Вакцина от нравственности

— Очень интересно. Хотя у меня есть несколько аргументов, которыми я хотел бы обосновать противоположную точку зрения. Вы позволите?
— Пожалуйста.
— Начну с того, что вы вообще говорили недопустимые глупости.

Александр Довженко. Запись в дневнике от 28.07.1952.

Министерство культуры, согласно официальному уведомлению, «приостановило общественные обсуждения проекта указа президента об утверждении “Основ государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей”». Текст указа, несколько недель провисевший в сети и вызвавший валы гнева, сарказма, отчаяния и даже раритетного по нынешним временам недоумения, а также заставивший лояльнейших деятелей нашей с вами культуры, от Калягина и Хабенского до Угольникова, наступить на хвост собственной лояльности (ибо у лояльности горло и хвост едины, она змея), — этот текст отозван: для внесения поправок и «выработки новых подходов». Говорят, — ах, не сглазить бы, — что его вполне может постигнуть участь некоторых иных проектов прежних лет, которые так же были «вброшены» в публичное поле, так же вызвали у общества сильные эмоции — а затем, словно то был лишь троллинг или же очередная фаза неких высочайших испытаний, оказались отозваны якобы для доработки и канули в Лету. Тут, конечно, все не наверняка, и не стоит переоценивать ни игривость, ни методичность отечественных законодателей. И все же это значит, что, возможно, в нынешний вопрос «что это было?» через несколько недель тихо, как смерть, вкрадется запятая. Превратив его в «что, это было?» Что ж, пока не вкралась, — потолкуем.

Напомню (не современникам, так потомкам) основной point обсуждаемого текста. Указ предлагает всячески защищать государственными средствами так называемые «традиционные ценности», то есть «формирующие мировоззрение граждан России нравственные ориентиры»; именно: «жизнь, достоинство, права и свободы человека, патриотизм, гражданственность, служение Отечеству и ответственность за его судьбу, высокие нравственные идеалы, крепкая семья, созидательный труд, приоритет духовного над материальным, гуманизм, милосердие, справедливость, коллективизм, взаимопомощь и взаимоуважение, историческая память и преемственность поколений, единство народов России» (п. 1.3). Определяется и иной полюс — ценностей деструктивных, за которые, мол, в ответе «США и их союзники», а также «транснациональные корпорации»: «культ эгоизма, вседозволенности, безнравственности, отрицание идеалов патриотизма, служения Отечеству, продолжения рода, созидательного труда, позитивного вклада России в мировую историю и культуру» (п. 2.8). Как и полагается людям ответственным и воспитанным, которые за свои грехи вынуждены иметь дело с отъявленной несуразицей, сговоримся прежде о том, чтó здесь вовсе не стоит обсуждения, — рискуя, впрочем, до смешного затянуть сам этот перечень. Но мы аккуратненько.

Прежде всего, не будем придираться к языку. Причислять к традиционным нравственным ориентирам «высокие нравственные идеалы» эффектно разве что как упражнение в рекурсии. Называть нравственным ориентиром, да еще и первейшим, жизнь как таковую — это тоже стóит — исключительно во имя милосердия и гуманизма (пусть и не справедливости) — провести по разряду досадных оговорок. (Хотя в некоторых тибетских сектах вроде бы бывает и такое.) Да и вообще слово «ценность» представляется малоприменимым к большинству слов в обоих списках. Можно, наверно, представить себе какого-нибудь американца (или его союзника), который что ни день, то отрицает позитивный вклад России в мировую историю и культуру. Но даже в этом прискорбном случае вряд ли он занимается этим в порядке служения соответствующей идее. И более всего ценит в себе умение не ценить Россию. Нет, просто вот такой он склочник. Держу пари, Мозамбик у него тоже не в чести. Не говоря уже о миссис Джонс из дома напротив с этими ее кошками.

Коротко говоря, нравственная коллизия, составляющая сюжетный узел этого текста, — это батл «Владимир Устименко против Джона Голта».

