Риналь Мухаметов: «Мне больше интересно небесное существование — Амур, Аполлон...»

Риналь Мухаметов — настоящее открытие этого года. Пожалуй, единственный в российском кино «физический актер», отдающий предпочтение акробатике и пантомиме, а не сценической речи (Мухаметов пришел на сцену и в кино, преодолев заикание), прирожденный клоун, он единолично расширяет спектр допустимых в российском кино форм актерского существования. В скором времени, например, на экраны выйдут фильмы, где Мухаметов играет героев, немых или страдающих ДЦП. О своем пути с казанских улиц к театру Джеймса Тьерре и Роберта Уилсона Мухаметов рассказал Василию Корецкому.

— Вы правда по первому образованию циркач?

— Я действительно учился на эстрадно-цирковом отделении Казанского театрального училища, поступил в шестнадцать. Но после него ты вряд ли сможешь стать артистом цирка, хотя будешь иметь хорошую форму для выступления на эстраде, пластику тела. Сможешь выступать с пантомимой, с репризами. Поступал я немного неосознанно, с улицы — я был достаточно уличным мальчиком, несмотря на, может быть, слащавую внешность. То есть я был в улице, я занимался музыкой, играл в группе на ударных. О театре я в тот момент вообще ничего не знал. Как-то мой мастер познакомила меня с творчеством Леонида Енгибарова — и началось... Я влюбился во все это по уши, стал как-то себя развивать: начал делать стойки на руках, ударился в акробатику и так далее. Тут я и понял, почему поступал именно на эстрадно-цирковое отделение — потому что там были какие-то драматические вещи. Но, как ни странно, в момент поступления я категорически не любил театр. И кино не любил, и до сих пор я больше принимаю именно цирк. Мне очень близко то, что делает Джеймс Тьерре. Его театр — это какая-то невероятная мысль тела. А традиционный театр — это все же больше мысль слова.

— Вам, наверное, должен нравиться театр буто…

— Ну, буто — это что-то более... народное, несмотря на всю свою андеграундность.

— В каком смысле «народное»?

— Это танец тела, взятый из народа, он больше идет из земли. Буто годится для строго определенного типа актера. Не всем он идет. Есть типажи, которые будут выполнять эти движения — а мы увидим, поймем, что врет. А Тьерре — это пластика сегодняшнего тела, более усовершенствованного. В буто вы не увидите сальто — только изгибы и узлы. А Джеймс Тьерре умудряется исполнять и сальто, и изгибы, и узлы. Для меня это что-то продвинутое до инопланетности, совершенно неземное.

В общем, проучился я два года на эстрадно-цирковом, и тут ребята с драматического отделения (они сейчас успешно работают в Питере) сказали мне: «Ринь, тебе надо поступать к Серебренникову». Ну, я, конечно, удивился — какой театр?! У меня же свои сложности (Мухаметов заикается. — Ред.), я не хочу разговаривать на сцене. Только эстрада, цирк. А мне говорят: «Ну ты же больше чем просто цирк. Сходи к нему, попробуй. Он тебе поможет развиться в том направлении, куда ты сам смотришь». Я попробовал — и не пожалел. Поступил и уехал в Москву. И вот в Школе-студии МХАТ началось мое знакомство с театральным миром, я понял, что театр — это не только когда люди на сцене ходят и разговаривают! Что Джеймс Тьерре — это тоже театр. А когда ходят и разговаривают... мне от этого до сих пор больно. Даже если это все в современной постановке.

— Удивительно, конечно, что с таким отношением к традиционной драматургии вы снялись в «Холодном танго».

— А кино Чухрая для меня — вызов. Моя самая первая работа в кино была у Прошкина, я там тоже играл еврея, кстати. И после этого я дал себе зарок никогда больше не сниматься в военном кино. Потому что я этого времени не чувствую. И, конечно, когда спустя пять лет меня снова пригласили принять участие в похожей работе, я был напуган. Но странная закономерность: мне все время предлагают такие роли. Прошкин, Чухрай, «Оптимисты» Попогребского, потом будет еще новый проект, где я, кстати, снова играю еврея... Я уже даже спрашивал у своих бабушек: у нас могут быть еврейские корни (смеется)? Они отвечали: ну, наверное, почему бы и нет.

Короче, как это ни странно, разговор, речь стали одной из важнейших частей моей жизни — не только театральной, но и просто жизни. Несмотря на все сложности, на то, что я всеми силами старался этого избежать, я все-таки влился в актерство, где очень много разговаривают. Каждый день я сталкиваюсь с тем, что мне приходится говорить, говорить и говорить.

— Сложно?

— Ну, я до сих пор предпочту убрать текст и сыграть все молча. Я часто боюсь крупных планов, мне сложно просто разговаривать, мне нужно действовать полноценно, должны двигаться руки. И я рад, что со временем это принимают не только режиссеры, но и зритель.

