Меня тянет отсюда на воздух

Ломбард, куда я устроился помощником оценщика, находится в подвале жилой высотки на окраине Москвы. Вместо названия — выцветшие буквы над входом: «Залог и скупка драгоценностей». Ниже надпись: «Алкашей и наркоманов не обслуживаем!» Его основные клиенты — это приезжие из Средней Азии. Здешнее золото им по карману: грамм «лома» стоит всего одну тысячу рублей. А возможность оставить залог — пожалуй, единственный способ кредита, доступный мигрантам. Они приходят с ближайших строек и продуктового рынка, который, по слухам, скоро закроют и клиентов станет меньше. Однако сейчас ломбард процветает — кризис.

1.

Мои коллеги Вадим и Сергей Михайлович, которого все зовут Моисеич, — многорукие Шивы этого ломбарда. Они владельцы, оценщики, охранники — и родственники. Помешанный на железе и околофутболе Вадим приходится Моисеичу зятем. Его рабочий день занят просмотром боев без правил и поиском «экологически чистых стероидов»:

— Таких, чтоб хрен стоял и мышцы росли, — говорит он и до вечера погружается в хаотичное месиво на экране. Вечером у него тренировка.

Из-за вечных наушников на голове Вадима все мелкие поручения выполняю я: закрываю дверь, убавляю кондиционер, выключаю «хрень». Так Моисеич называет то, что шумит и отвлекает, — телевизор, радио, телефон.

— Ты свою хрень поднимешь, нет?! — орет он зятю.

Но зять не реагирует. Он сидит напротив, уткнувшись в экран ноутбука, и сжимает левой рукой черный эспандер. Правую руку он сломал месяц назад в уличной потасовке и неделю провел на больничном. Моисеичу пришлось нанимать временного охранника, а тот их «выставил»:

— Все унес! Сука!

— В полицию обращались? — спрашиваю я.

— Зачем? Я его сам нашел. Посадил на цепь и трое суток держал на хлебе и воде. Он чуть с ума не сошел! Потом купил ему билет на автобус и отправил домой — пинком под зад! Как-никак племянник мой, — сочувственно вздыхает Моисеич и раскручивает на пальце брелок с кнопкой вызова охраны.

Я с войны вернулся. Мне скучно было. После войны всегда скучно. Год пил. Затем стал частным оценщиком.

Я думаю, историю с племянником он выдумал, чтобы заранее меня припугнуть. Еще я думаю, какие из вещей на прилавке — краденые. Оказывается, половина. Но ломбард за это никакой ответственности не несет. Полицейские провели здесь всего четыре выемки. Моисеич этим гордится, как и тем, что однажды поймал вора с поличным.

— Торчок серьги принес, которые нам до этого проститутка таскала, грудастая такая, — он рисует в воздухе два больших полушария и довольно причмокивает. — Короче, мы его скрутили и сдали ментам. Та потом приходила и просила забрать показания. Торчок был ее сожителем.

— А как вы узнали серьги?

— У меня хорошая память на ювелирку, — хвастается Моисеич. — А вообще чего к нам только не тащат! В прошлом году принесли лунный камень. Липа, конечно! На лоха думали сдать. Сто тысяч просили. Астрономы, блин! — смеется он. Его смех переходит в кашель. Моисеич — немолодой, грузный мужчина, который давно в этом бизнесе. Свой первый ломбард он открыл в 99-м году, рассчитывая заработать после дефолта.

— Я с войны вернулся.

— Чечня?

— Югославия. Мне скучно было. После войны всегда скучно. Год пил. Затем пошел на курсы ювелиров и стал частным оценщиком. Работал с банками, казино, ломбардами. Решил свой открыть на пару с приятелем. Вложили около миллиона. Деньги в основном на взятки ушли: ментам — дай, пожарным — дай, крысам в налоговой — дай…

— Сегодня разве не так?

— Сегодня нет. Если документы в порядке, открывайся и работай.

— И никому заносить не надо?

— Ментам — всегда надо! Удивительно жадное племя. Но у меня свой «погон» на Петровке. Воевали вместе.

Думаю, какие из вещей на прилавке — краденые. Оказывается, половина.

В дверях появляется пожилая женщина. Моисеич деловито встает и медленно подходит к прилавку. Я замечаю, что он слегка хромает.

— Чего хотели?

Женщина протянула тоненькое обручальное кольцо — наверняка последнее из своих украшений. Обручальные кольца обычно несут последними.

— Три тысячи могу дать, — с ходу предлагает он, даже не взглянув.

Она молча кивает, и голубые купюры скрываются в ее маленькой сумочке. Опустив голову, женщина покидает нас. Чувство стыда от похода в ломбард скоро пройдет. Уверен (или так мне кажется), она никому не скажет, что побывала здесь, — ни алкоголику-мужу, ни сыну в армии.

— Эта не придет выкупать, — Моисеич брезгливо рассматривает кольцо под светом настольной лампы.

— Почему?

— Ты руки ее видел? Баба с такими ногтями в отчаянии. Выкупать кольцо ей не на что. Будем переплавлять, — заключает он тоном хирурга, которому предстоит ампутировать конечность больного.

Чужие обручальные кольца, кресты и прочий культ никто не берет — эти вещи считаются личными и потому идут на сплав.

2.

