыт, зато стране стало лучше». Когда мы беседовали с мамой Нанфу, она говорила: «Да, это было сурово, но иначе мы могли умереть от голода, жить еще хуже». После рождения дочери ее должны были по правилам стерилизовать, но на ее защиту встал отец, сказал, что хочет внука. Получается, женщина лишена права решать, что ей делать со своим телом, сколько иметь детей: не важно, будет это ее отец или правительство, — последнее слово не за ней. Вся страна стала жертвой пропагандистской машины.

— Было сложно снимать фильм на такую тему в Китае?

— Да, трудностей была масса. Начать с того, что Нанфу до этого уже имела проблемы с китайскими властями. В 2016 году она сняла картину «Воробей-хулиган» о расследовании сексуального насилия в начальной школе со стороны директора этой школы. Фильм оказался весьма политизированным, одним из героев был один известный оппозиционный активист. После этого Нанфу оказалась под наблюдением в Китае: за ней следила служба безопасности, ее приглашали на многочасовые допросы, она все это снимала (это, кстати, также попало в фильм).

Она не знала, будет ли вестись слежка за ней сейчас. Так что одна из основных сложностей, связанных с созданием «Страны одного ребенка», была в том, как избежать внимания властей. Поездки в Китай были необходимы, а там везде нужен ID — покупаешь ли ты билет, заселяешься ли в отель, покупаешь ли сим-карту. Каждая транзакция регистрируется в системе, через нее власти могут узнать, что Нанфу приехала. Грубо говоря, мы не знали, придут ли за ней спецслужбы. Поэтому очень тщательно планировали каждый ее шаг. В Китае она постоянно ходила с включенным GPS, я отслеживала все ее перемещения. Если я видела, что она где-то задерживается надолго, мы сразу начинали беспокоиться.

— Когда смотришь ваш фильм, кажется, что режиссеры в Китае снимают или пропагандистское кино, эпизоды из которого вы включили в картину, или авторское, показать которое на территории страны, мягко скажем, затруднительно. Как на самом деле устроено кинопроизводство в Китае?

— Ну, вариаций кино в Китае больше. Есть еще режиссеры, делающие программы для китайского ТВ. Конечно, в стране совсем не развита документалистика. Самые популярные фильмы — про еду и про животных. Сейчас начинает появляться все больше и больше документального кино. Многие уезжают в Штаты, учатся и дальше делают кино там. При этом какие-то фильмы могут быть показаны в Китае, но многое, конечно, зависит от того, о чем история, что за тема рассматривается в картине. Например, лента Фань Лисиня «Последний поезд домой» (2009) о мигрантах, которые уезжают домой на Новый год, но не могут добраться из-за того, что пути завалены снегом; в фильме не содержится критики правительства, поэтому это кино показывается в Китае.

Есть и независимое авторское кино, которое могут демонстрировать в китайском прокате; главное — чтобы оно ничего не критиковало, не вызывало злости в адрес китайского правительства. Цензура очень активна, довольно трудно преодолеть различные препоны, чтобы фильм попал в прокат. Многие режиссеры, чтобы обойти цензуру, идут на различные ухищрения: что-то удаляют, перемонтируют, замазывают. Таким образом, картины становятся крайне поэтичными, образными, туманными. Мы же, напротив, хотели, чтобы наше кино было максимально ясным, поэтому решили не идти ни на какие уступки. Каждый режиссер делает этот выбор, и мы с Нанфу сделали свой, лишившись возможности китайского проката. В нашем проекте нельзя было просто показать человеческую грусть, никак не касаясь критики политики одного ребенка. Нам хотелось бы, чтобы и через 20, и через 30 лет наша картина имела значение и приобрела статус исторической. В нашем фильме получили голос люди, которые никогда, ни в одном СМИ не имели возможности высказаться.

К слову о пропаганде вообще: в Китае она очень изощренная и утонченная. У правительства огромные бюджеты каждый год уходят на художников, рисующих прекрасные, красочные плакаты с броскими лозунгами; на рекламу, которую крутят в эфире центрального телевидения; на всевозможные ток-шоу, где высмеиваются и унижаются люди, транслирующие точку зрения, хоть как-то отличную от той, что выражает политика партии. Правительство активно привлекает самих граждан к созданию средств пропаганды: таким образом, она становится частью общественной жизни, банально обеспечивая огромное количество рабочих мест китайским гражданам. Большая часть opinion makers предпочитает отмалчиваться и быть в стороне от того, что происходит. Быть может, в это молчание тоже вкладываются бюджеты государственной пропаганды, кто знает.

— А в сегодняшнем Китае действительно сложилась оруэлловская система тотальной слежки за гражданами или это все же гипербола западных СМИ?

— В Китае действительно очень развиты системы наблюдения за гражданами, и это на самом деле очень страшно. Даже когда ты идешь выбрасывать мусор, мусорный бак открывается только после того, как распознает твое лицо и определяет, что ты — житель дома, к которому этот мусорный бак прикреплен. Когда идешь в туалет, камера в туалете распознает твое лицо и выдает, например, определенное количество туалетной бумаги. Пока, к счастью, такие системы установлены не везде, а лишь в некоторых районах Пекина, но подобные технологии будут распространяться. Многие говорят: «Ну я не против»; при этом информация о человеке собирается абсолютно везде — в городе, на дорогах, в селах огромное количество камер. Даже чтобы зарегистрировать почтовый ящик или сделать сайт, нужны настоящие документы физического лица.

Когда я жила в Китае, я активно пользовалась VPN, а сейчас очень много VPN-служб перестает работать. Например, я приезжаю, мне друзья говорят, что пользуются такой-то службой, и я ее подключаю, чтобы проверить свой Gmail. Но смотреть или загружать видео через VPN очень сложно, скорость интернет-подключения очень маленькая. А через несколько дней тот же самый VPN может перестать работать, а потом снова вернуться к жизни. В Пекине в октябре проходят встречи парламента, и на эти дни в городе интернет вообще отключается.

Я чувствую, как разочаровываюсь в некоторых своих друзьях: им не понравился наш с Нанфу фильм из-за критики китайского правительства. Несколько китайских коллег Нанфу также сказали, что в картине Китай плохо выглядит. То, что люди моего возраста так говорят, очень грустно. Например, в связи с событиями в Гонконге (протестами против законопроекта об экстрадиции. — Ред.) правительство Китая активно задействовало средства пропаганды: мол, это всего лишь несколько бунтарей, а не сотни тысяч протестующих на улицах и на самом деле весь протест финансируется Западом.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ

Понравился материал? Помоги сайту!