«Держитесь до конца, и мы вас расцелуем»

На этой неделе в Киеве начинается документальный кинофестиваль Docudays UA. В ретроспективной части его программы можно будет увидеть дилогию «Июльские грозы» о забастовках шахтеров Донбасса в начале 1990-х. Фильмы «Страйк» (1989) и «Выброс» (1991) режиссеров студии «Укркинохроника» Анатолия Карася и Виктора Шкурина — едва ли не единственные кинодокументы о стотысячных пикетах донецких горняков. Стачка началась в июле 1989 года перед зданием областной администрации. С перерывами эта забастовка продолжалась последующие два года, фактически до распада СССР. Причинами протестов были нечеловеческие условия труда и существования шахтеров: ветхое жилье, отсутствие отопления и централизованной подачи воды.

Тема шахтерского движения была одной из самых актуальных в конце 1980-х и, естественно, активно эксплуатировалась в политической игре. В 90-х в украинское правительство пришли люди, непосредственно связанные с угольной промышленностью Донбасса (позже они войдут в Партию регионов), обещавшие шахтерам реформы, которые так и не состоялись. Горняки, эти «брошенные люди» (так назывался «шахтерский» проект украинского фотодокументалиста Валерия Милосердова), снова остались ни с чем.

О подробностях съемок протестов 89—91-го, атмосфере заката СССР и сегодняшней роли шахтеров в урегулировании процессов в Донбассе рассказывает соавтор «Июльских гроз» Анатолий Карась.

— Как вы оказались в Донецке летом 1989 года?

— Вы знаете, в 1989 году люди были очень запуганы. Поэтому слово «забастовка» было настолько нетипичным, что никто просто не мог предположить, что подобное может произойти в Советском Союзе. Все наше воспитание, весь наш опыт говорили нам, что в СССР такого явления, как митинг или забастовка, просто не может возникнуть априори.

И тут вдруг в Донецкой области начинают бастовать горняки. И мы подумали: «Укркинохроника» должна откликнуться, мы должны откликнуться. Но руководители студии хотели покоя и не хотели, чтобы мы лезли туда, куда не нужно. Так же было, когда мы снимали чернобыльскую эпопею, — сначала «Укркинохроника» не хотела вмешиваться и только потом начала снимать.

Страйк шахтеров решили снимать как небольшой черно-белый сюжет для киножурнала «Советская Украина», думали, что забастовка скоро завершится. Так мы, несколько энтузиастов, поехали на съемку — я, режиссер Виктор Шкурин, кинооператор Виктор Крипченко. Также мы надеялись на наш корпункт в Донецке и на местного кинооператора Сергея Тимофеева.

Когда мы приехали в Донецк, нас никто не ждал: что это за группа, кто дал разрешение на съемку? В Донецке уже на вокзале только и слышали разговоры о забастовке. И мы сразу же отправились на место событий, на площадь возле здания бывшей Донецкой областной администрации. Там мы увидели массу людей — горняки заняли оборону, ночевали под открытым небом, прямо на асфальте. Крипченко сразу же начал снимать.

— А вы помните, какой день забастовки это был?

— Второй. Причем мы так и не доехали до нашего отеля, ночевали с бастующими горняками.

— В 90-е в предисловии к фильму вы и Шкурин описывали протестующих теми же словами, которыми характеризовали людей на Майдане в 2014-м: свободные, решительные, красивые. Это действительно было так?

— Да, тот народ, который там собрался, был организован и настроен на победу. Они тогда действительно почувствовали свою силу и свой голос. Я помню, когда мы начали снимать, кто-то из горняков обратил на нас внимание, мол, значит, разрешили, но подполковник милиции, находившийся в то время на площади, громко это отрицал: «Советских корреспондентов здесь нет. Еще раз повторяю: советских корреспондентов здесь нет». Но мы снимали и искали эпизоды, которые могли раскрыть суть шахтерского труда.

