Антифа: что это было? И будет ли вновь?

В феврале в издательстве «Радикальная теория и практика» выйдет книга «Быть скинхедом: история антифашиста Сократа».

Анархист и антифашист Алексей «Сократ» Сутуга погиб 1 сентября 2020 года. Память о нем — практически память о России того времени, а его судьба во многом повторяет и судьбу его поколения. Он был участником палаточных экологических лагерей и уличных войн с ультраправыми. Человеком, который после убийств антифашистов начал охранять панк-концерты и митинги — и дважды отсидел за драки с нацистами. Политзаключенным — следствие так и не смогло доказать, что Сократ сам инициировал конфликты. Сократ одновременно работал на стройке, играл в театре и готовил книгу о своем тюремном опыте.

В эпилоге «Быть скинхедом» социолог Олег Журавлев и основатель «Свободного марксистского издательства» поэт Кирилл Медведев подводят итоги последних двадцати лет движения анархистов и антифашистов: что это было? Будет ли вновь?

Книгу «Быть скинхедом: история антифашиста Сократа» под редакцией журналистов Дмитрия Окреста и Кати Арениной можно предзаказать тут.

Всё не зря. Вместо эпилога

Всё в прошлом?

Гибель Сократа как будто подтвердила смерть антифашистского движения, происшедшую раньше. Алексей Гаскаров пишет в воспоминаниях, опубликованных в этом сборнике: «Активная фаза развития закончилась в 2012 году, когда, с одной стороны, были достигнуты основные цели — остановить массовое ультраправое насилие, с другой — в Россию вернулись политика и протесты против узурпации власти». Действительно, «болотные» протесты стали началом новой эпохи — эпохи массовой протестной и оппозиционной политики. А была ли в России низовая протестная политика до Болотной? Конечно, была.

История антифашистского движения — важнейшая часть этого «доболотного» этапа. Другой важнейший пример — нацболы, казалось бы, столь разительно отличающиеся от антифа своим вождизмом и элементами правой идеологии. Однако и те, и другие опирались, прежде всего, на уличную самоорганизацию, в которую вовлекалась молодежь из разных городов России, часто далеких от Москвы или Питера. Самоорганизация была главным способом вовлечения и мобилизации в этих движениях. И те, и другие ставили на прямое действие, а антифашисты — и на насилие, которое напрямую вытекало из принципа самоорганизации: ведь защитить себя могли только сами активисты. И те, и другие были не чужды идеологии, причем антикапиталистической, но подчиняли ее своим этическим и экзистенциальным принципам.

Так, писатель Эдуард Лимонов писал об идеологическом синтезе и культе в Национал-большевистской партии ^[1] самых разных политических героев прошлого — и левых, и правых: «Это было ново, разительно, интересно, а главное — правильно, ибо всех этих героических людей разгромил тупой, животный, тоскливый, скушный и мертвый капитализм <…> нашей идеологией стал героический порыв, протест, бунт, революция! Нам нужна была сама революция! Мы ненавидели Систему. А программа — ну что программа, это бумага».

Идеологическая культура антифа тоже подчиняла идеологию этике: «Для кого-то дверь [в движение] приоткрывали политические идеи анархизма, для кого-то — панк-рок или хардкор… Всего в нескольких строчках песен содержалась такая отчаянная критика капитализма, государства, равнодушия и обывательской жизни, что она полностью согласовывалась с зовом бунтарского сердца, с мыслями 17-летних юношей и девушек» ^[2].

И все же антифашисты принципиально отличались от нацболов тем, что самоорганизация была для них не только способом мобилизации, но и ценностью, принципом, объединявшим автономию и горизонтальное функционирование без видимых лидеров. Несмотря на массовость и заметную публичную роль уличных радикалов того времени, их критиковали за то, что они неспособны стать частью настоящей политики, в которой происходит борьба за власть. Антифашистов называли всего лишь субкультурой, нацболов — элементом писательской биографии Лимонова и арт-проектом.