В Москве больше двух тысяч ломбардов — легальных и «черных». Легальные живут за счет процентов от займа, «черные» — путем махинаций: к примеру, когда дорогие камни на украшениях заменяют дешевым стеклом, а подделки возвращают клиентам или продают.

Ломбард Моисеича и Вадима кажется мне легальным. В нем принимают лишь ювелирные изделия, реже — антиквариат, но никаких битых айфонов и другой техники. Условия залога здесь очень простые: наценка на вещь составляет 10% от суммы займа в месяц и 12%, если сумма займа свыше 50 тысяч рублей. Если ты выкупаешь вещь, ты их доплачиваешь. Вещь необходимо выкупить в течение двух месяцев, иначе она уйдет на продажу, и тогда ломбард рискует потерять деньги — если продать ее не выйдет. Но такое случается крайне редко по сравнению с кризисом 2008 года, когда Моисеич с зятем чуть не прогорели. Впрочем, за один-два года почти любую вещь удается сбыть, отбив не только стоимость, но и свои проценты. Моисеич называет эти проценты «кровными» и повторяет как мантру:

— Нам чужого не надо, только кровное.

На ночь ценности запирают в хранилище — это подсобка с железной дверью и сигнализацией, заставленная коробками от бытовых приборов. Несколько тяжелых коробок доверху набиты цепочками, браслетами и кольцами. Они упакованы в целлофановые пакетики. Я клею на каждый из них ценник с учетом «кровных» и отправляю за стекло прилавка. Вечером повторяю то же самое, но в обратной последовательности — беру пакетики, сдираю с них устаревшие ценники и кладу в коробку из-под электрочайника или утюга (проценты растут каждый день, цена меняется).

Баба с такими ногтями в отчаянии. Выкупать кольцо ей не на что. Будем переплавлять.

На одном из колец видна гравировка: «Артем и Лена — вместе навсегда».

— Это «лом», — подсказывает Моисеич. — Его — в сторону.

Так тянется мой первый и последний день работы в ломбарде. Время здесь измеряют не часами, а клиентами. Рабочая норма — 15—20 человек в день. Через восемь клиентов пришел Рашид, частый посетитель. Моисеич вспоминает, что познакомился с ним много лет назад, когда тот хотел сдать золотые коронки: «Жрать ему было нечего. Вот и принес “зубы на полку”».

В этот раз Рашид снимает с запястья толстый браслет и виновато поясняет:

— На пару недель. У дочки свадьба.

Моисеич понимающе кивает и отсчитывает 13 тысяч рублей. Наличные он держит в барсетке на поясе — старомодный. Немного подумав, добавляет еще одну — суеверный.

Когда-то Рашид преподавал музыку в Ташкенте, а сейчас работает водителем мусоровоза в Москве. Для своей многодетной семьи он остался единственным мужчиной. Его старший сын мотает срок за торговлю героином, а младший уехал на заработки в Россию и пропал без вести. Возможно, парень погиб на стройке и был залит в бетон. Так избавляются от трупов нелегальных мигрантов, на чьих костях стоят торговые центры. Но Рашид хочет думать, что он ушел в ИГИЛ (террористическая организация, запрещена в России). Это оставляет ему надежду увидеть сына живым.

Рашид и его земляки — надежные клиенты. У них особое отношение к золоту. Они не бросают его в ломбарде и часто дают друг другу взаймы вместо денег, хотя ислам осуждает рибу (ростовщичество).

— А с «носорогами» и торчками я не работаю — своруют, заложат и не выкупят. Хотя этих педерастов я давно отвадил ходить сюда. Да и нести им уже нечего — все спустили на шырево, — учит Моисеич тонкостям ведения бизнеса. «Носорогами» он называет кавказцев.

Возможно, парень погиб на стройке и был залит в бетон. Так избавляются от трупов нелегальных мигрантов. Но Рашид хочет думать, что он ушел в ИГИЛ. Это оставляет надежду увидеть сына живым.

Своих клиентов он делит на две категории — «работяги» и «закредитованные». Если Рашид — «работяга», то бывший коммерсант Сашок — «закредитованный» c «волчьим билетом» в банк. Раз в месяц он привозит в ломбард старинную икону Николая Чудотворца, чтобы заложить ее за 50 тысяч рублей. Просил больше, утверждая, что икона кровоточит.

— Икона к деньгам, — шутит Моисеич и панибратски хлопает Сашка по плечу.

Но тот юмора не разделяет. Он дважды пересчитывает деньги, трижды крестится и, завернув лик святого в плотную ткань, напутствует:

— Вверх ногами не ставить — грех.

— Помним. В какой уж раз привез…

— Сегодня — в последний, — говорит Сашок. — Уезжаю в деревню. Хозяйство начну вести, церквушку построю.

— Тебе в Москве мало церквей?

— Это разве церкви? Это фальшак! И Путин с патриархом — фальшак! Они же втайне иудаизм приняли. Православный до такого дерьма страну не доведет.

После его ухода Вадим рассказывает байку, как в 90-е к скупщикам на Арбате пришла одна сумасшедшая старушка и отдала за копейки браслет Фаберже. Они бросили свое барахло и уехали жить безбедно.

— Нам бы так все бросить и уехать, — мечтательно произносит Вадим. Он сбрасывает толстовку и выходит на улицу. Во дворе его ждет ржавый турник. Я иду следом. Меня тянет отсюда на воздух.

Понравился материал? Помоги сайту!