Летучие голландцы

Голландская живопись занимает лучшие залы в главных музеях мира. Без искусственно нагнетаемого ажиотажа голландцев всегда смотрят, кураторы периодически устраивают тематические выставки — в основном про быт, предметный мир, детали и прочее, чем богата жанровая живопись. В феврале Лейденская коллекция, крупнейшее частное собрание Рембрандта и «малых голландцев», предстала на собственном сайте в качественной оцифровке. Одноименную экспозицию представили в Париже, Пекине, Шанхае, Абу-Даби. Мощная выставка Йоханнеса Вермеера, только закрывшаяся в Лувре, в июне отправится в Ирландию, затем — в Вашингтон. Как мы видим, голландские выставки «колонизируют» и Запад, и Восток. В чем причина такого интереса музейщиков и зрителей к далекому XVII веку, я попытаюсь объяснить.

Прежде всего, голландская живопись середины XVII столетия представляет единый культурный пласт, насыщенный характерными типажами, харизматичный и обаятельный. Кроме того, «малые голландцы» — понятие широкое. Количество работ, произведенных в нидерландской провинции в период расцвета, кратно превосходит всю предшествующую станковую живопись. Даже периферийные европейские музеи насыщены голландцами, значит, сама логистика в организации выставки проще, чем, например, в случае с эпохальной экспозицией Караваджо. Тем не менее едва ли близость европейских городов, где обитают жемчужины голландского золотого века, можно считать основной причиной популярности тематических выставок. На громкой выставке Вермеера в Лувре было не так уж много работ мастера из нидерландских собраний.

Отправляясь на Вермеера в Лувр, ждешь пасторальной, непостижимо умиротворяющей обстановки и настроения. Примерно того, в котором снят вялотекущий, но прелестный фильм «Девушка с жемчужной сережкой». Вермеер был не так плодовит, как его коллеги по цеху, писал медленно и тщательно, достигая феноменальных технических высот, благодаря которым его живопись хорошо сохраняется. В относительно тихом январском Рейксмюсеуме я видела, как снимали с постоянной экспозиции «Молочницу» — на подходе была парижская выставка. В итоге именно «Молочница» и стала главной звездой выставки в Лувре. Каталоги, блокноты, магниты — везде мелькает бодрое сине-желтое пятно. Лувр же предлагает не монографию загадочного делфтского художника. Здесь нет «Девушки с жемчужной сережкой» из Гааги или «Девушки, читающей письмо» из того же Рейксмюсеума.

Под популярный нынче формат выставки одного художника кураторы замаскировали классический, консервативный метод экспонирования «малых голландцев». Вместо образа художника-отшельника нам сервируют краткий экскурс в эпоху, оформленный по канонам тематической научной работы. На одном стенде — сюжет с «мнимой больной», на другом — дамы, читающие (пишущие) письма. Критики одобряют кураторский прием снижения образа великого и недоступного Вермеера, многие отзывы о выставке написаны так, как будто их авторы впервые сами заметили, что Вермеер, ко всему прочему, был голландцем, жил в эпоху подъема страны и свойственные ей образы воспринимал не менее чутко, чем народный любимец Ян Стен.

Но зачем понадобилось помимо немалого числа работ титульного мастера подгонять на выставку авангард «малых голландцев»? Ведь в случае с Герардом Терборхом и Яном Стеном заметно, что музей не задавался поиском шедевров, а пользовался проверенными связями. На доброй половине стендов могли бы солировать полотна из Эрмитажа и Рейксмюсеума, но их не привезли. Наиболее ярко из современников, почти наравне с Вермеером, представлен Габриель Метсю. А вот о Стене и Терборхе зритель едва ли составит представление. Ни славная самоирония первого, ни звенящая искренность второго не показываются на их второстепенных работах, которыми в Лувре заполнили лакуны между Вермеерами. И это всё — несмотря на масштабную пятилетнюю подготовку. К слову, работы Вермеера, обитающие в Лувре (например, «Астроном», ок. 1668), выделяются мутным, потускневшим колоритом и неудачно подобранными рамами. Допустим, в случае с рамами многословные позолоченные завитки рококо не могут уступить протестантскому черному багету на «своей», так сказать, территории. Но что случилось с цветом — давняя неудачная реставрация, нюансы хранения? В любом случае живопись, предназначенная для строгих черных рам и чуждых пустому украшательству голландских интерьеров, сильно теряет от экспозиционного стиля Лувра. Зритель, не бывавший в голландских музеях, рискует не распознать в парижском блокбастере заявленной темы — ненавязчиво актуального звучания голландского XVII века в наши дни.

Провинции, в 1609 году заключившие перемирие с Испанией в войне за независимость, отказались от главенства папской церкви. Страна получила 12-летнюю экономическую и социальную передышку, имея сверхвыгодное географическое положение и желание отвоевать свою болотистую землю не только у Испании, но и у Северного моря. Наверное, так рождалось современное европейское сознание: вместо того чтобы быть частью огромной империи, Нидерланды предпочли выгодное соседство с несколькими империями сразу и не прогадали (а потом и создали свою, но это другая история). Добавьте сюда процветающий Лейденский университет, гостеприимную миграционную политику наравне с ростом национального самосознания.

