«Карусель без людей — это железки»

Карусель «Заря» — странное явление, не укладывающееся в известные жанры. То ли детская развлекуха, то ли объект искусства, то ли что-то алхимическое. Четыре года карусель путешествовала по фестивалям (даже была на знаменитом Burning Man), а месяц назад обустроилась в Москве и работает каруселью и сценой. Понять, что такое «Заря», можно через людей, которые ее делают. Это братья Довыденковы (художник кино Саня и диджей Юра), волонтер Greenpeace Оля «Олелис» Серова и водитель известного панк-автобуса «Газель Смерти» Денис «Сигги» Алексеев.

Я впервые увидел карусель месяц назад, хотя слыхал про нее давно. Сигги сказал, что они с Саньком наконец поставили ее в Москве, на каком-то заводе, и можно прийти помочь. Когда я пришел, карусель была разобрана — чуваки вытащили автомобильный задний мост, к которому крепится рукоятка, и приваривали к нему какие-то железные обручи. Сверху, из окон лофт-бара, на них глазели пьяные девушки. Сигги, поборов смущение, помахал им измазанной машинным маслом рукой.

Уже стемнело, когда ребята запихнули коленвал обратно и прикрутили болты. В полумраке Санек достал из гаража красную лошадку, поставил на барабан и забрался сам, Сигги взялся за большую рукоять, и карусель завертелась. И мне тут же стало все ясно — хотя два года мне про нее рассказывали разные друзья, а я все не мог понять, чего они так упарываются по какой-то карусели. Я тоже залез на барабан, вокруг крутились освещенные окна, костлявое лицо Сигги качалось внизу, Санек счастливо засмеялся. Мир, замедленно вертящийся вокруг нас, был интересным и многообещающим. Сигги делал это, просто вращая ручку.

* * *

Санек сказал, что решил поставить карусель в Москве, чтобы выбраться из душевного упадка, в который впал зимой.

— Какая-то глухость, я перестал понимать, что делаю в жизни, кроме того, что хожу на работу за деньгами. Какой-то день сурка наступил. Я тогда решил каждый день записывать, что хорошего сделал: сходил в магаз, почесал кота, сделал уборку, позвонил кому-то, кому давно собирался. Постепенно дошел до десяти дел в день — начало появляться какое-то самоуважение. И был еще важный момент, когда мы на Бакшевской масленице строили маяк. Просто решили туда съездить, я там никогда не был, и Олелис предложила построить там снежный маяк. И получилось, что весь февраль каждые выходные мы ездили на электричке возиться в снегу — просто чтобы не проводить зиму в этом унынии. Гребли лопатой, вырезали бензопилой эти снежные кирпичи — и построили в итоге семиметровый маяк вместо трехметрового, он был самой высокой штуковиной на этой масленице. И вся эта история с каруселью раскрутилась благодаря маяку, потому что к нам подтянулись друзья, этот маяк начал раскачивать нас всех. Ну я же могу, получается, хоть раз в неделю куда-то поехать и лопатой помахать — поймал это клевое ощущение, и уже и пол помыть не западло. Начинаешь отдавать энергию чему-то абстрактному, а потом х∗як — она воплощается во что-то конкретное.

В какой-то момент мы сидели опять, вино пили на кухне, и я говорю: чуваки, тут весна начинается, давайте, может, попробуем карусель где-то поставить, место найдем? Ну и мы с компанией друзей начали ходить по Москве — на завод «Кристалл», в какие-то электромастерские. Просто с винишком ходили понимать, где есть место и что они за это хотят. После первой, второй, третьей неудачи пошли с одной девчонкой клевой, Сашкой Кудрявой, зашли на «Гамму», тут нам сразу понравилось. Нашли отдел аренды — и они сдали нам задний двор.

«Двор», честно говоря, был просто помойкой — бугристая земля, покрытая слоем угольной пыли, сваленные бетонные плиты, списанные мусорные контейнеры и древний гараж, поросший юными березками.

— Через неделю открытие будет, приходи.
— А что тут можно сделать за неделю?
— Да Шур, все сделаем. Дэн, лестницу на гараж будем строить?
— Не-е, березки затопчут.