Не стоит, далее, говорить о том, насколько перечисленные традиционные ценности традиционны для России. Самый коротенький, минут на сорок, монтаж цитат и фактов должен бы подорвать даже ту завидную уверенность в этой самой «традиционности», что сквозит в тексте указа. Нет нужды прибегать к таким любимцам фронды, как Чаадаев и Салтыков-Щедрин, — почтеннейших Ключевского и Павлова-Сильванского вполне хватит. Да что там цитаты — просто зададим, к примеру, тихий вопрос: во сколько именно тысяч жизней стала русскому народу бравая максима «пуля дура, штык молодец»? Может быть, все-таки слово «жизнь» стоит вычеркнуть из этого списка не только по литературным соображениям?.. Хотя при внимательном рассмотрении, похоже, именно такого рода соображения и руководили авторами текста. Здесь резюмируются не исторические факты и тенденции, даже не идеологические трактаты или политические программы, которыми на протяжении веков — предположительно — руководствовались нации. Здесь к барьеру вызываются литературные персонажи — причем довольно определенные, поскольку даже в изобильнейшей и регулярно тяготеющей к «предъявлению идеала» русской литературе (не говоря уже о литературе американской) не вдруг сыщешь героев, которые соответствовали бы высоким стандартам президентского указа. Коротко говоря, нравственная коллизия, составляющая сюжетный узел этого текста, — это батл «Владимир Устименко против Джона Голта». Право же, на студии Marvel и впрямь должны слепо отрицать позитивный вклад России в мировую культуру, если все еще не ухватились за столь эффектный кроссовер.

Отметем единым махом еще несколько праздных претензий. Не стоит в словосочетании «традиционные нравственные ценности» подвергать сомнению, вслед за первым и третьим словами, еще и второе и допытываться — так ли уж достоин звания нравственного идеала коллективизм (особенно если его, за что нельзя не похвалить авторов, перестать наконец именовать «соборностью»)? Не стоит, предерзко кичась своей образованностью, выявлять удивительные (местами текстуальные) сходства указа, подготовленного гражданином Аристарховым, с прославленным меморандумом графа Уварова — а затем поминать всю его, графа, репутацию: безжалостный и круглый идиот (С. Лурье), милый Фифи (графиня Ромбек), Старушка («Арзамас»), влиятельный гей-лоббист (А. Пушкин); пусть бы здесь и была правда — будем хоть мы корректны, даже самая правдоподобная историческая параллель — еще не аргумент. Не стоит задавать вопрос в формате «а сами-то», то есть уличать власть имущих в недостаточном следовании заявленным идеалам — тем более что нынче такой вопрос вполне может свидетельствовать о том, что задающий его действительно не очень ценит жизнь и возможность продолжения рода. Не стоит задавать вопрос и в формате «что вдруг», упирая на то, что нравственные идеалы могут, конечно, составлять предмет политического заявления — но в начале пути, в момент образования государства, на правах точки отсчета, то есть идеологической основы общественного договора (вроде Декларации независимости); история же государства тогда представляла бы историю попыток — зачастую тщетных — остаться верным этим основополагающим принципам вопреки ходу вещей. Если же итог тысячелетней истории можно свести к нескольким пунктам, составляющим-де «традиции страны», — это может означать только одно: что у этой страны не было истории. И что минувшая тысяча лет прошла как сон пустой. Лучшее, вероятно, что все еще можно сказать о России с ее метаниями и перепутьями, — что в ее случае прожект подобной стройности заранее провален.

…«Аккуратненько», конечно, не получилось. (И не могло; и поделом.) И все же в предложении сначала отмести все, что здесь не стоит разговора, не было ни кокетства, ни приема. Все вышесказанное — слишком легкий хлеб для пишущего. Само ползет в руки. Не стоит труда. Предположим, однако, что всех этих, скажем так, нестыковок нет. Что ни один из перечисленных пунктов не вызовет нареканий ни у филолога, ни у историка, ни у Льва Толстого. Что сами власть имущие следуют сим пунктам неукоснительно и что любой истинный россиянин унаследовал их от своих славных предков буквально-таки генетически — тогда как транснациональные корпорации вкупе с Соединенными Штатами денно и нощно блюдут свою деструктивную идеологию. По-видимому, именно на такую картину мира претендуют (искренне или сознательно — тут, увы, эти варианты несовместимы) авторы указа. С политической точки зрения — или, например, с точки зрения здравого смысла — это предположение, конечно, неосновательно. Но ремесло искусствоведа (приведшее автора этих строк с таким-то сюжетом в раздел «Театр») обязывает допускать правомерность любой внутренне непротиворечивой знаковой системы. В конце концов, если громче и организованнее прочих на проект указа ополчились именно люди театра — значит, в нем содержится родовой изъян с художественной точки зрения. И вряд ли дело только в том, что в переводе на театральный язык месседж этого указа, будь то в буквальном или переносном смысле, сводится к однозначному «благородней духом — покоряться» (а это ведь нехорошо для сборов, если общедоступный нормативный документ Минкульта содержит спойлеры, — и, строго говоря, цензурой именуется именно это). Нет, проблема здесь куда глубже, чем всего-навсего полный разрыв описанного в президентском указе с реальностью. Собственно, проблемы здесь, как видится, две. Обе — нерешаемые.

Если итог тысячелетней истории можно свести к нескольким пунктам, составляющим-де «традиции страны», — это может означать только одно: что у этой страны не было истории.

