Почему вы не знаете, как зовут президента Швейцарии

Эпопею Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» сегодня не взялся бы печатать ни один издатель. Слишком много букв... И для чего городить огород? Только для того, чтобы, откусив от размоченного в чае кекса, вдруг явственно ощутить присутствие давно ушедшего времени?

А ведь, как ни странно, такое происходит очень часто. И чем больше цифра в графе «возраст», тем интенсивнее это уникальное переживание. Известный современный немецкий философ Рихард Давид Прехт указывает в своей замечательной книжке «Кто я — и если да, то сколько нас?» («Wer bin ich — und wenn ja, wie viele?»), что любые философские понятия и проблемы, о которых в прошлом было принято дискутировать под сводами академии, можно и даже нужно свести к мозговой деятельности.

Для меня это было, наверное, самое сильное открытие последних лет. Оказывается, такие вещи, как «справедливость», «симпатия», «долг», «честь» и многие другие, — все они могут быть сведены к какому-то очень необычному сочетанию пульсирующих нейронов. Прехт, правда, подстраховывается, говоря, что современная наука о мозге, если сравнивать ее с освоением космоса, пока только-только приступает к постройке самолета братьев Райт. А полностью расшифрованная вселенная мозга будет сравнима с пилотируемым полетом на Альфу Центавра.

И это, наверное, с одной стороны, очень грустная новость, потому что до такого полета мы явно не доживем. С другой стороны, остается еще на нашу долю некий зазор, «люфт», который все-таки позволяет втиснуть между небоскребом классической философии и небольшим приземистым шале под названием «наука о мозге» какие-то свои собственные переживания и эмоции.

***

Приехав в Швейцарию после долгих лет отсутствия, я уже успел пережить несколько моментов присутствия прошлого. Это были очень интенсивные моменты, которые походили на открывавшиеся в пространстве коридоры, туннели, воронки, «кротовьи норы», черные дыры — называть это можно как угодно.

Спусковым крючком, «триггером», как говорят нейрофизиологи, каждый раз становились какие-то элементарные вещи — сродни досократическим стихиям: воздух... Чистый воздух, физически чистый, ощутимо чистый и свежий, напоенный запахом земли и воды, несколько раз просто катапультировал меня почти уже на 30 лет назад, когда район Москвы, в котором я жил, еще был окраиной, настоящей деревней, где между блочными уродцами росли остатки яблоневых садов...

И воздух был так же чист. И по весне разливались огромные лужи, которые оглушительно пахли льдом, и эти лужи образовывали моря меж яблонь, и ходить по этим лужам можно было только в высоких резиновых сапогах... Теперь уже нет ни луж, ни яблонь, ни свежего воздуха деревенской окраины.

У высокопоставленных зомби пока не хватает сил на указ «О введении единомыслия в России».

За прошедшие тридцать лет все это было украдено у меня, втоптано в нефтяную грязь, залито бетоном и асфальтом, срублено, застроено многоэтажными монстрами, заставлено железными ведрами с гайками так, что порой невозможно подойти к подъезду, не обтерев штанами пары бамперов, каждый из которых стоил столько, сколько я зарабатывал в месяц.

Детство исчезло, исчезла моя настоящая Родина, и теперь я нахожу ее здесь, на окраине Берна, где есть кондиционированные автобусы, дорожное освещение, аэропорт поблизости. А еще есть пруд с лягушками. И заповедник, в котором живут цапли и филины. А рядом с тем самым прудом стоит информационная колонна с описанием видов всех живущих в пруду амфибий, причем стоимость этой колонны такова, что в Москве сравнимые по дороговизне указатели ставят, наверное, только в центре города в пешеходных зонах.

Макай в чай кекс, не макай — мне остается только воспоминание, только Родина, которую я потерял, вернее, которую у меня украли и которую я обрел снова здесь, на окраине, наверное, самого уютного и домашнего столичного города на Земле.

***

В 1731 году кантон Аппенцелль-Внешний едва не рухнул со всего размаху в пучину гражданской войны. А все потому, что более богатые горожане, жившие с одной стороны реки Зиттер, напринимали таких решений, что более бедные селяне с другой стороны Зиттера почувствовали себя обделенными и ограбленными.

Вновь избранного на земельной общине (общем сходе всех граждан) ландамана (председателя) кантона они встретили криками «Abe mit dem» («Слезай с трибуны!») и вознамерились даже, всей толпой уйдя куда-то в сторону городка Троген, провести свою собственную земельную общину.

Чуть позже, ко всему прочему, выяснилось, что руководители кантона чего-то там намухлевали с цифрами и финансами, наошибались, как всегда, в свою пользу. В корректных летописях говорится, что причины всех этих ошибок непонятны, может быть, злого умысла и не было. Но кто поверит в такое? Вот и аппенцелльцы не поверили. Вытащили они всех продажных и согрешивших чиновников за шкирку пред очи земельной общины.

И повелели покаяться перед Богом и сувереном, народом то есть, за все содеянное. Невиданная по размаху демократическая бойня, превосходящая даже по масштабам древнегреческую практику остракизма. И только потом, после того изгнания, помирились аппенцелльские селяне и горожане. Потому как поняли, что страшнее всех их обид и разногласий бесконтрольная власть, попавшая в руки немногих.