Уличная радикальная политика конца 1990-х и 2000-х действительно ушла в прошлое. Антифа не обрели политического влияния, не стали субъектом «серьезной» политической борьбы. Массовая уличная политика эпохи «болотных» протестов была уже совершенно другой: легкомысленно праздничной, отвергающей насилие, легалистской, во многом буржуазной и даже антирадикальной. Эти протесты переросли затем в массовое оппозиционное движение, в котором главную роль играли Алексей Навальный и его штабы ^[3]. Это была респектабельная оппозиция, не отвергающая капиталистического обывателя, а нацеленная на него. Организационным принципом этой оппозиции стал технологичный процесс почти что корпоративного строительства и управления, во многом противоположный принципу горизонтальной самоорганизации. Как заметил российский социолог Михаил Соколов: «Навальный в каком-то смысле воплощает ценности и образ жизни среднего класса и верит, что в силу правильности, законопослушности, соответствия цивилизованным стандартам этот средний класс есть основа социального порядка».

Парадоксальным образом именно такое «законопослушное» движение стало радикальным противником путинской власти. Именно буржуазный (без кавычек) Навальный смог расширить либеральную повестку российской оппозиции до социального популизма, на который откликнулись широкие слои населения. А еще именно Навальный, стремящийся быть представителем российского обывателя, стал примером политического героя, пожертвовавшего своей свободой и чуть не пожертвовавшего жизнью ради сопротивления системе — той самой, в борьбе с которой когда-то проливали кровь антифашисты и нацболы. Итак, романтическая и героическая политика уличной самоорганизации — в прошлом?

Настоящее: уличный радикализм в большой политике

Если присмотреться, мы увидим, что вовсе нет. Казалось бы, ушедший в прошлое уличный радикализм, опирающийся на силу и самоорганизацию, все же стал важнейшей частью большой, серьезной политики на постсоветском пространстве. Впрочем, теперь эта силовая самоорганизация оказалась встроена в вертикальные структуры и управляемые или направляемые сверху процессы. А еще — теперь она служит правым идеям.

В Украине независимые сообщества и организации, такие, как футбольные фанаты и правые радикалы, сыграли решающую роль в революционном процессе 2013–2014 годов. Украинский социолог Владимир Ищенко показывает в своих исследованиях, как не очень-то многочисленные, зато сплоченные идеологией национальной революции и готовые применять насилие уличные бойцы сумели радикализовать Евромайдан, а затем сыграли ключевую роль в захвате власти в Украине. Ищенко также демонстрирует, как правые радикалы стали влиятельной и, пожалуй, самой автономной частью гражданского общества в нынешней Украине — гражданского общества, чья частичная независимость от государства, политических партий и олигархов покоится на способности крайне правых применять насилие ^[4] и опираться на самоорганизацию. В то же время (и в обмен на это) правая улица — удобный инструмент в руках политиков, силовиков и олигархов.

В России же уличные радикалы пригодились уже для войны в Донбассе — те же нацболы ездили воевать за сепаратистов. Разумеется, в этом нет ничего нового — описанные в этой книге нападения ультраправых на эколагерь в Ангарске или на защитников Химкинского леса происходили и раньше. Но очевидно, что роль разных прокси, (псевдо)самоорганизованных дружин — от провокаторов SERB ^[5] до российских частных наемников в Африке — возрастает.

И многие правые в этом контексте легко находят себе место. С левыми «боевиками» иначе: в годы репрессий они ушли из поля видимости или просто перешли к легальной деятельности — журналистика, книгоиздание, просветительские инициативы. И теперь, когда очередные SERB'ы приходят на оппозиционный митинг, когда ЧОП избивает градозащитников, когда анонимные погромщики срывают кинопоказ в «Мемориале» ^[6], мы будто инстинктивно оглядываемся по сторонам: где же антифа, как нужны они сейчас! И как помогло бы их участие продвигать антифашистские идеи в нашем запуганном и консервативном обществе!

Будущее: актуальность антифа

И сразу отвечаем себе на этот вопрос — антифа нет из-за кризиса в движении, который длится еще с 2013 года и который привел к расколу. А кризис этот произошел в большой степени из-за репрессий. Так что открытое участие в публичных конфликтах стоило бы антифа гораздо дороже, чем всем остальным, — скорее всего, начался бы новый виток политических преследований и сфабрикованных дел.

