Сергей Братков: «Интернет сегодня — это пленэр для художника»

В пространстве аукциона VLADEY на «Винзаводе» в рамках программы «Художник недели» открылась выставка Сергея Браткова «Щуки-Штуки». Художник рассказал COLTA.RU, как он оценивает произведения других художников, о родном Харькове и о своей новой выставке.

— Ходит легенда, что вы используете категории «кул», «крейзи» и «ту мач», чтобы оценивать работы ваших студентов. Что они означают?

— Мой класс в Школе Родченко мультимедийный — «Фотография, скульптура, видео». И, с одной стороны, это актуально, потому что ребята, идущие в школу, поступают обычно с фотографией. Важно в первый год определиться c пристрастиями, какие медиа ты будешь использовать в дальнейшем. Кто-то любит тактильный ручной труд, у кого-то хорошо работает голова. Мне кажется, они должны все попробовать и решить, к чему лежит их душа. Я выделил для себя основные критерии: старшее поколение нарративно, молодое — коллажно. Это их и отличает. Коллажность подразумевает способ мышления, способ видения, когда из одного кармана достается одно, из другого — другое. Складываются неожиданные вещи, и получается то откровенное, новое и актуальное. Основной критерий — это коллаж. Второй — это неординарность, связанная с визуальными сбоями, которую я прошу студентов исследовать и использовать в их работах. Естественно, молодые люди по идее должны быть дружными, «андеграундно» настроенными, яркими, горячими, энергичными. У них не так много времени — я имею в виду три года обучения в школе, — чтобы как-то проявить себя во время учебы. В то же самое время на них обращено все внимание — фокус на молодежь. Отсюда и «кул, крейзи, ту мач» (смеется).

— Как же воспринимать эти критерии, вместе или по отдельности? Слышал байку, что Кейт Фаул (главный куратор «Гаража». — Ред.) оценивает русское искусство так: «juicy», «sexy» и «hot».

— Как бы эти слова расшифровать… «Кул» — это про удивить. Сегодня хорошо, когда ты приходишь на выставку и говоришь «вау».

Когда я приехал в Москву в 1999-м, думал, какой я «горячий» в этом холодном месте. Постепенно, конечно, я тоже «остыл».

— «Вау» — это когда шокируют?

— И провоцируют, шокируют. Причиной шока оказывается во многом не содержательная часть, а форма.

— Например, большие, дорогие и эффектные инсталляции, которые направлены на сиюминутное впечатление зрителя, но при этом ничего интересного не отражают?

— Фокусы бывают сделанные Акопяном, бывают сделанные Копперфильдом, театрализованные. Можно выбросить голубя из рукава. Внешнее «богатство» работы оттеняет современное искусство, оттеняет современность — это видно по Берлинской биеннале. Задача все-таки — удивить.

Когда ты входишь в зал и раздается «вау», ты еще не понимаешь значения содержательной части. Сначала смотришь, замечаешь какие-то пятна издалека, как организованы пятна. Можно уже сразу сказать «вау», раз что-то необычайное, непривычное. Потом ты можешь посмотреть ближе, и «вау» может произойти, когда ты увидишь работу частями и в системе. Но «вау», например, может не случиться, если художник левого толка и выставляется в буржуазной галерее, это как-то фальшиво.

— А остальные категории?

— «Крейзи» — это коллажирование, сочетание. «Ту мач» — это много в хорошем смысле, художнику надо делать много работ и часто.

— В одном из интервью вы говорите, что очень мало исследований о сексуальности в современном российском искусстве. C чем это связано и как с этим бороться?

— Вы ведь тоже из Харькова, как и я. У нас у всех несколько южный менталитет. Когда я приехал в Москву в 1999-м, думал, какой я «горячий» в этом холодном месте. Постепенно, конечно, я тоже «остыл». Сегодня читаю: проходит выставка в PinchukArtCentre, посвященная киевской «Парижской коммуне». И про эту выставку художники говорят: «Какое было прекрасное время! Мы были молоды и сексуальны. Молоды и сексуальны!» Это тождественные вещи. Искусство, чтобы быть успешной и привлекательной вещью, должно нести в себе сексуальность. То есть имеется в виду не буквальная откровенность. Это зашитый код. Его притягательность — в условной сексуальности.

— Вовлечение в действие, «соприкосновение» с работой — это и есть та самая сексуальность? Вступление с ней в метафорическую «сексуальную связь»?

— Именно!

— На выставке, которая открылась во VLADEY Space, затронута тема «откровенности» и «сексуальности».

— На Украине есть такое слово «година» (в переводе с украинского — «час»). Такое время. Время цензуры запретов — это не только российское явление. Мы все это можем наблюдать в сетях и т.д. Эротичность всегда была присуща искусству на протяжении его истории, это наш дом, а галерея — один из домов для искусства. Это все происходит в доме художника. Работы, которые будут здесь использованы для создания других работ, — это скачанная из интернета бытовая эротика, путем манипуляций превращающаяся в абстракцию.