Горняки за свою каторжную работу не получали положенного. Это проиллюстрировано различными эпизодами фильма. К примеру, мать одного горняка рассказывала о руководителе райкома партии, который жил по соседству. На работу его каждый раз забирала машина, он хорошо питался и ни в чем себе не отказывал (одним из требований горняков было увеличить норму выдачи мыла до 800 гр. в месяц на одного человека. — Прим. авт.).

Мать говорит: «А разве мы не люди? Разве мы не имеем права нормально есть?» И действительно, шахтеры вышли не против кого-то, они вышли за свои элементарные права.

— Но эти протесты продолжились и дальше, в 90-х годах...

— Мы тогда еще никак не могли понять, что эта шахтерская забастовка станет началом развала Советского Союза — империи зла. Это видно во второй серии фильма. Ведь тогда горняков фактически обманули. Они подписали с премьер-министром СССР Рыжковым постановление о выполнении всех требований бастующих.

Но на самом деле ничего не изменилось. Хотя мыло им, конечно, дали (улыбается), одним словом — подачки. И горняки продолжали борьбу до роспуска и закрытия Донецкого обкома партии.

В начале 1990 года мы начали снимать продолжение — фильм «Выброс». В этой картине есть эпизод, когда один горняк замечает: «Что такое шахтер? О нас никто не говорит, ни телевидение, ни центральная пресса. Зато когда проходит акция иностранных горняков, все об этом говорят».

Закончили съемки мы в 1991 году. Помню, как-то утром я должен был брать интервью у первого секретаря Донецкого обкома партии, но где-то в шесть часов услышал знакомую музыку «Лебединого озера». Я не понял, почему это происходит. Вскочил, и оказалось, что произошел путч. В обкоме мне перенесли встречу, приезжай, мол, позже. Но я дождался главы обкома, и тот сообщил: «Что я вам скажу: Горбачев не сумел провести те реформы, которые задумал, страна рассыпалась, партию отстранили, а замену им не нашли».

Горняки радовались. Донбасс был против ГКЧП.

— Насколько сильной была тогда поддержка забастовки в Донбассе на остальной территории Украины, насколько там были осведомлены о ситуации?

— В Донецкой области бастовало более 90 шахт (из 121. — Прим. авт.), около 100 тысяч горняков. Затем остановились все шахты Львовского объединения, шахты Павлограда — поддержка была со всей Украины, шахтерская солидарность сильно проявилась.

В фильме есть эпизод, где после возвращения делегации шахтеров из Москвы председатель стачкома Болдырев (в будущем депутат Партии регионов. — Прим. авт.) предложил 29 июля считать Днем шахтера, а площадь, где была забастовка, переименовать в площадь Шахтерской Солидарности. Но и этого не произошло.

Также страйк поддерживали металлургические заводы, они фактически остановились вместе с забастовкой горняков. И была такая мысль: пусть все завалится, но забастовка не будет окончена до тех пор, пока не будут выполнены все требования.

— В фильме есть ряд эпизодов с известными политиками, а также обсуждение шахтерского вопроса на заседании Совета министров в Москве. Насколько я понимаю, туда было довольно трудно попасть…

— Это совещание проводил Рыжков. Конечно, нас никто не приглашал, мы приехали в Москву по своей воле. Подговорили горняков из Караганды, чтобы те провели нас с собой на заседание. И те заявили: «Кинохроника — наша». Так мы и прошли без пропусков на закрытое совещание.

Был другой скандальный эпизод с нашим главным киевским коммунистом Петром Симоненко. На совещании представители стачкома требовали от него отправить секретариат партии в отставку. Конечно, они тогда ни до чего не договорились, и горняки начали голодовку прямо у обкома.

— Из фильма складывается ощущение (возможно, ошибочное), что в то время у шахтеров не было единого лидера, как и не было в начале Майдана в 2014-м.

— Это правда, и это минус шахтерской забастовки. Потому что лидеры появились потом, и их было много, но одного сильного и умного лидера так и не нашлось.

— А участвовали ли женщины-шахтеры в тех забастовках?

— Женщины в то время уже не работали в самих шахтах, но они работали на поверхности: обслуживали бани, столовые, другие участки. Несмотря на это, у них все равно шел шахтерский стаж.