* * *

Через несколько дней, когда я снова туда приехал, неровности рельефа были закрыты фанерным помостом, а над ним был натянут тент. Вокруг карусели возились незнакомые хиппаны. Из гаража вышла молодая девушка с кусачками и проводом в руках и спросила: «А земля здесь вообще есть?» Я догадался, что это заколдованный электрик. «Глаза!» — c этим криком стоявший на коленях бородач опустил маску и стал варить железку. Приехала «газель» с досками, мы с Сигги начали делать лавки. К вечеру задний двор кишел помощниками, они приходили, сменялись, но все каким-то образом знали, что им делать. Санек нервничал, ругался и просил прощения. Два дня мы фигачили там с утра до вечера — пока не стала подтягиваться публика. На карусель уже вылез татуированный дядька с баяном, а я все еще шкурил болгаркой барную стойку.

Публики было человек сто пятьдесят. Стемнело, Санек зажег гирлянду. Андрей Фига, питерский артист, которого я никогда не слышал, запел на карусели удивительно красивые песни, иногда смеялся и просил покрутить его в другую сторону. Мы с Сигги стояли на крыше гаража и понимали, что Санек сделал чудо — под нами происходил волнующий, затягивающий, ведущий куда-то праздник. Люди не знали, откуда все это взялось и что мне час назад еще казалось, что ничего не получится. Просто было хорошо, и их эмоции сами заполняли пространство. Потом народ забрался на карусель и принялся танцевать под музыку диджея, вертевшегося в центре с большим фанерным ноутбуком. У рукоятки карусели стояла очередь желающих ее покрутить. «Мне кажется, красивее я вообще ничего не видел...» — сказал мой сын-подросток.

Я подумал, что, если бы карусель была электрическая, ничего бы не было: весь фан в том, что люди катают друг друга. Это казалось какой-то метафорой: здесь ты точно, доподлинно знал, что без тебя ничего не завертится. Посреди этого города, этой жизни, где все прекрасно работает без тебя.

* * *

На следующий день мне ужасно хотелось поделиться пережитым. Я настрочил десяток сообщений друзьям, но столкнулся с проблемой, которую испытывают все, пытающиеся рассказать о «Заре». Звучало банально: поставили в подворотне большую карусель, был концерт, потом набухались и плясали. Было непонятно, как передать пережитую радость. Вращающийся железный механизм, если задуматься, тоже был банален. Я позвонил Сигги.

Сигги, водитель

— Я не знаю, как это объяснить словами. Я отлично помню момент, когда я ее увидел. Женя Сергиенко мне все уши проел, что мне нужно сходить посмотреть. А из его описания следовало, что хиппаны, которые мне не близки эстетически, сделали какую-то карнавальную штуку. А я здесь при чем? Я отлынивал-отлынивал, потом он насел окончательно. И эта серая, унылая Москва, этот полудождь, и ехать еще надо в Чухлинку, и было поздно, и не было сил, и я ехал, страшно себя ругая, что я поддался, и долго ждал автобуса, и все ненавидел, а потом еще заблудился в этой Чухлинке в промзонах. А потом вдруг как-то из-за угла наткнулся на карусель и охренел. Потому что она никакого отношения не имела к этой реальности, это какое-то искажение пространства-времени. Знаешь, смотришь на мир, и он тебе видится плоской картинкой. А потом, на карусели, ты начинаешь его воспринимать трехмерным. А ты чувак с двухмерным сознанием, не можешь объяснить, чего там, но это чувствуешь.

Я узнал, что карусель построил Санек. И он говорит: это ладно, еще мы сделали блин-машину — аппарат, который выпекает блины любой длины. Они купили две огромные кастрюли, как из столовок советских, отрезали у них дно, сделали два барабана, придумали механизм для затекания теста между ними и подогрева — и спаяли это все в гараже. Просто заливаешь ведро теста — и из машины лезет бесконечный блин. И тут я в этого чувака влюбился. Знаешь, бывают столяры, про которых говорят: «У него есть чувство дерева». Вот так же у Сани есть какое-то чувство вращения.

Санек — конечно, абсолютно чудесный чувак, про которого непонятно, что рассказывать. Один из наших лучших разговоров был, когда он честно сознался, что ему пять лет. Притом что из всей этой компании он чувак наименее инфантильный, который реально умеет организовать быт, всем помочь, за всех вписаться, тем работу найти, этим просто дать денег. И при этом он остается пятилетним ребенком, именно так себя и ощущает.