Что немаловажно, в этот период уже ясно, что Земля — круглая и вращается вокруг Солнца, а к открытиям об огромности космоса и тщетности человека в нем человечество еще не подошло. Масштаб человека и его возможностей в мировоззрении, уже свободном от монополии католицизма и еще — от новейшей астрономии, и сегодня вызывает зависть. В голландском духе золотого века сочетаются самобытность и открытость миру, жажда познания и созидательное, теплое отношение к рукотворному мирку родной республики. Это удивительно созвучно сегодняшней Европе: миграционные потоки, ближневосточные войны, местечковые проблемы при необходимости действовать сообща. Европейский гуманизм блуждает в двойных стандартах, оставаясь этичным, человечным, пока в Китае редактируют ДНК человеческих эмбрионов. Злой кукловод от истории бьет Старый Свет даже не экономическими, а ментальными и мировоззренческими проблемами. Каким должно быть устройство социума, новый гуманизм, чтобы в него поверили? Человеку нужна почва под ногами, фундамент — не националистический угар а-ля Марин Ле Пен, а некое яркое, смелое воплощение европейской цивилизации в целом. И голландский золотой век тут подходит как нельзя лучше.

И в этом смысле приятно, что российские музеи выставляют «малых голландцев» с тактом и пониманием, чувствуя тренд, но не копируя европейские наработки. Несколько лет назад Эрмитаж реконструировал Шатровый зал, где находится основная экспозиция голландского жанра. Хотя музей часто упрекают в непродуманном, принужденно сумрачном освещении, именно «малых голландцев» теперь экспонируют на самом высоком уровне. Привозили в Петербург и Вермеера — «Географа» и «Любовное письмо». Радует, что вместо «Яна Вермеера», как называли художника в советской литературе, наконец выставляют «Йоханнеса» (а Герард Доу превратился в Дау).

В ГМИИ им. А.С. Пушкина в 2016 году прошла выставка «Искусство жить. Интерьер бюргерского дома в Голландии эпохи расцвета». Со вкусом собранные работы того же Вермеера, Метсю, Терборха и Питера де Хоха, качественный каталог, изданный в Латвии. На фоне монографических блокбастеров выставка соцветия голландских мастеров выглядела островком спокойствия и кураторского профессионализма. Очертив круг интересов как «жанры в интерьере», в Пушкинском музее выставили и предметы прикладного искусства, показав российской аудитории главную тему — бюргерский (если угодно, «буржуйский») быт — предельно буквально. По сути, зрителю дали то, чего не хватало в нашем ближайшем историческом прошлом, — искусство жить. Жить в достатке, не срываясь на роскошь и китч, жить достойно, быть на своем месте.

Голландскую живопись золотого века иногда называют «реализмом XVII века», хотя она помимо тщательной прорисовки быта насыщена символами и весь вещный, предметный мир имеет иносказательное измерение. Полностью понять смысл картины вы можете, только зная, что устрицы — это намек на любовную связь, а уж визит врача к больной — можно сказать, бюргерская эротическая фантазия XVII века. Но несложно заметить, что художники первой величины наряду с символами и грамотной, не перегруженной бытом композицией наполняют живопись воздушной средой, если не психологической, то искренней эмоциональной составляющей, которую сегодняшний зритель видит как основу сюжета. Например, «Бокал лимонада» Герарда Терборха — иллюстрация молодости и нежнейшей романтики, а ведь этот сюжет в том же интерьере можно было написать куда прямолинейнее.

Так что Вермеер был отнюдь не одинок, более того — специалисты до сих пор спорят, насколько сильно на него повлиял Питер де Хох — тонкий мастер, не окруженный, однако, вермееровским ореолом исключительности. Вермеер — лишь бренд, под которым в Лувре составили насущную (насколько это слово применимо к XVII веку) выставку. Правда, на фоне современников этот художник все равно выглядит отстраненно и чуть ли не высокомерно. Соседство с ним не красит ни Стена, ни даже Терборха, а уж на общем среднем фоне голландского жанра (а это огромный пласт живописи) Вермеер стоит на кардинально ином уровне. Если вернуться к тому, что хотели показать кураторы и к чему, судя по гигантской очереди и ценнику, стремятся современные европейцы, — образу мыслей и жизни в Нидерландах периода расцвета, — можно ставить диагноз. Поиск скромного счастья, чувства дома и защищенности. Мода на скандинавскую «уютность» хюгге идет оттуда же. Как в Нидерландах по-протестантски идеализировали труд, так хюгге пропагандирует уход в офлайн, как голландцы с гордостью открывали национальный пейзаж, так скандинавы зовут на природу. Так или иначе, независимо от моды на Вермеера в многочисленных выставках голландцев имеет место скорее любование золотым веком, чем единоличным, пусть и филигранным, мастерством.

Понравился материал? Помоги сайту!