Но один из эпизодов, описанных в этой книге, замечательным образом выводит нас из «доболотной» и «постболотной» эпохи на новую, сегодняшнюю политическую ситуацию. Ситуацию, в которой публичное противостояние феминисток и провластно-консервативного лагеря стало серьезным фактором публичной политики, изменило политический ландшафт и продолжает менять его в реальном времени.

Благодаря этому конфликту мы теперь можем лучше понять актуальность антифа, которая состоит не только в их самоорганизованной силе, но и в их прогрессивной политике, вырастающей из их этического начала. Журналист Саша Черных вспоминает о том, как он с Сократом охранял феминистское мероприятие от «Мужского государства» ^[7].

Когда-то антифашистов и анархистов много критиковали за мачизм, за героическую пацанскую эстетику, порой опасную не только для врагов. В 2013 году раскол ^[8] в «Автономном действии» разделил тех, кто мыслил в духе старой доброй классовой борьбы большинства трудящихся против капитала, и тех, для кого такая борьба невозможна без поддержки конкретных уязвимых групп. Сократ тогда, казалось бы, вопреки всему своему «пацанскому» бэкграунду оказался со вторыми. Раскол тот был событием печальным и деморализующим, но, видимо, неизбежным на фоне только начинавшегося тогда ренессанса гендерной повестки в России. В момент, когда движение входило в кризис, Сократ сделал свой выбор, дорисовав еще одну черту в том образе идеального современного антифашиста, которому он, конечно, не вполне соответствовал, но который в итоге важен для того, чтобы российский антифашизм не оказался целиком в архиве.

Другой эпизод, кажущийся важным, произошел в 2017 году, когда Сократ предложил свою помощь одному из авторов этого послесловия [Кириллу Медведеву], баллотировавшемуся тогда в муниципальные депутаты. В этом, конечно, не было отказа от антиэлекторальной анархистской ортодоксии, а были, скорее, во-первых, желание найти себя заново после очередного выхода из тюрьмы, во-вторых, попытка понять, что может делать, как помогать угнетенным и уязвимым антифашист в новой ситуации. В ситуации, в которой, подчеркнем, все более коррумпированные властью выборы становятся все более горячей точкой политики.

Антифашист, который готов вступаться за слабых и уязвимых, но не готов превращаться в жертву; отвергает политику, но реально меняет политический расклад в опоре на самоорганизацию; хранит верность своей среде («отвечать за свою культуру», как пела «Проверочная линейка»), но ищет выхода за ее пределы. Какое место такой идеальный антифа и ему подобные могли бы занять в обществе, в политическом ландшафте?

Правозащита с кулаками?

«Политики отдельно, реальная жизнь отдельно. Антифа не аполитично, оно антиполитично. Политика — это борьба за власть, это толкание друг друга в стремлении подойти к властному корыту. У политиков нет идей — у них есть желание. У политиков нет принципов, кроме самолюбия, жажды власти, обогащения», — писал Стас Маркелов в «Красной книге антифа», удачно выражая стихийную «антиполитичность» тех, кто совмещал анархизм и антифашизм.

Миссия самого Маркелова — это стало особенно очевидно после его убийства — состояла в том, чтобы связывать разные среды и очерчивать границы прогрессивного лево-правозащитно-анархистского гражданского общества. И, конечно, миссия эта была сугубо политической. Маркелов, как и его друзья — либеральные правозащитники, действовал публичным словом, знанием и профессиональным навыком, антифа чаще действовали кулаками. Естественно, многие политические силы были не прочь использовать их в качестве силового ресурса.

И, конечно, многие по-прежнему не видят особой разницы между неонацистами и антифа: те и другие любят драться, носят похожие субкультурные шмотки и ходят на концерты громкой музыки. Но, в отличие от правых, которые, как сказано выше, очень легко кооптируются и инструментализируются сверху, антифа — это принципиальным образом нечто большее, нежели ЧОП, работающее за идею, или компания субкультурщиков. Потому что всей своей практикой они ставили вопросы самоорганизации и насилия как первостепенные и взаимосвязанные, как родовые факторы в политике.

