На блокпосту имени Махно

Россия, она же надежда

Меня поражает, с какой легкостью, оказывается, можно превратить огромный кусок земли, находящийся не где-нибудь в Азии, а в самой что ни на есть Европе, в зону боевых действий с заложниками, террористами, пытками и мародерством. Мы же привыкли к стереотипу: террористы занимают города в исламских странах, где цена жизни совсем невысока, а спора между разными течениями религии достаточно для растопки кровавой бани. И вот тебе Донбасс. Восточная Украина, русские украинцы, а большинство вообще не разбирается, кто чей, у многих родственники и тут и там. Донбасс превыше всего.

Я стою возле здания горсовета Мариуполя вместе с Николаем. Николай рассуждает о том, почему в Мариуполе люди готовы голыми руками защищать сепаратистов от украинских силовиков. Николай производит впечатление разумного человека, он не впадает в истерику и к вечеру трезвый. Стоим мы на краю фонтана. Это яма перед баррикадами, которая, судя по дырам в трубах, уже много лет наполняется только дождевой водой. «Почему вы не уезжаете?» — спрашиваю его я. «Потому что на билет надо еще накопить денег. Средняя зарплата в городе — триста баксов, почти все закредитованы. Все хотят картошечку на ужин. Зарплату сразу кладут на карточку. Да и куда ехать? Мы не верим новой киевской власти, потому что все предыдущие власти Украины нас обманывали. А этих даже не выбирали, почему мы должны им верить?» В процессе разговора выясняется, что Россия для Николая — это не конкретная цель, а абстрактная точка отсчета, с которой можно попробовать начать все сначала, в том числе и кредитную историю. «Пусть они не приезжают сюда и не хватают людей», — говорит он. «А почему тогда перед горсоветом так мало народа и в основном женщины, вы же говорите, что весь город за вас?» — уточняю я. «А потому, что все работают, если бы были выходные, то все бы пришли, но выходных же нет, кто с работы уйдет, специально не сделали выходной», — утверждает мой собеседник.

Над горсоветом струится бурый дым из заводской трубы, на окраине слышатся бесперебойные удары какого-то молота. «Хотя есть море», — объясняет Николай уже возле воинской части, которую штурмовали неделей раньше. На дереве перед воротами части висит венок — в том месте, где в перестрелке погибли жители города. Раньше заводы принадлежали «красному директору» Владимиру Бойко, он был странный какой-то, но зато давал деньги на детские сады, поликлиники, город украшал. А с тех пор как заводы забрал Ахметов, все кончилось, вспоминает мой собеседник. Город выглядит много хуже своего красивого названия. Таким, каким должен быть депрессивный рабочий город, за одним исключением: между крышами домов виднеется синевато-зеленое море.

Золото в ювелирных магазинах и машины в автосалонах уже закончились.

Много лет у этих людей ничего не спрашивали, а они как будто ничего и не говорили, и вдруг власть исчезла, над ними появился флаг Донецкой народной республики, и нужно побыстрее прокричать обо всем, что накипело, абстрактной России в надежде, что она услышит и все исправит.

Первое, что бросается в глаза в Донецке, — мало магазинов; после блуждания в поисках сигарет я спрашиваю у местного политолога: а почему так? «Не любит Ахметов малый бизнес», — отвечает он, но звучит это объяснение как еще один донецкий миф. Однако гражданская активность в регионе действительно почти на нуле, она идет вразрез с планами местных чиновников и депутатов, которым так удобнее получать голоса на выборах. «Посмотри: начальники милиции, мэры — все поработали у Рината в СКМ, — убеждает меня местный бизнесмен. — А те, кто ходил под Януковичем, после Майдана уже вернулись и опять решают вопросы». «Знаешь, почему в Донецкой области количество ДТП со смертельным исходом выше, чем по всей Украине, раза в три? — спрашивает другой. — Милиционеры, которые крышуют нелегальные шахты, выносят трупы горняков на дорогу и оформляют через гаишников. Это все знают. А почему шахтеры молчат? А они так живут годами, работы-то нет, а деньги нужны». «Да, и, кстати, побить жену, выпить и спать — это обычный досуг», — говорит мне местный начальник, но сам он уверен, что регион уже потерян. Говорит он об этом как будто с облегчением. Проукраинские активисты, на которых боевики республики развернули настоящую охоту, уже уехали кто куда. Те, кто не успел, пополнили список заложников, прошедших через десятый этаж захваченного здания областной администрации, названный там НКВД.