— Да, в VK есть миллионы пабликов, которые распространяют подобную бытовую эротику. Вы к ним обращались?

— Интернет сегодня — это пленэр для художника. Большинство черпает из него темы для вдохновения. Многие художники побираются на этой паперти, паперти Фейсбука, и берут свои сюжеты оттуда. Это очень интересное поле для работы, особенно изображения, сделанные такими маргинальными авторами. Эротическая фотография — это вдвойне интересно. Там происходят некоторые сбои, о которых я говорил, и коллажирование, максимально уживаются низкое и высокое. Там можно в предметах интерьеров увидеть сюжеты Матисса, а в находящихся в них подделках под современное искусство — Миро. Все это соединяется с причудливыми позами женщин, которые хотят искренне продать, показать свою красоту, свои формы. Это самый удивительный коллаж, как вся жизнь.

Недавно был в Калининграде, в Кронпринце, и это место — просто коллаж, потому что там, в этой исторической крепости, построенной немцами, существует ГЦСИ, там же находится первый Казачий университет технологии и дизайна, а где-то там на первом этаже расположен подпольный гей-клуб. И это удивительный коктейль. Это и есть сегодняшняя жизнь. Этот коллаж везде — и дома, и в большой политике.

— А как насчет художников, которые предпочитают оголяться публично?

— Сегодня искусство вышло из галереи. Я — художник немного другой формации. Есть такие разговоры: «это все исчезнет и умрет!» Но у искусства имеется большой запас консервативности, есть люди, которые покупают традиционные медиа — живопись, скульптуру, фото; в этой консервативности есть прелесть. 98% художников достаточно консервативны. И есть та небольшая группа художников, которая выскакивает на улицу. Им стоит отдать должное и сказать спасибо за то, что они делают.

— Это первая ваша выставка, которая проходит не в галерее «Риджина». Есть разница между VLADEY и «Риджиной»?

— На «Винзаводе» да, первая не в пространстве «Риджины», если не считать участия в «Верю» 2006 г. Разница есть. У меня в мастерской лежат три почти готовые выставки, поэтому могу выбирать, что показывать здесь. Безусловно, VLADEY — это место продажи искусства. Мне казалось, что выставка будет «эротична» к теме коммерции: тот художник сегодня хорош, который транслирует некоммерческое искусство. Выставка «Щуки-Штуки» будет дистанцирована от больших работ, блокбастеров, продажного качества. Это будет то, что интересно мне самому, поэтому я остановился на маленьких форматах.

В фотографии, с которой работаю, присутствуют определенные сбои, я их графически выявляю и обозначаю. На ее месте появляется абстракция как проверка этих сбоев. Для этого использую очень тонкую бумагу, на обратной стороне которой эта абстракция высвечивается как отражение. Это не работа с конкретно эротическим образом, скорее с материалом и формой. Это не первая моя работа, связанная с интернетом. В 2005 году была Collecti@n. Меня интересовала структура сетей, их навигация. Вот люди с фотокамерами идут на выставку Хельмута Ньютона, потом начинают делать снимки под Ньютона, затем на эти же фото рефлексируют другие люди, и получается горизонтальный идиотизм. А эта выставка скорее об искусстве, которое репродуцируется из интернета.

— И вам разрешают такую шалость — не делать блокбастеры?

— Да. Отношения с «Риджиной» у меня особые, с ней работаю много лет. Выставки там удается сделать не каждый год, художников в «Риджине» много, больше 20, а галерея делает выставки не каждый месяц. Очередь затягивается на два-три года. Когда есть перерыв, важно сделать мощное высказывание, как в последний раз в жизни. К выставкам в «Риджине» я отношусь таким образом. А здесь я в гостях. Ко мне здесь лояльны, доверяют, поэтому чувствую себя комфортно.

— В одном из стародавних интервью вы рассказывали, что ехали в поезде с каким-то аналитиком, который предсказывал ядерную войну в 2017 году. Вы думаете о конце и о том, что нужно создавать работы «здесь и сейчас», как в последний раз? Какое будущее вы видите для искусства?

— По поводу этих прогнозов и ощущений. В мастерской слушаю рок-радиостанцию, и какие-то новости в перерывах между музыкой до меня доходят. Каждый день тебе дают понять: готовьтесь, будет война! Тебе говорят об угрозах, и, безусловно, это лишает всяких перспектив, заставляет идти в магазин собирать запас продуктов, покупать теплые вещи. И эта отупляющая и подчиняющая население информация будет только нарастать. Мы все больше погрузимся в зависимость от интернет-сетей, и художник, живущий вне их, будет подозрительным. Широкое использование государственными структурами новых медиа отвернет актуальных художников от них. А ручной труд в искусстве снова выйдет на передний план.