Конечно, все политические силы позиционируют себя как автономные и самоорганизованные: таков риторический ритуал демократической политики. Так же ритуально используемые в левых и анархистских текстах и слоганах слова «самоуправление» и «самоорганизация» вызывают порой снисходительную усмешку у тех, кто считает себя реалистами, понимающими, что никакое конструктивное самоуправление в мире неолиберальной атомизации и сложнейших технологий невозможно. Но признаем и другое: анархо-антифа, давшие самоорганизованный отпор неонацистской улице, устроившие десятки эколагерей и сотни акций Food Not Bombs, действительно понимают кое-что в самоорганизации.

Они, пожалуй, единственные в нашем обществе, для кого самоорганизация — это и цель, и самоцель, и средство, и этика, и политика. В этом смысле они представляют собой левый аналог либеральной правозащиты, хотя антифашист ассоциируется с пацаном в маске, а правозащитник — с интеллигентным пожилым диссидентом. Как и правозащитники, антифа не могут быть самостоятельной политической силой, но, как и правозащитники, они выражают этику, а значит, и политику более высокого, универсального уровня, чем борьба партий и идеологий за власть.

Мы много раз слышали, как либералы разоблачают историческое насилие со стороны коммунистов, а коммунисты оправдывают его, обвиняя капиталистов в ответ. Бессмысленность таких споров в том, что ответственность за насилие прошлого, настоящего или будущего лежит в основе становления любого политического субъекта вне зависимости от идеологии. Ведь в основании любой прогрессивной политики лежит самоорганизация, которая, в свою очередь, неизбежно ставит вопрос насилия — потому что нуждается в защите, а порой и в нападении. Ответственность за насилие — это ответственность и за насилие избыточное.

Алексей Гаскаров и другие действующие лица этой книги вспоминают, что благодаря ответному насилию удалось дать отпор нацистам, показать им, что нельзя безнаказанно убивать людей на улицах. Означает ли это, что любое насилие в той ситуации было обязательным? Конечно, нет, мы знаем, что абсурдного, бессмысленного насилия со стороны антифа хватало. Означает ли это, что насилие неизбежно? Тоже нет. Проблема насилия — не в том, что оно всегда есть, а в том, что оно всегда может случиться. Это же, кстати, показывают нам и последние исследования так называемых ненасильственных революций в разных странах мира — вдруг оказывается, что за фасадом имиджа «мирного сопротивления» прячется политическое насилие. Другими словами, принципиально не насилие как таковое, а этическая и политическая (и, конечно, физическая) готовность к нему.

«От хорошего природного толчка манипуляционная политика рассыплется на шестеренки, из которых она построена, остальное решится противостоянием тех, кто в той или иной мере оппонировал ей снизу, — правых и левых радикалов», — реконструирует Сергей Вилков свои представления середины нулевых.

Да, вопрос самоорганизации и насилия возвращает нас к старому ядру политики, которое не только никуда не девается, но будет становиться все более видимым.

В каком состоянии антифашисты и другие «силы добра» встретят этот вызов? Можно ли влиять на политику, не влипая в грязную борьбу группировок за власть, а обеспечивая самозащиту широкого гражданского сообщества? Возможно ли ограничить вынужденное насилие только самозащитой? Можно ли быть героем-бойцом, но не быть токсичным мачо?

Жизнь Сократа и его друзей вдохновляет и помогает нам искать ответы на эти очень важные вопросы.

---

^[1] После признания Национал-большевистской партии экстремистской и ее ликвидации Эдуард Лимонов создал партию «Другая Россия».

^[2] Из книги «Дураки и карнавал. Анархия в РФ», изданной без имени автора (2021).

^[3] Внесены в список экстремистских организаций и запрещены в России.

^[4] Пример такой организации — созданный ультраправыми во время войны в Донбассе батальон «Азов», сражавшийся с пророссийскими активистами. Позже на базе «Азова» была образована общественная организация «Гражданский корпус “Азов”», а в 2016 году — полноценная политическая партия «Национальный корпус».

^[5] Прокремлевское националистическое движение, известное нападениями и провокациями в отношении российских оппозиционеров.

^[6] Внесен в реестр НКО — иностранных агентов.

^[7] Движение признано экстремистским.

^[8] Личный конфликт, переросший в кризис движения.

Понравился материал? Помоги сайту!