«Люблю смотреть, как муравьи заползают в глаз мертвого пересмешника»

Венгерский режиссер Бенедек Флигауф — автор-Протей, постоянно меняющий свою поэтику и тематику (но непременно возвращающийся к проблемам материнства), его новый фильм «Лилиевая тропа» покажут 14 мая в московском ЦДК на микрофестивале «Матриархуд». Анна Меликова расспросила Флигауфа о его одержимости эстетикой распада, а он ответил ей почти что стихами.

— Ваш первый фильм был снят в эстетике «Догмы-95». Потом вы выдвинулись на границу кино и современного искусства и сняли медитативный «Млечный путь». «Чрево» было почти научной фантастикой. «Просто ветер» снят в стиле гиперреализма. Ваш последний фильм «Лилиевая тропа» — экспериментальное роуд-муви и одновременно мрачная сказка. Почему вас так носит из крайности в крайность?

— Понятия не имею. У меня нет какого-то определенного концепта. Я бы сравнил это с садом, в котором я могу играть в разные игры: иногда я лазаю по деревьям, потом могу лепить драконов из глины, а после этого наблюдать, как муравьи заползают в глаз мертвого пересмешника. Иногда я целуюсь. И все это доставляет мне удовольствие. В общем, я ужасно радуюсь, когда мне разрешают играть.

— Вы сначала выбираете сюжет, а потом придумываете форму? Или сначала появляется желание испробовать новый метод и после разрабатывается история?

— История всегда возникает первой. Она поглаживает меня, колет меня, убивает меня. И мне что-то нужно с этим делать. Иногда мне даже совсем этого не хочется, но я должен. Часто мне кажется, что я слуга этих идей: они подергивают меня за ниточки, а я танцую. Это какое-то сумасшествие, но оно прекрасно. А то, как это выглядит, какую форму обретают мои истории, — это получается уже само собой, легко и безболезненно.

— Истории, которые вами овладевают, как правило, все время как-то связаны с темой смерти. Это способ преодолеть страх перед ней?

— Существует некий турникет между жизнью и смертью. И это место обладает огромной силой. Если я вынуждаю смотреть мои фильмы, я всегда вижу этот турникет — не важно, как устроен этот фильм, как выглядит или какая модель сторителлинга там используется. Главное — что турникет всегда здесь. И, мне кажется, это уже достойно того, чтобы фильм смотрели.

— Главные героини ваших картин — обычно матери-одиночки, сюжет строится вокруг их отношений с детьми. А отцы остаются вне поля зрения. Почему так?

— Хм. А ведь действительно, вы правы. Наверное, это связано с моим детством. Моя мать была ужасно доминирующим человеком. Она хотела всех и все контролировать. А мой отец в те времена был мне, скорее, старшим братом, чем настоящим отцом. На момент моего рождения он был 28-летним спортсменом-пятиборцем. Думаю, это многое объясняет.

— Про «Лилиевую тропу» многие говорят, что это слишком интимный фильм. Его даже временами неловко смотреть.

— Ну, меня-то, в отличие от героев фильма, никто в детстве в подвал не запирал, я сам любил туда спускаться, держа перед собой фонарь! Мне нравился запах, нравились пауки, старые, заброшенные рабочие инструменты, странные предметы и все такое. Но главная причина, почему я это делал, была в другом. Я каждый раз хотел посмотреть на полку, где спала моя мать во время Второй мировой войны. Вся семья тогда оставалась в подвале, пока немецкий «Тигр» стрелял в русских в саду, а они отвечали из «катюши». Так что, видите, ничего личного (смеется).

— Но сама идея «Лилиевой тропы» возникла, как я понимаю, из общения с вашим сыном…

— Да, он постоянно задавал вопросы о жизни и смерти — о том, что происходит с людьми и животными, когда они умирают, куда отправляются их мысли. Этот фильм — отчасти ответ.

— А вы рассказываете вашему сыну сказки? Вы их сами придумываете, как ваша героиня?

— Конечно! И он любит мои истории. Все началось, когда он только родился. Я стал рассказывать ему сказки, которые нас связывали. Мы вместе жили в этом волшебном мире.

— Создание сказочного мира — это защита от реальности?

— Социальная реальность — это выдумка, мы делаем вид, что в нее верим, но она сконструирована всегда кем-то другим. Это именно то, чему учат нас сказки. Но стремление спрятать от ребенка все желания и страхи ни к чему хорошему не приводит — это порождает мертвые отношения и обрывает настоящую связь между ребенком и матерью. Ребенку нужна мать. Настоящая, а не идеальная. Настоящие слезы — лучший путеводитель по жизни для ребенка, чем фальшивые улыбки. Это так легко произнести, но так тяжело сделать. Однако в конце концов оно того стоит.

— Как вы придумываете поэтику фильмов с вашим постоянным оператором Золтаном Ловаши? Ведь все они настолько по-разному сняты...

— «Лилиевая тропа» была полным хаосом. В сценарии было ужасно много диалогов, но по факту нарратив превратился в поток сознания. Я много импровизировал, чтобы как-то попытаться устоять в этом потоке и не потонуть. Команда сильно нервничала. Они не всегда понимали, что происходит, а я чувствовал себя ужасно одиноким. Но мы выжили. Не думаю, что «Лилиевая тропа» — «хороший» фильм. И я его не назову вехой в своем творчестве. Но, я думаю, он очень красивый. Те, кто любит сказочные рисунки Теодора Киттельсена, меня поймут.

— У вас был англоязычный фильм, «Чрево» с Евой Грин. Но после него вы вернулись к венгерскому языку, на венгерскую почву. Тот опыт лично вам показался неудачным?

— Нет, почему же, я люблю этот фильм. Честно говоря, это был вообще первый фильм, от которого я получал удовольствие на съемках. В моей голове роится множество историй на английском. Иногда я разговариваю сам с собой по-английски и потом перевожу это на венгерский. Странно, правда? Кроме моих друзей и семьи, меня больше ничего не держит в Венгрии. Я люблю свои венгерские корни, но мои ветви уже повсюду.

Понравился материал? Помоги сайту!