***

Кому нужна сейчас национальная история? В Европе ее прокляли и заменили на политически корректные «гендерные» исследования, а все потому, что национально-политический дискурс привел ко второй 30-летней войне 1914—1945 гг. Так и прочь его из учебников, всю вину возложим на Гитлера, тем более что современная Германия сама изо всех сил стегает себя кнутом исторического самобичевания и строго следит, чтобы не прервалась в России традиция восхваления Сталина... Ни-ни, грозит нам пальчиком телепроповедник от истории Гвидо Кнопп, виноват только Гитлер, а Сталин так, у него это... как это называется... а-а-а, борьба за коллективную безопасность! И вообще хватит уже, марш на поля гендерных штудий!

В России же история как наука вообще погибла, если предположить, что она когда-либо существовала, и превратилась в поле, на котором резвятся либо мракобесы от науки вроде всяких иванов стариковых, либо мракобесы от политики вроде членов вновь недавно воссозданного Исторического общества. И остается только порадоваться, что пока еще у всего этого театра абсурда с участием высокопоставленных зомби не хватает сил, чтобы реализовать наконец давнишние положения указа «О введении единомыслия в России». Хотя погодите, еще полночь не пробило, все впереди...

Быть швейцарцем значит разделять четкий набор идеалов.

Остается только Швейцария. В ЕС ее не любят, потому что она представляет собой живую альтернативу бюрократическому Евросоюзу, а еще потому, что каждый считает за счастье открыть тут банковский счет. А почему это Швейцария укрывает у себя капиталы? А почему в социалистическом ЕС давно уже выгоднее не работать, а сидеть на социалке и гневно исповедовать лживые левые идеи, оплаченные давно скрипящей зубами от такой несправедливости Германией? Сталин у вас хороший? Ну тогда любуйтесь на Меркель, которую носят по улицам Афин и Лиссабона с гитлеровскими усиками. И не спрашивайте, куда уехали деньги. И главное, почему.

В России же Швейцарию не понимают, да и понимать не хотят. Она нужна туристам и инвесторам в лучшем случае как нарядная сувенирная лавка, где мычат заводные коровы и где девочка Хайди мотается в роли маятника под часами на фоне треугольного шоколада «Тоблерон». И все. Прямая демократия и федерализм? Да вы что, непереводимый национальный фольклор. Да и вообще, я тут слыхал краем уха, что Suisse n'existe pas...

***

В Швейцарии тоже есть немало ученых и прочих доцентов с кандидатами, которые указывают на грехи Гельвеции, мнимые и настоящие. Все, что отличает Швейцарию от соседей (нейтралитет, языковое разнообразие, федерализм), — все это «переоценивается». Очень удобное слово в современном политически корректном жаргоне. «Переоценено». Вроде как и должное отдается, но при этом вроде как нечего, мол, перегибать палку. Очень удобно!

То, что наполняет сердце швейцарца гордостью (причем не гордостью с пьяного угара, но гордостью умельца, только что приобретшего «болгарку» немыслимой производительности), — а именно прямая демократия — все это, мол, не только переоценивается, но и вообще привнесено Наполеоном. Все, что сделало Швейцарию богатой, заработано на золотых зубах несчастных жертв Холокоста, спрятанных нацистами в гельветических финансовых институтах. Да и вообще, если и говорить о швейцарской истории, то нет тут ничего, кроме череды везения и удивительных случайных совпадений.

Однако страсть разрушения и деконструкции — она мимолетна. И даже левая и насквозь лживая европейская интеллектуальная элита, оказавшись на земле Швейцарии, начинает понимать что-то, как сделал это известный публицист Никлаус Майенберг, который в своей знаменитой статье, опубликованной в 1991 году в журнале «Weltwoche», сказал, наверное, ключевые слова:

«Мы не хотим исчезновения Швейцарии, мы хотим иметь просто другую Швейцарию, не такую, что свирепствует сейчас вокруг».

Он имел в виду тот самый, только разворачивавшийся в Швейцарии под впечатлением падения Берлинской стены, «постнациональный дискурс»: мол, сейчас темницы рухнут и лев возляжет вместе с ланью.

Каждый человек в Швейцарии, пусть даже на садово-огородном уровне, создает каждый раз страну заново.

Но как бы там ни было, национальные рамки до сих пор остаются «контейнером», в котором свершается политика. Даже ЕС строится все равно, отталкиваясь от политики, ограниченной национальными рамками. О России говорить не будем, в этой стране нет нации, нет политики. В Швейцарии же еще в конце XIX века осознали, что идеи национального превосходства столь же ужасны, как и идеи превосходства классового, что национал-социализм — такое же зло, как и интернационал-социализм. Не говоря уже о том, что и знамена у них одного цвета, и песни одни и те же, и эстетика, и национальные праздники совпадают буквально.

И именно Швейцарии удалось, сохранив национальную рамку, изъять из нее весь яд. И теперь быть швейцарцем — это значит не иметь какой-то цвет кожи и принадлежать к какой-то языковой группе, а иметь соответствующий умственный и моральный настрой, разделять четкий набор идеалов, доступных для любого здравомыслящего человека.