Вот первая. Если не сверять с реальностью, то почти все пункты из первого перечня (который «хороший») в качестве нравственных идеалов настолько универсальны, что каждый из них может применить к себе любая сколько-нибудь состоявшаяся нация и любое сколько-нибудь цивилизованное государство. Кто скажет «справедливость — это просто не мое» или «взаимоуважение не в наших обычаях»? Тезис о «приоритете духовного над материальным», может, и метит в западное общество потребления, но попадает разве что в Брехта с его «сначала хлеб, а нравственность потом». Тезис о «крепкой семье», видимо, является инвективой в адрес ЛГБТ — но если большинство обитателей этой аббревиатуры так ратуют за заключение однополых браков, то это, наверно, потому, что «крепкая семья» является и их нравственным идеалом тоже, а уязвить он может разве что государства с высоким процентом разводов (среди которых сама Россия — на 4-м месте; на первом там Люксембург, которому ну пусть будет стыдно). Короче, большинство государств (многие из которых по странному стечению обстоятельств — союзники США) с легкостью и чистой совестью подпишется под почти любым из пунктов, которые в указе почитаются за специфически российскую традицию. Разве что пресловутый «коллективизм» заставит некоторых поколебаться. Ну и тезис о «единстве народов России» может, полагаю, вызвать возражения в Эдинбурге или Барселоне. Сугубо в рассуждении солидарности.

Потому что дело не в пунктах, собранных в перечень. Если моральные ценности и могут (предположим) составить самобытность национальной и/или государственной традиции, то как система, а не как список. Как динамическая модель с расставленными приоритетами. Попросту — что и при каких обстоятельствах важнее чего. Сами по себе все слова тут хорошие, красивые, высокие, правильные — сказано же, универсальные. Вот только в жизни любого государства — и любого гражданина — они вступают друг с другом в противоречие по десять раз на дню. Понуждая выбирать между милосердием и справедливостью. Между жизнью и служением Отечеству. Между крепкой семьей и приоритетом духовного над материальным. Никто не выбирает «эгоизм» — но к нему может подтолкнуть идеал созидательного труда. Не так много людей ратует за «отрицание продолжения рода» — но если тяга к вседозволенности окажется сильнее, род с высокой вероятностью продолжится вопреки всяким принципам. Простой пример: в свое время, дабы подчеркнуть приверженность (или органичность) Фандорина японской морали, Акунин в «Левиафане» дал ему реплику «в качестве общественного цивилизатора стыд эффективнее, чем совесть». Любой представитель западной, «иудеохристианской», культуры полагает (или, если он сознает себя таковым, по крайней мере, должен полагать), что все обстоит наоборот. Он не считает стыд чем-то лишним и недолжным, как японец не считает таковою совесть. Просто они по-разному отвечают на вопрос, что важнее чего. Именно это придает им культурную идентичность.

И ответ на вопрос, содержащийся в п. 1.3 проекта указа, — какова специфика российской нравственной традиции — должен был бы выглядеть не как список, а как сложная иерархическая модель. Не просто «у этого пункта высший приоритет, а у того — четвертый по важности», а — в каких обстоятельствах и в каких целях такой-то из пунктов, согласно российской традиции, должен быть предпочтен такому-то. Коллективизм важнее крепкой семьи в будние дни, крепкая семья важнее коллективизма по выходным. В годину тяжких испытаний следует отбросить гуманизм во имя служения Отечеству, в тучные годы необходимо со всей определенностью предпочесть гуманизм. Президент Линкольн, до сих пор являющийся одним из главных моральных авторитетов для любого американца (опять же — по крайней мере, для сознающего себя таковым), считал, например, что в смутные времена высшим приоритетом должно становиться милосердие. И, конечно, очень может статься, что во все остальные годы он был эгоистичной сволочью, плевавшей на созидательный труд (потому, небось, и пошел в адвокаты). Но для особых, смутных, лет у него была припасена вот такая максима. Вполне допускаю, что в России в смутные времена традиционно действуют совсем иные моральные правила. Не уверен, правда, что эта традиция достойна сохранения.

Все написанное — простое объяснение тому, почему «традиционные моральные ценности» не могут (не «не должны», а «не способны») быть сформулированы казенным языком правительственного указа. Тут нужны статья, трактат, книга. Нужны сложноподчиненные предложения, структура глав и параграфов, особые замечания по особо тонким казусам. В вопросах морали казуистика предпочтительнее манифеста, эссе — указа. И неважно, насколько картина мира автора в отношении общественной нравственной традиции соответствует исторической и актуальной реальности, а насколько с нею расходится; изложить эту традицию в таком формате нельзя. Это именно та причина, по которой мораль не может — никогда — стать сюжетом циркуляра. В циркуляре можно прописать службу в армии, но не служение Отечеству.

