«Я заходила в метро и думала: “Почему все они не поддерживают ребят?” Эта мысль крутится бесконечно»

Как вы знаете, на студенческий журнал DOXA власти оказывают сейчас сильное давление. Четыре редактора журнала, в том числе наши авторы Наталия Тышкевич и Армен Арамян, оказались фактически под домашним арестом.

DOXA попала в зону публичного внимания летом 2019 года, когда впервые за долгое время заметной протестной силой стало студенчество. Тогда редакторы DOXA уже объясняли этот феномен. Три года спустя они сами оказались внутри репрессивной машины.

Как эти перемены ощущаются редакцией изнутри? Хватает ли ей поддержки? Что происходит со студентами, когда они напрямую сталкиваются с административными наказаниями и запугиванием внутри вузов? Об этом Эвелине Руденко рассказывает Екатерина Мартынова, которая делала с коллегами журнал с 2019 года и наблюдала все это время жизнь редакции в развитии.

— Катя, расскажи, пожалуйста, как ты пришла в DOXA и чем занимаешься сейчас.

— Я учусь на факультете социальных наук ВШЭ, изучаю социологию. В DOXA я пришла на первом курсе, в самую первую неделю в «Вышке». Я увидела объявление о наборе и решила попробовать себя в качестве эсэмэмщицы. Меня собеседовал Армен [Арамян], и первое, что он спросил: «Не родственница ли ты Кирилла Мартынова?» Я ответила, что нет (смеется). Мы с ребятами сразу нашли общий язык, и меня взяли в редакцию. Тогда мы проводили летучки в детском отделе «Иностранки». Когда смотришь на это из сегодняшнего дня, это, конечно, кажется совсем другой жизнью, мы как будто жили в другой России. Сейчас нашу редакцию невозможно представить в отделе детской литературы какой-нибудь библиотеки.

Спустя три года в DOXA я занимаюсь выпуском текстов: заказываю статьи, редактирую их, ищу новых авторов, иногда пишу сама — из последнего, например, материал о гендерном неравенстве в академиях России, Казахстана и Кыргызстана.

— Лето 2019 года было тяжелым для всех правозащитных организаций, DOXA как раз тогда начала поддерживать задержанных студентов. Как вы пережили «московское дело» морально?

— Первые месяцы нам было легко, работали на адреналине. Это не воспринималось как что-то типа «ого, а давайте попробуем», по ощущениям это было «так, это студенты, мы должны их защитить». Именно тогда мы пережили первый заметный рост аудитории, люди смотрели на нас и думали: «Круто, студенты могут быть такими». А мы, студенты, проводили летучки в «Паросе», в ВИП-комнате, которую нам по дружбе одалживала Сусанна Христофоровна (популярное московское кафе и его хозяйка. — Ред.). Когда к нам пришли журналисты BBC, они были в шоке, спрашивали: «Это ваш офис?» А у нас нет офиса, у нас вообще не было денег. В итоге выгорели мы к ноябрю, это было ужасно, я была не готова. А сейчас я понимаю, что не могло быть иначе, без той степени вовлечения мы бы не смогли поддержать фигурантов. Всему есть цена.

— Не стало ли в последнее время тяжелее привлекать людей к работе издания, к кампаниям в поддержку политзэков? Многие люди в тотальной фрустрации по поводу происходящего, невозможно следить за новостями каждый день и не двинуться рассудком.

— Да, российская политика токсична. Если читать новости каждый день и не выключать уведомлений «Медиазоны» на телефоне, то работать становится невозможно. Нам действительно иногда трудно привлекать людей, с этим ничего не поделать. У всех, как правило, есть ресурсы во время резонансных событий, потом активность идет на спад и вскоре быстро затихает. Мы экспериментировали с форматами: в феврале, например, у нас была тема с биониклами — безумная идея из твиттера Армена [Арамяна], которая почему-то всем зашла, и благодаря этому мы собрали 300 тысяч рублей на штрафы задержанным студентам.

В целом, мне кажется, незаинтересованность многих людей изменить практически нереально, и расстраиваться из-за этого бессмысленно. Я осознаю, что невозможно ни от кого требовать постоянной вовлеченности в российскую политику — она тебя либо посадит, либо доведет до депрессии.

— Мероприятия DOXA часто срывают, вас самих нередко увозят в отделения по надуманным поводам. Много ли людей уходит из редакции, не выдержав давления?

— Люди уходили не из-за давления или политических расхождений: люди часто покидали журнал, желая попробовать что-то другое. Так и я, например, захотела попробовать поработать в большом медиа и ушла на год в «Новую газету», поняла, что это не мое, и вернулась. Нас недавно спрашивали, увольняли ли мы кого-нибудь, и этот вопрос меня очень поразил: у нас в редакции вообще никогда не звучало слово «увольнение». Существуют переходные моменты, когда человек понимает, что ему с нами не по пути, не сходятся ценности. Остальные [участники DOXA] тоже ощущают это, и в итоге мы очень мирно расходимся. После обысков, например, две наши бывшие редакторки в первый же день написали, что готовы поставить свои работы на паузу, чтобы вернуться в DOXA, что они и сделали.