Во время стачки женщины, как и мужчины, ночевали на улице возле здания обкома партии и настаивали на выполнении всех требований. Был такой эпизод, когда нам принесли письмо, в котором якобы жены горняков просили шахтеров вернуться на работу. Однако это была абсолютная провокация, ведь жены, наоборот, говорили: «Держитесь до конца, и мы вас за это расцелуем».

— В фильме горняки подчеркивают, что в их действиях изначально не было никакой политики, только экономика.

— Это вначале, а потом они начали говорить: долой обком, в отставку. Никто из шахтеров не сумел подняться до политического лидера. В политическом смысле они были неуклюжи. Я думаю, что это в первую очередь произошло из-за недостатка образования и опыта. Те лидеры, которые тогда занимались стачкомом, отошли от работы на шахте и начали заниматься общественными делами.

Николай Волынко, например, стал председателем Независимого профсоюза горняков. Алексей Болдырев, один из руководителей стачкома, стал депутатом в Донецке, а затем стал народным депутатом и занял пророссийскую позицию.

— Фактически параллельно с вами фильм о шахтерской забастовке Донбасса «Перестройка снизу» снимали американские исследователи Даниэль Валковиц и Барбара Арбаш. Вы видели эту съемочную группу, общались с ними? Каким вообще было внимание со стороны иностранных кинодокументалистов и журналистов?

— Нет, с этой группой я незнаком. В то время забастовку в Донецке снимала группа телеканала CNN. Они были единственными свидетелями этой шахтерской забастовки. Их заключительная передача шла в прямом эфире с места событий. Больше никого не было, очевидно, их не допускали к съемкам, а может быть, они и сами не желали ехать в Донбасс.

— Были ли в то время попытки цензурировать фильм или мешать съемкам?

— Были, скажем так. Виктор Шкурин вспоминает, как ему позвонил начальник УВД Донецкой области генерал-майор Недрыгайло и спросил, сколько стоит фильм. Тот сказал, что полнометражный фильм стоит 100 тысяч рублей по тем ценам. И тот предложил купить все пленки, чтобы закрыть вопрос фильма. Конечно, мы не согласились на это. Были попытки следить за нами, причем до самого Киева, но в контакт с нами не вступали.

И руководство студии сначала очень негативно реагировало, но потом, когда увидели наши кадры, когда Горбачев заговорил о Донецке, вектор поменялся кардинально.

— Как у вас строилась работа с вашим соавтором, уроженцем Донбасса Виктором Шкуриным? Ведь в то время редко случалось, что у фильма сразу два режиссера.

— Наша команда сложилась стихийно, но работали мы дружно. Мы с Крипченко были инициаторами фильма, а затем к нам присоединился Виктор Григорьевич Шкурин.

Очень сильной была помощь донецкого оператора Сергея Тимофеева. Мы до сих пор жалеем, что не включили его в список на получение Шевченковской премии (высшая госпремия на Украине в области искусства, Карась, Шкурин и Крипченко получили ее за «Июльские грозы» в 1993 году. — Прим. авт.). Он нам очень помог, в частности, пленкой. Съемки на аварийной шахте делал также он.

Я помню один из самых ярких эпизодов, когда целый день с утра и до ночи мы провели на четвереньках в шахте. Мы снимали все. Я помню, что, до конца не выдержав всего этого, я на обратном пути сбросил с себя спасатель и оставил его в шахте. Но мастер на поверхности меня выругал — он же денег стоит! (Улыбается.)

С монтажом у нас были большие трудности, ведь было очень много материала. Стоял вопрос о приглашении диктора к фильму, но в конце концов решили этого не делать. Но недавно просматривал кино и понял, что, видимо, зря отказались, во второй части фильма можно было и начитать текст.

— В фильме вы используете песни «Марш шахтеров» и «Спят курганы темные», написанную когда-то для фильма «Большая жизнь» (1939), а также архивные кадры. Откуда они?

— Это кадры разных лет, начиная от зарождения стахановского движения, то есть фактически с 30-х годов.