Легенды и мифы нового Приднестровья

Донбасс живет мифами позднего СССР, самый стойкий из них — что край кормит всю Украину, а если деньги оставлять себе, то все заживут счастливо. Доказывать, что это не так, бесполезно. «Все национализировать, и тогда заживем счастливо», — слышится на это в ответ. Конъюнктура цен на уголь, конечно, при этом не обсуждается.

Второй миф — то, что украинские СМИ все врут. Конечно, свои все врут, а значит, чужие говорят правду. Правду черпают исключительно из российского телевидения, которое развязало настоящую информационную атаку, то, что в Москве читается как пропаганда, в Донецке и Луганске воспринимается как руководство к действию. Началось это не сейчас. Партия регионов и местные коммунисты много лет проводили обработку своего электората, после которой слова, сказанные по центральному телевидению, легли как патрон в ствол Калашникова. Наконец-то мы сделаем сами хоть что-то. Тем более что это что-то хорошее, за это не посадят, а похвалят по телевизору. Это вызывает одобрение.

Бездействие милиции на Донбассе вызывает презрение, но не озлобление. Не лезут — и ладно, чего от них ждать. Здесь разговоры про израненный на Майдане «Беркут» почти не звучат. Милиции не доверяют так же, как не доверяли в Киеве, даже больше. Милиция Донбасса обслуживает хозяев, они не идейные враги, а обычные менты-крышеватели, что с них взять.

В ста километрах от Донецка в поле стоит блокпост. Над ним развевается украинский флаг. Дежурят односельчане, между собой они говорят по-украински. Его построил местный предприниматель, владелец строительного супермаркета, который опасается, что его товар украдут бандиты из Славянска. «Я сюда вложил 80 тонн песка», — говорит он мне с гордостью и рассказывает, что у него есть сестра и братья, которые живут в России. «Каждый год они приезжали в эти махновские края отдыхать, а в этом году даже не позвонили. Они меня предали, но они и себя предали», — заключает он.

На референдуме о независимости я опрашиваю людей, за что они голосовали и что будет дальше. Вопрос о будущем ставит в тупик почти всех. Точного плана нет, как, наверное, не было его у тех, кто голосовал на известном референдуме о сохранении Советского Союза, на который любят ссылаться российские коммунисты.

Мне один звонит ночью и говорит: «Ну что, не спишь, Бандера?» А я ему отвечаю: «Нет, тебя жду на ремни резать».

Славянск, где жители города превратились в щит от украинских военных, в таком случае можно сравнить разве что с Буденновском, а заявление российского МИДа о том, что они не слышали просьбы о присоединении Донецкой области к России, — с известным разговором Виктора Черномырдина по телефону: «Шамиль Басаев, вас не слышно». Только вместо Басаева не слышат гражданина России Игоря Гиркина, маловменяемого мэра Вячеслава Пономарева или строителя пирамиды МММ Дениса Пушилина.

Превратить рабочий край в подобие Чечни оказалось очень просто, но, конечно, больше всего напрашивается аналогия с Приднестровьем. Для этого нужно нищее, безвольное население. Полностью коррумпированная милиция. Повязанное интересами чиновничество и кучка смелых авантюристов, готовых построить первую баррикаду. И совершенно непонятно, что делать Киеву в случае окончательной победы над террористами в Славянске. Для того чтобы та часть Донбасса, которая не живет в украинских селах, а обитает в забытых богом городках, не стала для Украины большей проблемой, чем вооруженные ополченцы, Киеву нужно поменять правила игры. Но сделать это невозможно только тут. А значит, придется затронуть интересы всех олигархов, в том числе и патриотично настроенного Коломойского, и друга Юлии Тимошенко Сергея Таруты, и Петра Порошенко, и всех тех, кто выстроил украинский капитализм. Верится в это пока с трудом. И времени, кажется, совсем мало.

Уже сейчас вооруженные автоматами люди устанавливают оброк на блокпостах, собирая дань с украинских бизнесменов, которые возят продукты в Донецк и Луганск. Золото в ювелирных магазинах и машины в автосалонах уже закончились. Обирать население, в общем-то, бесполезно, а продавать уголь бессмысленно. Зато вести войну может оказаться очень выгодно само по себе.

Во-первых, это полигон для тренировки наемников. Во-вторых, база для киллеров, похитителей людей, в-третьих, место постоянного внимания российских силовиков, которые умеют делать карьеры на незатухающих конфликтах. И для украинских политиков может оказаться лучше не отвечать за население Донбасса, чем победить и что-то там всерьез менять. А жители Мариуполя привыкнут, они же привыкли за столько лет жить без надежды с видом на море.