Если такая вещь, как «традиционные национальные нравственные ценности», вообще существует, то она есть иммунный ответ коллективного национального тела на ход времен и вещей.

Обещана была, напомню, и вторая проблема. Предположим, что даже первая решена. Что трактат прикинулся указом и что «традиционные ценности» в нем были прописаны со всей подробностью и во всем прикладном разнообразии. Что сумма тысячелетнего опыта бытования народа (опыта, замечу, вполне стихийного, не руководимого никем и ничем, кроме некоего неотчуждаемого внутреннего чувства национальной идентичности) описана, проанализирована, типологизирована и превращена в стройный алгоритм наказов, который ныне — раз уж Отечество в опасности — спускается сверху в обязательном порядке. Сработает ли?

Нет.

Если бы речь шла о некоей регулярно возобновляющейся практике насаждения системы национальной нравственности свыше — единообразной, с одними и теми же приоритетами, несмотря на смены государственного строя и вообще «геополитической ситуации», — тогда еще возможно. Ослабело — усилить, подзабыли — напомнить. В данном же случае в указе нет цитат и ссылок на прецеденты не потому, что они не положены по формату, — а потому, что их не существует. Даже пресловутый меморандум графа Уварова (который фактически вроде бы как раз прецедент) был не низшим чиновникам дан как руководство, но подан лично императору — чтобы тот уже, взвесив приведенные аргументы, на основании сего сочинения выстраивал бы свою политику, и слово «народность» (nationalité) там было предлагаемым ориентиром монаршей государственной программы, а не специфической добродетелью населения. И дело не в том, что такого никогда не было и вот опять. Дело в том, что все те прекрасные качества, что в нынешнем указе числятся (мы предположили, что справедливо) национальными свойствами, российским народом, стало быть, оказались выработаны самостоятельно. Российская нация — предположительно — сложилась постольку, поскольку обрела все эти ценности в их целокупности (не то провиденциально, каким-то свыше дарованным геномом, не то постепенно, согласно примерно Дарвину; тут вот непонятно) и далее передавала их, согласно тексту, «от поколения к поколению». Приходили то татары, то ляхи, то французы, то немцы, то вообще печенеги; княжеская власть сменилась на царскую, потом на императорскую, на советскую, на президентскую — а «российская цивилизационная идентичность» сохранялась и только все крепчала. Вывод из этого захватывающего сюжета может быть лишь один: эта самая идентичность предполагает единообразие и системность нравственных правил как коллективного ответа на все многообразие внешних обстоятельств, будь то государственное устройство, геополитические вызовы или нрав правителя. Или — если то же самое сказать попросту: российская идентичность стала такой, потому что ее российской нации никто не диктовал. Если такая вещь, как «традиционные национальные нравственные ценности», вообще существует — а умнейшие люди в истории полагали, что да, — то она есть иммунный ответ коллективного национального тела на ход времен и вещей (к сожалению, эта метафора сейчас общепонятна). И на властные указы — в том числе.

Наверное, можно — хотя бы в порядке эксперимента — попробовать привить нации какие-либо нравственные ценности (выдавать их за традиционные или нет — это уже вопрос властной риторики). Вот только делать это не стоит не потому, что это бесчеловечно, а потому, что результат известен наперед. Нация — если она жива — выработает иммунитет. Именно к тем ценностям, что ей будут прививать. Ну, сначала немного полихорадит, не без этого. Но недолго. Прививайте «приоритет духовного над материальным» — и получите нацию мелких мещан. Прививайте идеалы милосердия — и народ сочтет милосердных мямлями, и милосердие окажется где-то между плаксивостью и снисходительностью. Прививайте в качестве нравственной ценности, как бы причудливо это ни звучало, «единство народов России», посильнее прививайте, бустерно — и страна распадется на уделы и улусы в пределах жизни одного поколения. Указ о «традиционных нравственных ценностях России», безусловно, вреден для свободы мысли, безграмотно написан и имеет исчезающе мало общего с реальной Россией — но вреднее всего он для самих ценностей, что в нем воспеты. Кажется, что он несет гибель мыслящим людям России; вполне возможно; однако первее и надежнее он сулит гибель всему, что тщится защищать. Всем тем словам, которые в нем произнесены. Хорошим. Высоким. Правильным.

Вот если бы выпустить указ, который официально, стратегически, со всем рвением защищал бы эгоизм, вседозволенность и безнравственность…

Что ж, возможно, это был бы последний шанс на спасение страны.

Понравился материал? Помоги сайту!