Для меня Украина — это детородная мать: отсюда все начинается, я тут родился, отсюда вышел — меня вытащили между ног — это мое отношение к родине.

— Давайте немного поговорим об Украине. Видите ли вы разницу сегодня между Украиной и Россией? Там проще говорить о каких-то запретных темах, минуя бытовое ханжество? Например, украинское телевидение, которое поражает своей сверхоткровенностью?

— В Москве у меня нет телевизора уже лет 12. Когда приезжаю в Харьков проведать любимого брата, он тащит меня к телевизору, а я отвык — не могу смотреть в эту рамку. Помню, что на Украине проводился чемпионат по стриптизу. Это было смешно. Эта откровенность зашита кодом в родословной, в причудливых фамилиях — Держиписько, например. В 2008 году у меня была персональная выставка в центре Пинчука, а тогда существовала комиссия по нравственности. Она арестовала мои работы на границе. В конце концов организаторы предложили: «Давай напечатаем такие же и повесим». Они же арестованы! У нас одни, у них другие! Я слышал, что сейчас на Украине нравственность блюдут религиозно-националистические силы. Там много своих проблем, но запреты — это крайняя мера. На самом деле мы очень похожи.

— На Украине, кстати, и больше персонажности. Я это четко вижу, когда приезжаю туда: например, бессменный мэр Харькова Геннадий Кернес.

— Смотрите. Кабаков из Днепропетровска, король персонажа с родины персонажей. Это правда, сейчас практически нет героя. Был советский персонаж, которого Кабаков показал. Был короткий момент 1990-х. Появились люди, не поддавшиеся очарованию капитализма, для меня они были героями. В какой-то момент военные были героями. Сейчас сложно определиться с героем: сегодня он — герой, а завтра взятку берет. Делает одно, потом другое. А персонажи — да! На Украине это связано с фольклором, инаковостью. Существуют ярмарки в Полтаве, в Карпатах, все наряжаются. Фриковость — черта южных людей.

— Сейчас одна из актуальных тем для обсуждения в московской арт-сети — это этика, цензура. Например, когда игнорируют ценность высказывания художника или просто потребительски относятся к его работе.

— Несколько раз сталкивался с цензурой, но никогда не пытался делать из этого скандал. Когда подобное происходит, сам сильно переживаю. Со мной приключилась одна история в Пинчук-центре. Я захотел показать свой собственный взгляд на Украину, мое личное восприятие, хотя там фактически не живу. И вот я сделал крупное трехметровое изображение обнаженной девушки в национальном костюме. Для меня Украина — это детородная мать: отсюда все начинается, я тут родился, отсюда вышел — меня вытащили между ног — это мое отношение к родине. Дополнительно к этой работе шло повествование о моих путешествиях, о доме и т.д. Эта работа была важна, с нее начиналась моя выставка. Но некоторые прочитали, будто парень пытается эпатировать. И хотя работа осталась на стене, было возмущение и попытки сорвать выставку со стороны FEMEN и националистов — это их карьерное действие, их пиар в отношении нравственности. Мы видим то же самое и здесь: существуют определенные организации, которые занимаются самопиаром. Это 100% так.

— Некоторые организаторы выставок даже заказывают услуги подобных организаций… Но лучше поговорим про Харьков. На мой взгляд, он отличается от других городов. В нем существует своя обособленная культура, автономия. Есть ли у вас забавные истории, связанные с этим городом?

— Из курьезов. После войны. У главного секретаря харьковского обкома была любовница Верочка. Эта Верочка обладала страшно притягательными формами: широкие бедра, большой бюст. Секретарь ездил с Верочкой в Пятигорск. В память об этих поездках, чтобы сделать ей приятное, он в центре города построил пятигорскую беседку и соорудил фонтан, бассейн, напоминающий обтекаемые формы Верочки, и она могла смотреть на этот подарок из окна обкома партии. Верочка была щедрым человеком и иногда ложилась на стол, а друзья играли в карты на ее прекрасном животе (смеется).

Одна череда молодых сметает другую, и часто это тоже большой минус, потому что за бортом оказываются несимпатичные, некоммуникабельные, но дико талантливые.

— Я знаю, что в Школе Родченко училась Алина Клейтман — яркий представитель харьковской художественной тусовки.