На другой стороне

Блокпост в Покровском где-то в ста километрах от Донецка. Там территория Донецкой народной республики незаметно кончается. Вокруг украинские села. У костра под украинским флагом сидит несколько человек, один из них — плотный сметливый мужчина Саша. Саша — отец двоих сыновей, они дежурят вместе с ним и сперва варят кашу с мясом, которую все едят из одноразовых тарелок с одобрительными шутками, а потом жарят мясо. Ночь, ярко краснеют угли, но при этом возле костра не больше двух, остальные следят за дорогой. В перерыве целятся из нового ружья в посадку, чтобы те, невидимые враги, не расслаблялись.

«Мне один звонит ночью и говорит: “Ну что, не спишь, Бандера?” А я ему отвечаю: “Нет, тебя жду на ремни резать”». Весь этот диалог Саша рассказывает на украинском, и от этого он звучит для меня немного отстраненно, тем более что сосед по дежурству сразу сообщает, что именно в этих местах состоялся первый бой с использованием тачанок и 60 махновцев уложили целый полк австро-венгров, а флаг Нестора Махно шил не еврей в Александрове, а бабушка из соседней деревни, где молния попала в камень. «Ты первый нормальный русский», — сообщает мне кашевар. «Не, еще ты, ты кашу хорошо варишь», — говорит ему другой, а Саша в это время позирует перед камерой. Он меняется в лице, пытается выглядеть серьезнее, подбоченивается и надевает на шею ружье, наискось, стволом вверх, как солдат в карауле на картинке. «А что у меня нет кобуры для пистолета?» — вдруг теребит Саша друга за пояс на бронежилете, за который заткнута новенькая черная тканевая кобура. «Так тебе нужен на пулемет, ха-ха, а на пулемет у меня нету. Тебе магазин дать?» — «Какой?» — «Настоящий». «Да на кой он мне», — добродушно отнекивается Саша и идет к гаишникам.

Сережа, сейчас из села машина красная выйдет. Останови ее, потряси. Это наш ветеринар. Я ему тысячу заплатил, а собака сдохла.

С ними у ночных дежурных уже сложились собственные отношения. Вместе всю ночь и гражданские, и милиционеры проверяют фуры и пассажиров автобусов. «Мне жена говорит: дети пост строят, иди к ним, — делится Саша и говорит: — Я здесь самый старший, слежу за детьми, охолаживаю. Могут нахамить, я их срезаю. А тебя жена как отпускает?» «А я говорю, что на рыбалку», — отвечает молодой односельчанин. «Эх, сейчас бы поспать, а не воевать».

При этом к проверке машин они относятся серьезно, ведут себя корректно, оглядываются на милиционеров, а те на них. Такой вот неожиданный союз, к которому, как видно, еще не привыкли ни те, ни другие. «Сережа, — так зовут одного офицера, — сейчас из села машина красная выйдет. Останови ее, потряси. Это наш ветеринар. Я ему тысячу заплатил, а собака сдохла. А он говорит: я врач, а не бог». Спустя десять минут, когда красная машина уезжает в ночь, Саша довольно говорит: «Ну ты молодец, Сережа, хоть подрожал он. Он не помнит уж».

Сперва сотрудники дорожной инспекции переживали, но потом поняли, что на свой кусок заработать им дадут, и привезли на пост спецоборудование — например, шипы для остановки автомобилей.

«Один человек наш нас обокрал и сбежал, а ваш один два братских народа стравил. В России это или не хотят понимать, или думать не хотят. В Мариуполе опять начали стрелять. Одного фермера, который за единую Украину, сожгли заживо. В машине заперли и сожгли». — «Так там же некому стрелять?» — «Так, нашлось. Кум в кума пострелял».

За разговорами становится понятно, что жители Донецка, Славянска, шахтерских городов — не чужие. Они для них другие, но понятные люди. Куда более понятные, чем, например, для киевских интеллектуалов. Со всей очевидностью можно сказать, что им, привыкшим к семейным и горизонтальным связям гражданского общества, непонятно, кто живет на Востоке и почему они другие. Это вызывает то раздражение, то страх. А между тем промышленный Восток все больше походит не на государство, а на корпорацию, где любой, кто назовет себя начальником, получит право отдавать приказы нижестоящим. Тут уважают силу. Наверняка в каждом слое общества, в каждом профессиональном сообществе есть свои скрытые лидеры, но они не выявлены, не изучены и не ясны никому, кто следит за восточным кризисом извне. По крайней мере, пока.

Понравился материал? Помоги сайту!