Я думаю, что у каждого должен быть выбор, и уходить, когда происходит такой ад, абсолютно нормально. Мы никогда никого не стыдили и не собираемся это делать. Все всё понимают.

Еще надо сказать, что многие авторы не ушли от нас, даже потеряв свои подработки: немало людей уволили из других институций из-за аффилиации с DOXA. Из-за этого в редакции возникают трудности: ведь у нас, как у любого независимого российского медиа, нет денег. Сейчас мы получаем мощную поддержку, и средства, которые нам жертвуют, идут на кампанию в защиту ребят и на достойные рыночные зарплаты авторам.

— Переходя к событиям последней недели: был ли у редакции план действий на случай арестов? Давно ли вы жили в ожидании преследований со стороны властей?

— Армен [Арамян] иногда шутил на летучках по развитию, что, мол, мы поднимемся, если только кого-то из нас посадят. Так что были шутки, плана не было. Помогли кризисные сценарии, но все равно это было как снег в июле. Когда в день обысков в семь утра я увидела сообщения ребят, в голове пронеслось: «Ого, за нами пришли, да ладно? Это все какая-то ошибка, это невозможно. Из-за видео? Кому нужно наше видео, его посмотрела всего тысяча человек». Для всех нас это было проходное видео, SMM, и все.

Другой вопрос, что выстроить работу во всем этом ужасе оказалось почему-то даже легче, чем я предполагала: по факту ты понимаешь, что нужно продолжать работать, иначе в России просто не останется места, где будут писать о проблемах студентов и преподавателей. Выход только один — продолжать и сопротивляться. Это страшно, но другого пути нет.

— Говоря о других путях: не думали ли вы о вариантах меньшего риска для редакторов и авторов из DOXA? Не было ли мыслей сохранить редакцию любой ценой, уехать, чтобы в случае чего не тратить год-два в СИЗО?

— Не знаю, что в голове у коллег, но внутри редакции такой вариант даже не озвучивался. Думаю, каждый из нас боится, в идеале хочет заниматься своими академическими исследованиями и жить свою тихую жизнь, а тут происходит такое. У всех разные страхи, но никто после случившегося не ушел и не говорил о своем желании уехать. У нас доверительная обстановка, тот, кто захочет уехать, будет понят, мы примем это. DOXA всегда была местом, где никто не осуждает тебя, в сегодняшней ситуации — тем более. Сейчас мы решительно настроены бороться за ребят до последнего.

— На следующий день после обысков и судов вы выпустили совместное расследование DOXA и «Проекта» о зависимости университетов от властей. Все в редакции были согласны со временем публикации статьи? Не думали отложить ее?

— Тяжело было осознать происходящее. Ты понимаешь, что вы должны выпустить расследование про силовиков и их связь с университетами, когда твои друзья и коллеги под арестом, всей редакции грозит уголовное преследование. Но происшедшее заставило нас работать лучше и больше. Непосредственно после обысков мы еще сидели и верстали расследование. Вопрос об отсрочке в редакции не стоял.

— Вы с Татьяной Колобакиной в одном интервью рассказывали о том, как вы видели поддержку после арестов. В твоем окружении поддержки было много, в Татьянином — нет. Я тоже не увидела массовых упоминаний DOXA среди моих знакомых, бывших и нынешних студентов, хотя я знаю, что они сопереживают, следят за новостями. Как строить диалог с людьми, которые боятся высказывать свою позицию? Нужен ли он вообще?

— Нужен, можно элементарно спросить, что их останавливает сделать репост новости о задержании. Конечно, это личный выбор каждого. Для меня открытое высказывание своей позиции даже успокоительно, помогает почувствовать комьюнити и его солидарность. Кроме того, есть разные формы поддержки. Если страшно высказываться о политике (что понятно, потому что может повлиять на карьеру и не только), то всегда можно поддержать донатом.

Но, конечно, больно и обидно. В первые дни я заходила в метро, смотрела вокруг и думала: «Все эти люди, почему они не поддерживают ребят?» Эта ужасная мысль крутится в голове бесконечно, это новая степень шока от происходящего. Но тем не менее я вижу и огромную волну солидарности.

— Когда говорят о студенчестве как о двигателе протеста, я нервно посмеиваюсь: в моем университете глухой лоялизм был доминирующим и всеобъемлющим. Не кажется ли тебе история про политизированность студенчества преувеличенной?

— Мне кажется, что это динамический процесс. С одной стороны, многие молодые люди начинают ощущать свою политическую субъектность: ведь на них начинают давить в университетах, ставить экзамены и зачеты на время митингов. С другой стороны, когда давления нет, они забивают на эти проблемы. Это сложно анализировать с социологической точки зрения, проведение опросов требует немалых ресурсов. Поэтому я могу отрефлексировать молодежную политизацию только через косвенные вещи, скажем, через внимание студентов к медиа. К DOXA, например, это внимание в последние годы сильно увеличилось. Лично я замечаю, что за три года обучения в университете многие мои однокурсники стали смотреть на происходящее в России с более критических позиций. Так что я все-таки вижу сигналы, дающие надежды на перемены.

Поддержите DOXA донатом и оставляйте поручительства за задержанных редакторов в своем городе.

Понравился материал? Помоги сайту!