— Вы же скорее комический актер, чем драматический? Но в вашей фильмографии нет комедий — за исключением сериала Попогребского, но ведь и он довольно сдержанный.

— Да, раньше я думал — исключительно комедия. Но у нас настолько низко понимают комедийный жанр, он настолько опошлился, что просто не с кем делиться идеями. Я люблю Гайдая и советскую комедию вообще, а сегодня мне было бы сложно пробиваться через эти нижепоясные шуточки, которых я просто не понимаю. Мне больше интересно небесное, что ли, существование, сейчас я ударился в пластику таких персонажей, как Аид, Амур, Аполлон.

— Тогда вам надо срочно сняться у Львовой и Тарамаева. Они как раз работают с такой несколько декадентской эстетикой, переносят стандарты жестокого романса начала XX века в сегодняшние обстоятельства, работают с табуированными темами. Видели их фильмы? Про «Зимний путь» с Ткачуком довольно много говорили.

— Увы, не видел. Да, мне интересно было бы работать в смелых картинах — но без формализма. Мне нравится, когда режиссер меня не останавливает, но чистит исполнение. А когда меня сдерживают, это не жизнь, а какая-то тюрьма. Это уже какая-то постановщина, с которой я постоянно борюсь, — и сразу это становится видно, сразу это лезет, сразу я не могу разговаривать. Я люблю, когда все делается либо легко, либо неказисто — как в фильме «Одержимость». И именно поэтому мне не нравится «Ла-Ла Ленд» — круто, конечно, что Райан Гослинг выучил все эти танцевальные движения, но слишком заметно, что он их выучил. Понимаете, о чем я?

— То есть ваше заикание на экране — это верный сигнал того, что на вас давит режиссер? Аркадий Голуб в «Оптимистах» же немного заикается, нет?

— Не всегда. Иногда я просто подключаюсь к персонажу, и меня накрывает. В «Оптимистах» заикание было сделано специально. Сейчас все используют эту мою якобы особенность... я борюсь с этим, но иногда прорывается. А так я стараюсь, чтобы все было чисто и идеально. Мне нравятся какие-то совсем хай-тековские вещи, когда все чистенько и аккуратненько. Роберт Уилсон, например. Ничего лишнего! Кто-то называет это бесчувственной формой, но я считаю, что это высший пилотаж мысли. У тебя абсолютно чистый ход, ты не мусоришь вообще, даже когда ты делаешь паузу, ты просто делаешь паузу, а не любуешься собой. Мне нравится актер, который не любуется собой, — я всегда вижу, когда смакуют роль, и я всегда ухожу в таком случае. Я люблю актера, который уважает зрителя, который выходит и работает.

Но, кстати, Попогребский и правда меня кое в чем сдерживал. И удивительно: это работало только на плюс, потому что я люблю юморить, особенно в серьезных вроде бы сценах. То есть у меня в «Оптимистах» временами проскальзывали какие-то эксцентрические вещи, когда ты отвечаешь как-то так (завязывается в узел и вытягивает шею в сторону воображаемого собеседника). Очень надеюсь, что с какого-то момента такая стилистика существования в кино будет все более допустимой. Сейчас-то я себя все равно перед камерой сдерживаю. Максимальная отдача получается разве что в работах с Максимом Диденко, с которым мы ставили Хармса и Пастернака в нашем театре. Он мне позволяет открываться полностью. Хотя вот сейчас я закончил съемки в довольно любопытном кинопроекте Enjoy Movies (московская кинокомпания, вотчина Сарика Андреасяна. — Ред.) — «Временных трудностях» Михаила Расходникова (режиссер из Бурятии, недавно дебютировавший занимательной приблатненной комедией «Эластико». — Ред.).

— Enjoy Movies?!

— Не пугайтесь. Я согласился, когда прочитал сценарий: это удивительная история — комическая мелодрама про бизнесмена, который поборол ДЦП. Это же абсолютно моя роль — в детстве со мной практически это и было: чтобы произнести слово, я двигался всем телом, буквально прыгал на стуле. Но многое важное в моей жизни произошло именно благодаря этому заиканию — я не хотел ограничивать себя, не мог позволить себе перестать любить людей из-за этой проблемы; я бросил себе вызов и ударился в музыку, в цирк, в театр.

— То есть вас никогда не пугала вероятность неудачи?

— Меня пугает, когда работа получается. То есть мне это нравится, когда вышло здорово... ну а дальше? Что же сделать дальше, чтобы было еще интереснее? Каждый раз мне нужно удивить, в первую очередь, себя, и немного страшно — а вдруг в какой-то момент придется остановиться? Вдруг кончатся силы или желание поиска?

Понравился материал? Помоги сайту!