Мы с ним немножко поссорились перед открытием. Вернее, я просто его эту нервную движуху перестал выносить и решил слиться. Но мы поговорили, и я понял, что, если я сейчас уйду, это будет предательство лучшего друга. А у Фиги (музыкант Андрей Фига. — Ред.) есть одна наша любимая песня, мы оба знаем, что она про нас. И мы стояли там на гараже, обнялись, Санек расплакался — и это было очень замечательно! То, что он может просто от переполняющих его чувств взять и заплакать.

И в квартире его — какое-то тепло и гостеприимство неделанное, в общем, там просто очень приятно находиться. Я помню, мы там тусовались, всего трое или четверо, и Санек вдруг говорит: ребята, смотрите, мы силами одной квартиры смогли сделать настоящий праздник!

Карусель — это какая-то машина для трансляции понятных мне энергий, феноменальное попадание в то, чем я всю жизнь занимался: праздник для никого. И в то же время для всех. Возможность для всех обуславливается тем, что это для никого. На самом деле у меня нет рационального объяснения, что это, и не думаю, что мне надо его искать. Прикол, что прадед Сани был карусельщиком, потом его раскулачили и отняли карусели. И Санек этого не знал, когда делал «Зарю», это потом все выяснилось.

У нас был классный момент, когда я ему объяснял теоретические основы механики. Я же от этих предметов — «детали машин», «теоретическая механика» — в институте очень страдал. А у него их никогда не было, но ему прям нужно для практики. И вот было та-а-а-а-ако-о-о-ой радостью смотреть, как его мозг поэта трансформирует механику в художественные смыслы — чтобы самому понять. Это было моей местью фашистской системе высшего образования!

Санек, создатель

— Откуда возникла карусель?

— Да само как-то. В какой-то момент Сергей Рыжков, главарь «Ринета», придумал электрошарманку: крутишь ручку — и играет музыка, какая захочешь. Мне она ужасно понравилась, захотелось сделать такую же, только большую, для фестивалей. А мой брат Юрка с 18 лет дигает музыку, роет во всяких труднодоступных местах. Он фрик, пять лет прожил на антресолях, фанатично искал музыку, со мной делился, и мое становление происходило через музыку. Карусели и шарманок бы не было, если бы не Юрка и его суперспособность находить редкий контент, в котором есть эстетическая соль.

А потом на киностудии мы с Митей, моим начальником, начали лазить по помойкам, нашли металлический щит, спи∗∗∗ли его — и у нас получился барабан для карусели. Мы поинженерили, сварили карусель — и повезли на «Бессонницу». А на следующий год обвесили звуком, поставили дым-машину — и это превратилось в сцену. Получается, что карусель — это такая супершарманка.

Но зимой карусель нужно где-то хранить, я спросил Эстеля, это тоже чувак из «Ринета», он позвонил своему отцу, у которого сварочный цех в Лыткарине, они там делают ангары. Этот Евгений — советской закалки дядька, лет 65, очень надежный, усатый, толковый мужик. Он нам просто сказал: вот тут, в уголке, сложите. А потом мы по душам поговорили — и он стал нас воспринимать как своих детей. Он сам инженер, ну а главное — очень хороший человек. В этом цеху все завалено, много оборудования старого, какие-то заводские станки. Он нам дает все железяки бесплатно, сварочный аппарат, цехом разрешает пользоваться без лишних разговоров: что надо — берите. Евгений — тоже основа карусели. Он тоже ненавидит пластмассовый мир, а в карусели видит что-то подлинное и радуется. И в итоге он варил всю металлическую часть карусели для «Бёрна» (фестиваля Burning Man. — Ред.). Я спросил, сколько это будет стоить, он говорит: да потом разберемся.

— А почему «Заря»?

— В Липецке был кинотеатр «Заря» в парке, такой советский. Мне мама и папа рассказывали, как они в него в молодости ходили, и мы там с мамой проводили очень много времени. А за ним очень хороший вид на горизонт — там разлом рельефа: заканчивается Среднерусская возвышенность, начинается Приокско-Донская низменность. И там огромное небо и горизонт невероятный.

Ну и еще «Заря» — это островок романтического коммунизма. Штука бесплатно стоит и работает. Я сам к современному миру как-то не очень подготовлен, просто я не про это. И мне больше хочется куда-то туда, в прошлое, в бóльшую аналоговость, контактность, без интернета, искусственного интеллекта и всего, что в мире творится. Мне симпатична ржавая железяка.