— А кадры из «Симфонии Донбасса» Дзиги Вертова вы принципиально не брали?

— Принципиально. Я не очень люблю этот фильм.

— Слишком модернистский?

— Да.

— Но у вас в фильме есть эпизод с той же шахтой со звездой, которая снята Вертовым в «Энтузиазме».

— (Улыбается.) Но это снято случайно.

Кадрами хроники мы хотели проиллюстрировать те песни, которые всегда создавали этот счастливый шахтерский образ: ведь в кино горнякам всегда было хорошо и богато. Но никто не говорил, каким именно трудом они приобретали это добро.

В тех кадрах не отражено то, сколько девушек из украинских сел было завербовано в Донбасс. А их именно вербовали. Они не хотели ехать ни по доброй воле, ни с добрым сердцем. На каждое село тогда приходила разнарядка, сколько девушек должно поехать в Донбасс, и они ехали на восстановление шахт. Они работали в шахтах, под землей.

— Помните ли вы премьеру фильма, когда это было, как реагировала публика?

— Премьера фильма состоялась в Доме кино в Москве. Это было большое событие, ведь обычно в Москве премьеры фильмов «Укркинохроники» не проходили. Мы приехали всей группой. С нами был и глава стачкома Болдырев, он представлял фильм. Когда фильм закончился, зал взорвался аплодисментами. На фильм пришли сознательные деятели культуры. Это был 1990 год, еще были СССР и «конкретная партийная обстановка».

Вторую часть мы уже не показывали в Москве. Премьера была в киевском Доме кино, а также на центральном телевидении.

— У вас нет ощущения, что тот шанс, который был дан обществу — а особенно Донбассу — во время обретения Украиной независимости, был потерян? Ведь на самом деле тогда, в 90-е, очень много людей из самого Донбасса пришли к власти. К примеру, Ефим Звягильский, который перед этим возглавлял шахту, а впоследствии оказался в министерском кресле.

— Звягильский был директором шахты Засядько. Он постоянно находился на площади рядом с бастующими шахтерами и обещал горнякам по куску мыла, лишь бы эту забастовку прекратили, но он был балаболом и штрейкбрехером.

— Вы возвращались в Донецк в 90-е, но уже после этих событий?

— Да, возвращался. Но все стихло, остались только наши кадры. Мы сняли, как рассыпался СССР. А рассыпался он потому, что совсем забыл о том, что человек является величайшим благом.

— Когда-то вы говорили, что этот страйк 1989 года был недооценен. А сейчас, из сегодняшней перспективы, что вы можете сказать?

— Этот страйк недооценен и как политическое явление, и как фильм. Ведь он стал началом конца Советского Союза. Я вам скажу, что все познается в сравнении, и если говорить о сегодняшнем Донбассе, то мне жалко смотреть на происходящее. Российская агрессия принесла столько горя этому региону. И я не понимаю одного: шахтеры, которые тогда были главной движущей силой, сейчас оказались в тени. Они не проявили себя так, как тогда, в 1989 году. А они смогли бы прекратить агрессию, могли бы прекратить войну…

— Как сценарист и режиссер, вы работали на «Укркинохронике» с 1970-х годов. Что это была за студия? Не чувствовали ли вы себя в тени других киевских студий — «Киевнаучфильма» и Киностудии имени Довженко?

— Скорее наоборот — мы всегда были в центре политических событий. Тогда телевидение не имело тех возможностей, которыми обладали мы. Нас привлекали к любой съемке с руководителями партии, например, к приезду Индиры Ганди. Был также вариант съемок за границей, планирование которых проводилось через Совинфильм. Но Украине доставались съемки, например, в Лаосе, а Прага, Берлин — это все не нам.

А Донбасс мы часто снимали, потому что у нас там был один из девяти корпунктов и работал режиссер Косинов, который знал эту тему и как там живут люди.

Я же очень много сделал фильмов с Александром Ковалем, и все наше творчество пронизывал взгляд на человека, на его жизнь и заботы. Мы хотели документально показать, как и чем живет обычный человек.

Понравился материал? Помоги сайту!