— Я с пиететом отношусь к Школе Родченко. Наверное, это единственная школа, которая существует в бесплатном режиме. Это очень важно. Преподаватели — просто герои, они полностью отдают себя школе, а школа открыта для поступления в том числе и для ребят с Украины. Это очень важно в наше время, когда все поломалось. Для части молодых художников из Харькова моя работа в ней стала неким призывом отправиться учиться к нам. Одна из них, Алина Клейтман, закончила видеокласс Кирилла Преображенского, в прошлом году получила премию Пинчук-центра. Я иногда участвую в культурной жизни города, например, в фестивале Non Stop, приезжаю, веду классы, общаюсь с молодыми людьми. Но нельзя сказать, что я там кого-то патронирую.

— Сейчас в Москве открывается очень много выставок. Порой десяток в день. Есть ли совет от Сергея Браткова — куда идти, что смотреть? Что хорошо, что плохо?

— Мы же находимся не в вакууме и много лет смотрим на искусство. Нас сложно удивить, а без этого удивления ничего не происходит. Я был в Питере и три дня провел со студентами Pro Arte. Ребята меня удивили — это сплоченная группа из 14 человек, а не индивидуалисты, как это стало привычным. Они приезжали в Москву, участвовали в молодежной биеннале, показали свой мюзикл. Удивили они тем, что мюзикл актуальный, динамичный, современный, связанный скорее с традициями питерских художников 1980-х — Курехина и его сподвижников, еще живы эти вещи. Сейчас ведь ждешь, что приедет Питер, будет самокопание на фоне старых построек. А тут — на фоне новостроек.

— Было неожиданно встретить таких художников?

— Да. Есть молодые художники, которые уже думают о рынке, о стратегии, об узнаваемости. Ты приходишь на него, а он повторяется в нескольких выставках, как будто себя кует, уже Целковым становится. Ну что же ты!

Часть художников очень серьезно рассуждает об искусстве, например, о живописи. Она в этом постживописном мире сама по себе иронична. Но все к этому относятся серьезно. А как относиться к предмету искусства не без иронии, зачем эта пугающая серьезность?

— Некоторые злые языки говорят, что выпускники Школы Родченко сдуваются. Нет там больше этого вау-эффекта, как было раньше. Вы с этим согласны?

— Баския или Уорхол рождаются раз в сто лет, это жемчуг, бриллиант, Koh-i-noor. За всю свою практику (а я учительница молодая, работаю всего шесть лет) я таких встречал одного-двух. Талант — это редкость. С другой стороны, одаренные, трудолюбивые, амбициозные ребята — такие есть! Когда выходит один художник из десяти — уже хорошо.

Если он симпатичный, пробивной, коммуникабельный, ему легче, его оценят и т.д. Одна череда молодых сметает другую, и часто это тоже большой минус, потому что за бортом оказываются несимпатичные, некоммуникабельные, но дико талантливые. Супер, если сочетаются и симпатичные, коммуникабельные, и талантливые. Во время первых выпусков Школы Родченко индустрия молодых еще не была на таких рельсах. Сейчас реально много молодых, много школ. Эти первые успели где-то реализоваться, но это не значит, что сегодняшние хуже, чем первые. Например, Дима Федоров или Олег Устинов.

Сказывается социальная и экономическая ситуация, все труднее жить. Ребята постоянно говорят: «Как сложно, как сложно!» В начале года побывал в фонде Yarat, встречался с молодыми художниками, и они все говорят: «Как плохо у нас тут в Баку!» Ребята, у вас есть фонд, он собирает коллекцию, поддерживает вас. Конечно, это не очень хорошее сопоставление — «ничего и все», но другие бы позавидовали. Если кто-то из вас будет иметь потенции Уорхола, то вы мимо этого фонда не пройдете. Вас принесут туда на руках, скажут — это ваша стена и упадут перед вами на ковре. Что касается Школы Родченко, там все неплохо, есть у кого учиться. Молодые Боря Клюшников и Глеб Напреенко читают, есть где выставить работы.

— У молодого художника сейчас больше шансов на поддержку. Если ты старше 35, значит, ты уже сбитый летчик. Но при этом в этих бесчисленных молодых художниках захлебываешься.

— Это как замужество у девушек, после 30 не стоит даже пытаться.

Все мы работали в 1990-е, подрабатывали, халтурили. Встречаю сегодня знакомых художников — они так же тихо халтурят, подрабатывают. Это норма. Читаю на странице ФБ сообщение выпускницы школы о том, что она устроилась на работу, как об огромном подвиге, о самопожертвовании: «Вот я работаю, мать-перемать!!!» Но если ты хочешь остаться художником, молчи об этом. Что ты за художник! А гранты? Есть знакомые художники, помешанные на грантах. А как без резиденций? Ничего не делают и ездят на резиденции. Там картинку отдал, там отдал, потом по полгода обсуждают в Фейсбуке. Фотографии с этих резиденций постят, п****т. Все художественное ускакало, а потом говорят: денег мало. Тяжело — а когда было художникам легко? Всем непросто.

Понравился материал? Помоги сайту!