— Но что она для тебя значит?

— Да я не знаю, с чем имею дело, если по чесноку. Я в «Истории западной философии» Бертрана Рассела прочитал, что философия — это ничейная земля между богословием и чем-то еще. И подумал, что карусель — это, собственно, тоже ничейная земля, на которой все сочетается. Это история про смешение всего на свете.

Поэтому нам нужно, чтобы появлялись новые люди со своей головой, со своими эстетическими основами, экспериментировали, знакомились, все это с нами разделяли. Для меня это история про человечность и взаимодействие энергий.

Еще для меня очень важно, что это про детство, первозданный опыт, непосредственность, артистизм, какую-то детскую фантазию. И она становится главным, а мир как-то вокруг нее кружится. Особенно когда свою энергию отдаешь, чтобы все стало таким: крутишь ручку и запускаешь механизм витальности, винегрет из прошлого и будущего, и все это начинает переливаться.

Я конкретно сформулировать не могу. У нас за эстетические основы отвечает Юрка, поговори с ним.

Юра, диджей

Когда я позвонил, Юра принялся очень содержательно и занудно читать мне лекцию про развитие современной музыки, начиная с психоделического рока 1960-х, фри-джаза и фанка. В какой-то момент я перестал слушать и просто вежливо ждал.

— Я играю то, что собралось за тридцать лет. Экспериментальной электронной музыки было очень много в девяностые, нулевые, все это время я копал. В десятых стал меньше, потому что два высших получал, работа была, личная жизнь — к сожалению, за десятые музла накоплено не так много, хотя с 2013 года продолжил копать. Приятно находить что-то совершенно новое, никаким образом ни с кем не связанное. Все время нужен новый музон — музыка подвергается инфляции от частоты прослушивания, только самые-самые крутые треки выдерживают проверку временем, и от них не перестает переть, но даже их надолго не хватает. Проблема в том, что для поиска музыки требуется время, я трачу на это все выходные. Карусель — это некоммерческий проект, я за это ничего не получаю и давно воспринимаю как что-то само собой разумеющееся. Что прет, то и надо делать, а сколько это требует средств — другой вопрос. Со временем свыкаешься, смиряешься.

Я спросил, придет ли Юра на следующую вечеринку.

— Нет, я же играть там не буду, а все свободное время приходится тратить на поиск музыки. Улов сейчас очень маленький. В те выходные я прослушал 20 гигов, а нашел всего 15 треков. Пятнадцать треков за три дня непрерывного прослушивания, — вздохнул Юра.

Только на этой фразе до меня дошло, что это абсолютно отбитый чувак.

Олелис

— Мне за много лет фестивалей надоела конструкция, когда на сцене выступает группа, а рядом со сценой стоят слушатели. При таком формате есть барьер между теми, кто на сцене, и теми, кто перед. Терпеть не могу слово «публика». И давным-давно хотелось от него уйти. А карусель — это штука про размывание границ. Можно в каждый момент вовлечься за счет кручения — и аккуратно, торжественно и нежно крутить музыканта на карусели. Это вызывает какой-то трепет вовлечения. Когда кручу музыкантов, я чувствую, что я полноценный участник процесса, хочется как-то крутить сообразно музыке.

Ну и вообще карусель это умеет — стирать границы. Предположим, выступает диджей Юрка — и сама возможность подняться на сцену, запрыгивать, спрыгивать, быть рядом — это очень круто, потому что нет этой стеночки между выступающим и «публикой». И «публики» таким образом нет. Есть люди, и каждый из присутствующих делает то, что у него получается: танцует, крутит, крутится, смотрит, свидетельствует.

У меня, правда, есть ощущение, что карусель очень разная в зависимости от того, кто сейчас с ней. И вообще она ощущается чуть ли не живым существом, сущностью. Это очень отзывчивая штука, проявляющая. Карусель без людей — это железки.

Такая же диффузия происходит с форматами. Непонятно, где музыка, где театр, где поэзия, где пластические искусства. Можно проходить по тонкой грани между форматами — или вообще забить на формат и делать что-то полистилистическое.