***

Говоря о Швейцарии, невозможно пройти мимо политики. Швейцарское сознание — это сознание, пропитанное насквозь политическим мышлением человека, который ищет рациональные решения возникающих проблем и диспропорций. В такой же степени пропитано политикой только самосознание американца. Каждый человек в Швейцарии, занимаясь политикой, пусть даже на самом низком садово-огородном уровне, создает каждый раз страну заново.

Каждое голосование на каждом референдуме, каждая народная законодательная инициатива, каждый бюллетень, скользнувший в урну, вдыхают в эту страну жизнь. Поэтому не удивительно ли, что за рубежом никто не знает, как зовут президента Швейцарии и как зовут ее министра иностранных дел.

Швейцарцы еще со времен аппенцелльского раздрая поняли опасность власти, которая оказывается в руках немногих людей, пусть даже это был благороднейший создатель швейцарского банковского сектора Альфред Эшер. Народ не простил ему его наглости и его надутого деньгами, пусть и честно заработанными, авторитета. И когда открывалось его детище, железная дорога через перевал Сен-Готард, то о нем даже и не вспомнили.

Поэтому-то в мире знают не политиков из Швейцарии, а саму страну. Ее институты и структуры, создаваемые и функционирующие снизу вверх. Политическое мышление без примеси националистической паранойи или оглушительного чувства превосходства над другими только потому, что мы — это мы, — это и есть самое что ни на есть швейцарское в сегодняшней Швейцарии. Именно поэтому призывать к уничтожению национальных рамок в Швейцарии сейчас — это значит призывать к уничтожению политики.

В России бы это означало освобождение от векового рабства, но мы говорим не о России. В Швейцарии же леволиберальная мода на постполитический и постнациональный дискурс будет означать подрыв того, что делает Швейцарию столь успешной, а именно — подрыв системы политических рычагов, до которых может дотянуться каждый.

***

В 1923 году консервативный немец балтийского происхождения Герман Кайзерлинг выдал совершенно уничтожающую оценку Швейцарии. Его дико раздражал, в частности, тот факт, что в этой стране даже миллионеры ведут себя как простые торговцы укропом. Об этом же 150 годами раньше писал и другой немец, остроумный наблюдатель и аналитик Иоганн Готфрид Эбель.

Описывая Швейцарию накануне вторжения французов в конце XVIII в., а конкретно все тот же регион Аппенцелль, который благодаря текстильному производству задолго до Наполеона заработал репутацию богатейшего района страны, он указывал, что даже самые богатые швейцарцы ведут себя более чем просто и скромно:

«Равенство политических прав позволяет каждому, даже бедняку, любому служке и горничной, ощущать свое достоинство человека и участника гражданского общества. Оно, это достоинство, вселяет в человека легкость и живость, открытость и доверительность... Оно разрушает столь широко распространенный в других странах обычай, когда богатые люди относятся к менее богатым, а в особенности к тем, кто находится у них в услужении, повелительно и презрительно... Это достоинство делает состоятельного, но избранного народом чиновника человеком разговорчивым, дружественным и открытым...»

О, я прекрасно знаю этот «столь широко распространенный в других странах обычай», я общался с людьми, у которых сносит крышу сразу же после того, как в зарплатной ведомости у них появляется число с определенным количеством нулей. Они воспаряют и начинают считать себя вправе попирать других как тряпку, смотреть на других как на пустое место, цинично повторяя: «Если ты такой умный, почему ты такой бедный?»

Конечно, и в Швейцарии в последнее время богатые и состоятельные люди слегка подрастеряли удивительную гельветическую способность быть богатым так, чтобы состоятельность не провоцировала зависть и социальный раскол. Не случайно поэтому возникли Томас Миндер с его инициативой против «жирных котов-менеджеров» и совершенно дикая идея молодых социалистов — которым никогда не приходилось стоять 8 часов в очереди за пакетом молока — ограничить рост зарплат соотношением 1:12 (самая большая зарплата не должна, мол, превышать более чем в 12 раз самую маленькую).

Швейцарцы не обманывают ни себя, ни других. Они не претендуют на звание «новой исторической общности». Они не притворяются, что идеальны и что вот-вот, еще через пару судов над выродками, врагами народа или — новейшая мода — педофилами, они достигнут царствия социальной справедливости.

Они могут быть очень несправедливыми. Но, забранная в оковы политического процесса и рационального целеполагания, взятая на поводок эгоизмом, который кончается там, где начинается эгоизм другого человека, энергия этой несправедливости, фундаментального человеческого несовершенства, направляется в Швейцарии на возделывание своего маленького садика.

Сливаясь воедино, эти эгоистичные садики порождают не только прустовский чистый воздух, но и почти волшебный заряд общественного альтруизма. И погибнет Швейцария только тогда, когда ее последний гражданин ляжет на диван и, уткнувшись в экран телевизора, откажется сказать свое слово о том, что творится вокруг него. Но он этого не сделает. Потому что себе дороже.

Понравился материал? Помоги сайту!