Юрий Герчук: «Работа критика — она про сегодня»

1 марта скончался Юрий Герчук (1926—2014), искусствовед и художественный критик, историк и теоретик графики, автор книг по истории искусства. COLTA.RU представляет читателям ранее не публиковавшееся интервью, которое у Юрия Яковлевича в 2011 году, к его 85-летию, взяла его дочь Елена Герчук.

— Папа, ты сам понимаешь, что все интервью со старшими делаются с одной целью: узнать, как стать таким же крутым.

— А я крутой? Не знаю ответа; я не старался стать. Я всегда хотел быть. Самим собой.

— Тогда давай по порядку. Университет. Как ты из образованной, но не гуманитарной семьи попал в искусствознание?

— Семья была не просто образованная, а культурная — это разные вещи. Профессионально — да, их время, двадцатые годы, было больше ориентировано на практические специальности. Но они слушали музыку, в театр много ходили. Папа литературой интересовался, стихи выписывал в тетрадочку — Есенина, например, которого тогда не печатали. Ну и я много читал в детстве; на Масловке была детская библиотека. Потом стал в Третьяковку ходить — ее во время войны эвакуировали, но потом быстро открыли. Музей (изобразительных искусств. — Е.Г.) долго был закрыт. Так что в университете нас учили в основном по картинкам. И книжек тоже было мало; все, по чему сейчас учатся, вышло потом. Учились в основном с лекций. Но учителя были хорошие. По культуре Возрождения лекции читал Андрей Александрович Губер — блистательно. Он давал портрет эпохи, ощущение времени. Это был человек из ГАХН (Государственная академия художественных наук. — Е.Г.), в конце двадцатых это был центр культуры, старой культуры, потом его разгромили. Габричевский тоже был оттуда, но нам он читал мало и для нас слишком учено. И Сидоров тоже оттуда же. Еще были молодые педагоги — Колпинский, Недошивин — эти были, по-моему, из ИФЛИ.

— Сейчас как-то принято считать, что всех ифлийцев убили на войне и потом эта школа просто не возродилась.

— Ну, не всех до единого. Конечно, и они учились не в лучшее время, в тридцатые, но там тоже еще были педагоги, которые что-то знали и помнили. Так что школы не было, но все вместе они могли нас чему-то научить. За одним исключением: новое западное искусство, весь ХХ век. Либо его ругали, либо его просто не было. Так что тогда я советскую изобразительность воспринимал как должное и думал, что если нарисовано правильно, то это не так уж плохо.

— А-а… А когда ты перестал так думать?

— Постепенно.

(Оба смеются.)

Действительно постепенно. У меня не было таких переломов: вот меня осенило, и я стал другим. После университета начал статейки писать, сначала для Совинформбюро: была такая организация, во время войны она занималась репортажами с фронта, а после войны работала как агентство новостей, в основном на заграницу. Напечатал там несколько статей о наших молодых. О Коле Андронове, потом о Славе Манухине — он тогда был в большой моде; ну вот «Травинка», помнишь?

— Конечно. Я вообще всю жизнь вижу вокруг тебя гораздо больше художников, чем искусствоведов.

— Я же был критиком. Служил одно время в Графическом комбинате, и назывался я там «старший мастер по пропаганде» — имелась в виду пропаганда эстампа, конечно. Там я со всеми молодыми графиками и познакомился. Ходил к ним, брал интервью. Написал о них статью — о Голицыне, о Захарове. Отнес в журнал «Искусство» — но там главный редактор был бдительный. Такой был Зименко — знаешь, такой искусствовед, у которого глаза не открывались. Всегда держал веки опущенными. Но как-то он сквозь эти веки видел — не так, как мы все. И был скандал. Из-за Голицына.

— Почему?

— Из-за «Перекрестка». Вот сейчас это непонятно, нормальная картинка, а тогда это было принижение человека. Принижение советской действительности. Кто-то там писает за киоском. Так что статья не пошла. В «Искусство» я потом лет двадцать не ходил; а вот в «Творчество» захаживал. И там начал публиковать статьи. О том же Захарове…

— Но ведь ты еще и сам в журнале работал, в «Декоративном искусстве» (журнал «Декоративное искусство СССР» выходил в 1957—1993 годах, возрожден в 2011 году. — Ред.).

— Кстати, там у меня тоже первая статья была об эстампе. Эстамп в современной квартире.