У нас есть звук, свет, дым, огонь — если на фестивалях. И, двигая ползунки, можно добиться огромной разницы. Казалось бы — включить красный и желтый фонарь или красный и синий? А разница есть: красный и желтый — сразу становится тепло, а красный и синий — начинается «Терминатор-2», металлический привкус. И комбинаций, выразительных средств очень много. Можно играть с этим — во всех смыслах слова — играть, как на музыкальном инструменте, как ребенок, играть в эксперимент. Для меня в карусели есть что-то от утопии. Я прям годами искала что-то такое и рада, что нашла!

Но прежде всего это возможность — на карусели, рядом с каруселью, закрученным в этот процесс — отпускать себя на волю. И ощущать себя собой здесь и сейчас, в моменте, и чувствовать себя свободно. Из самого заметного: я начала танцевать. До карусели я не танцевала вообще. А тут в какой-то момент на «Бессоннице» я взлетела под какой-то любимый трек — и поняла, что, оказывается, можно, всем телом, не беспокоясь ни о чем — как это выглядит, умею я или не умею. Транс какой-то наступает, тело двигается.

И танцевать на карусели еще интересно, потому что она крутится, и тут есть еще задача по поиску равновесия. Слышать, двигаться, слушать движение. Круче всего танцевать на карусели с закрытыми глазами — это просто космос.

Открытие, что я, оказывается, человек танцующий, происходило у меня под хэштегом «а что, так можно было?» И карусель — это вообще про «можно»: можно танцевать, не танцевать, можно все, что нужно. Человек, когда оказывается на этой сцене под лампочками, может много кем себя почувствовать — ребенком или очень счастливым взрослым. Это разрешение.

Сигги, водитель

— Здесь взрослые на момент себя чувствуют детьми, они даже не думают, но все равно чувствуют. И из них выходят какие-то кванты энергии — и что-то вокруг загорается. И эти кванты, исходящие от некоторого количества людей, склеиваются, получается резонанс — когда частота вынуждающей силы колебаний совпадает с частотой самих колебаний и они бесконечно увеличивают амплитуду.

И еще там же непонятно, кто вращаемый, а кто вращатель. Кто-то играет или танцует на этой карусели — поэтому ее хочется крутить. А с другой стороны, люди танцуют потому, что ее крутят. Получается петля обратной связи. И, на самом деле, это то, чего этому миру современному не хватает, — проникновение субъекта в объект и объекта в субъект, когда ты не можешь понять: это ты что-то делаешь в мире или мир в тебе что-то делает. А на самом деле — и то и другое. А тут это воплощено в абсолютно простом устройстве, настолько наглядно, что об этом можно даже не думать. Поэтому карусель так и выгружает из этой дурацкой реальности.

* * *

Слушая Сигги, я думал, что же мне это напоминает: может быть, кашу из топора или забор Тома Сойера? Если говорить о них простыми словами, то нечего и сказать: ну, каша и забор. Кажется, суть карусели — в том, что в ней самой действительно нет никакого содержания. Шарманка — это не музыка, она лишь ее играет. Все содержание вносится людьми. Это трюк, который позволяет это содержание выпустить, очень простой фокус.

Burning Man

— В 2019-м вы возили «Зарю» на Burning Man, расскажите, как там.

— На «Бёрне» самое прекрасное — это путь туда, потому что впереди неизведанное. А там мы суперза∗∗ались, и много чего нам не понравилось. Потому что это какое-то царство Лас-Вегаса и неона. С одной стороны, вроде прекрасно: пустыня, художники со всего мира. Но, когда мы приехали, мы увидели не то, что себе представляли.

Там очень громко — все эти пятиэтажные дома на колесах дуют музло во все стороны, по сто киловатт звука. Там в основном техно, очень плоское, и спрятаться негде. Это неделя постоянного шума, бестолковых танцулек, светяшек со всех сторон и всякой х∗∗ни, от которой ты и так устаешь в городе. Ощущение дискотеки, как будто люди сидели в клетках и тут дорвались.

Очень много всякого арта, который натыкан, но его хочется прополоть в четыре раза. Музыка х∗∗чит, невозможно сконцентрироваться, побыть наедине с объектом. Непосредственного творческого многообразия там меньше, чем моды. Мода на наклейки на сиськи и неоновые подсветки — это какой-то код внешности и для людей, и для арт-объектов.

А мы совсем не про это, мы приехали из-под забора и искали-то похожие творческие единицы. Мы думали, что «Бёрн» — это пространство, где есть чеканный, отточенный вкус, что там есть чему поучиться. Но мы видели мало чего-то тонкого, эстетически редкого.

Поучились мы организации — потому что она действительно на высшем уровне. Но большинство старых чуваков из оргов, которых мы встречали, тоже досадуют, что «Бёрн» уже не тот, потому что появился народ без разбора, у которого просто есть бабки. У них же есть набор принципов, первый из которых — радикальное самовыражение. Но это подразумевает какой-то внутренний голос, свой и только свой. А когда это самовыражение спускается на уровень моды, то становится пустым.

Но нас поразило, что там вообще все готовы помочь в любой ситуации, например, припереть гигантский генератор, чтобы решить проблемы с электричеством. Нам надо было карусель подварить, и из темноты появляется чувак, спрашивает: «Ребят, я слышал, у вас проблемы? Могу вам помочь, я Патрик». Он весь такой грязный, как бомж, на нем нет никаких побрякушек. Припер сварочный аппарат и варил наши железяки, валяясь в песке. А потом оказывается, что это главный строитель Темпла, один из главных людей на «Бёрне». Он суперуставший, у него куча дел, но он находит время, чтобы помочь, — это создает ощущение каких-то свободных и внимательных к миру людей. И мы с ним подружились, пили виски, я совершенно не знаю английский, но это нам не мешало.

И был десяток всяких чуваков, которые подходили и говорили: ребят, давайте мы вам чем-то поможем, привезем вам кофе, или соку, или алкоголя. Есть люди, которые туда приехали потреблять, а есть — которые отдавать. Мода там в основном у тех людей, которые для Инстаграма приезжают. Все американцы, помогавшие нам по разным поводам, были открытые, ясные, мегафрендли и без важных щей. И очень легкий контакт — просто глазами встретились, и понятно, что это абсолютно свой чувак.

И если ты уж там оказался — то ты по-любому найдешь, где жить, и всю неделю будешь сыт, пьян и весел. Потому что действительно все очень рады делиться тем, что у них есть, — бутылкой вина или какой-то жрачкой, которая у тебя завалялась. И атмосфера такая, что это правда происходит все искренне. Музыка х∗∗вая, объектов много, тишины нету, но эти встречи с людьми, которые происходят сами собой, неожиданно, — они самое главное.

И все в сумме дает ощущение какой-то силы жизни, изобилия. И, с одной стороны, это изобилие доброты, открытости, искренности и любви — а с другой стороны, оно про Лас-Вегас и моду — какая-то двоякая картина. Не знаю, может ли одно без другого существовать.

А потом мы уехали, удалились в дикие места и подумали, что было бы хорошо карусель поставить где-то в тишине. Чтобы эта штука работала не вокруг неона и дурацкой техно-музыки, а чтобы раскрывала суть, находила сочетания. А потом все раскисли и забили.

Море

Карусель стоит на задворках завода «Гамма», совершенно бесплатная — приходи и катайся. На чудесной концертной площадке, которую мы сварганили вокруг карусели, два раза в неделю будут концерты и вечеринки, вход свободный.

— Я отговорил ребят продавать билеты, — сказал Сигги. — Мы решили, что если мы сделаем забор — во-первых, все это не получится, а во-вторых, все испортит.

Аренду Санек платит из своего кармана — очень надеясь на помощь друзей. Если, допустим, каждый, кто был на открытии, раз в месяц скинется по пятьсот рублей, денег хватит на аренду и на гонорары артистам. И все лето у нас будет это волшебное место. О прибыли речи, понятно, не идет.

«Признаться, — написал Сигги, — мы вообще не хотим делать очередную концертную площадку в Москве с мероприятиями, вечеринками, ивентами в Фейсбуке и пресс-релизами. Хочется побольше печатных афиш на грубой бумаге, живой человеческой речи, сарафанного радио и просто случаев.

Карусель “Заря” — это метаорганизм, организм (наших) организмов, и, чтобы он действовал, нужно участвовать. На содержание карусели нужно донатить. Это как крутить ручку карусели, только в другой, финансовой, плоскости.

Когда я был мальчиком, я мечтал, чтобы в Москве построили море. Потом я вырос и узнал, что море тут не сделают, но можно построить карусель — кусочек романтического коммунизма на асфальтовом пятачке. Именно так к ней и следует относиться».

Понравился материал? Помоги сайту!