— Эстамп как прикладное искусство? Новый интерьер, табуретки с тремя ножками?

— Не совсем. Тогда это пропагандировалось как «искусство в массы». Я там полемизировал с Кеменовым, считавшим, что мы принижаем живопись. А я считал, что есть, конечно, живопись, которую можно повесить в современном интерьере, — ну, Сарьян, ну, Кончаловский, — но кто же может себе это позволить? А эстамп — может, и это лучше, чем картонка с репродукцией.

— Раз — скандал, два — полемика…

— А время какое было? Самая первая статья, которую я в «ДИ» на пробу написал, тоже не пошла. Она была о журнальных обложках, а их тогда сильно ругали, в том числе и обложки самого «ДИ».

Цветные бумажки было можно. А абстрактные обложки было нельзя.

— То есть не такое уж это было либеральное место?

— Либеральное. Но это не значило, что там все можно. Либеральное место — это место, за которым больше следят.

— Ну я же помню, там были всякие штуки, заграничные журналы, цветные бумажки…

— Цветные бумажки было можно. А абстрактные обложки было нельзя. Там были кураторы…

— Из КГБ?

— Из ЦК. Они никогда в журнал не приходили, главный редактор сам к ним ходил на доклад. Они не командовали, они давали советы… Мягкие такие советы. Стало больше можно — при Сталине о таком и думать было нельзя, а тут уже думали, но… придерживали.

— Ты все время говоришь: тот меня ругал, с этим я спорил…

— Мы воевали за новое искусство, за живое, которое делали мои современники. Мои ровесники. А художники как воевали? Больше всех воевали художники! Делают Молодежную выставку — а потом на нее приходит Томский и спрашивает Неизвестного, сколько из этой чугунной головы выйдет утюгов. Его тогда спросили: а сколько их выйдет из его памятника Гоголю? Так он ответил, что из бронзы утюгов не льют. Конечно, это было боевое искусство. Я все тогдашние Молодежные выставки помню. Когда вы с мамой в Анапе загорали, в 1958-м, я ей об очередной выставке письма писал с перерисованными картинками, прямо в залах зарисовывал. Это были мои художники, на которых я как критик делал ставку. А еще были ведь иллюстраторы! И тоже был случай, когда не пошла статья. В «Искусство книги». Они мне заказали рецензию на ежегодник «Наука и человечество», это Юра Соболев делал со своей компанией, включая Соостера. Решили почему-то, что я его разругаю. А я расхвалил, мне безумно понравилось. И потом у меня был разговор с Телингатером, с Соломоном Бенедиктовичем, в его мастерской, и он мне доказывал, что это очень плохая вещь. Но он мне позолотил пилюлю. Перед моим уходом он мне показал книжки Зданевича, которого я тогда и имени не знал. Очень неожиданные — и совершенно заумные.

— А почему Зданевичу можно, а Соостеру нельзя?

— На Зданевиче Телингатер вырос, это его юность. А Соостер — сюрреализм. Это было страшное слово.

Либеральное место — это место, за которым больше следят.

— Тогда получается, что и все твои непрофессиональные дружбы — Синявский, Даниэль — они тоже не случайны? Не просто дружная компания молодых людей?

— Ну, и не политический кружок.

— А что же? По Синявскому: стилистические разногласия с советской властью?

— Ну, с властью-то разногласия были и политические. Но вот, скажем, то, что Андрей (Синявский. — Е.Г.) делал в «Новом мире», — это была такая же работа, как моя. «Новый мир» тоже был журнал прогрессивный, кое-что себе позволял. Андрей там такие рецензии писал, что люди этот журнал друг у друга из рук рвали.

— Так что же это было? Профессиональная гордость?

— Время было такое. Конечно, можно было уйти в академическую науку, копаться в архивах, это я тоже люблю и умею. Но я давно для себя сформулировал — наверное, именно тогда, — что заниматься надо и классикой, и современным искусством. Что тот, кто не занимается классикой, не имеет фундамента — а тот, кто занимается только классикой, не понимает, как искусство живет. В живой жизни. Тогда появилось живое искусство, и о нем стало можно писать. Это мое искусство. Зачем же я тогда искусствовед?

— А как же все твои книги?

— А книги были потом. Книги — это уже результат работы; а сама работа критика — она про сегодня.

Автор и редакция COLTA.RU благодарят журнал «Шрифт» и лично Рустама Габбасова за помощь в подготовке материала.

Понравился материал? Помоги сайту!