Я переехал в Канаду прямо перед тем, как началась пандемия

Натан Ингландер — финалист Пулитцера, постоянный автор The New Yorker, автор пяти книг, включая сборник рассказов «Ради усмирения страстей».

Русский перевод замечательного рассказа Ингландера «О чем мы говорим, когда мы говорим об Анне Франк» вы можете почитать вот здесь.

Последний роман Ингландера «Кадиш.com» вышел в этом году в издательском доме «Книжники» в переводе Светланы Силаковой.

Издательская аннотация так анонсирует роман: «Когда умирает отец, Ларри согласно традиции должен в течение одиннадцати месяцев каждый день читать кадиш — еврейскую поминальную молитву. Но, к ужасу своей религиозной сестры, Ларри отказывается это делать, подвергая опасности душу отца в Грядущем мире. Чтобы успокоить сестру, Ларри обращается к сотрудникам сайта Kaddish.com, на котором представлены услуги чтецов молитв. Это неожиданное решение будет иметь глубокие и очень личные последствия. Рассказанная Ингландером история о сыне, идущем на столь естественный для XXI века компромисс, блестяще улавливает противоречия между традицией и современностью, о которых автор, выросший в ортодоксальной среде, но отошедший от религии, знает не понаслышке».

В связи с выходом романа мы впервые публикуем на Кольте русский перевод нового эссе Ингландера. Оно изначально появилось в сентябре 2020 года в одной из главных канадских газет The Globe and Mail.

В начале локдауна я всякий раз спрашивал друзей во время наших бесед по Zoom, как мне отследить, когда начнется карантин. Я ведь и так большую часть времени проводил дома.

Я писатель, и, когда я не обиваю пороги в попытке пристроить свои книги, я чаще всего немного растерянно слоняюсь по квартире, пью кофе, беспокоюсь о будущем и что-то бормочу себе под нос. Когда нас заперли на карантин, особо ничего не изменилось.

Кроме того, у нас двое детей, шестимесячный мальчик и его пятилетняя сестра. Так что помимо быстрых выходов за подгузниками и увлекательных приключений в супермаркетах наша семья и так более-менее жила в своем собственном пузыре еще до того, как это стало модным. Не знаю, как ваша жизнь выглядела во Времена До Короны, но если каждое утро в 4:30 раздвигать шторы и разглядывать еще темные улицы, естественным образом напрашивается мысль, что ты в этом мире один, каким бы большим ни был город, в котором ты живешь.

В нашем случае — моем, моей жены, детей и нашего серого пса — было еще одно отягчающее обстоятельство в том, что касалось конкретного города. Мы переехали из Нью-Йорка в Торонто незадолго до начала распространения вируса. На момент, когда закрылись границы, мы все еще были новичками в совершенно незнакомом городе, вдалеке от родственников и замечательной группы друзей, которые всегда были такой опорой для нас и чьи дети росли вместе с нашими в Бруклине. Пару раз в неделю среди нас неизменно находились взрослые, готовые сварить макароны (и открыть бутылку вина) для совместного ужина в пять вечера.

Помимо всего прочего, мы пытались справиться с первой в нашей жизни канадской зимой. Держу пари, вы отметите, что прошедшая зима была довольно мягкой. Есть даже шанс, что вы, как и многие из тех, кто узнал, что мы только переехали, скажете, что зимы в Торонто более-менее ничем не отличаются от нью-йоркских. Поверьте, нам пришлось привыкнуть ко многим новшествам. Главное новшество заключалось в том, как научиться запихивать сознательного ребенка детсадовского возраста в шуршащие пуховые штаны. Даже когда у меня и моей жены возникала возможность пообщаться с нашими соседями, это обычно сопровождалось попытками вывести Оливию из дома. В детский сад мы с ней всегда приходили последними.

Это все к тому, что, когда пришло время запереться дома, наша семья была уже некоторое время в определенном смысле самоизолирована. Мы начали карантинный отсчет, находясь в дефиците по части человеческого контакта.

При этом я не хочу рисовать уж слишком трагическую картину нашего переезда. Мы активно старались расширить наш круг общения. Я записался на уроки бега на коньках, чтобы научиться кататься на коньках, чтобы потом научиться играть в хоккей, чтобы потом присоединиться к одной из этих вечерних лиг для нетвердо стоящих на ногах стариканов, которые выглядят так, будто у них тромбы образуются просто от того, что они шнурки на коньках завяжут. Таков был мой трехгодичный план, чтобы обрасти своими собственными друзьями-папашами. И только у меня начал получаться скрестный шаг спиной вперед, как каток закрыли на карантин.

И еще я ужасно старался у ворот детского сада. Улыбался идущим в обратном направлении родителям, мимо которых мы с Оливией пробегали на пути в сад, улыбался тем, кто задерживался у ворот, «разогревая мотор» колясок перед отъездом, и тем, кто со страдальческим выражением лица смотрел на то, как воспитатели отколупывают от их конечностей особо приставучих спиногрызов. Улыбался всем, кто хотя бы примерно узнавал меня, когда замечал мою не закрытую маской физиономию.

И я заслуживаю похвалы уже за то, что я старался. Непрошеная улыбка — это явное предательство всего того, что я — житель Нью-Йорка и частый пользователь метро — когда-либо знал или во что верил. Для меня дружелюбная улыбка — жест примерно настолько же шокирующе неуместный, как спущенные на публике штаны.

Моя жена тоже прилагала все возможные усилия по части социализации. Мы переехали в Торонто ради ее академической карьеры, и с началом нового года она вышла из декрета и отправилась в университет учить реальных студентов вживую, сидя в одной комнате с ними. Чем больше времени она проводила на кампусе, тем чаще коллеги приглашали ее присоединиться к заседаниям комиссий, и подкомиссий, и подпод- секционных комиссий, и кто знает: может быть, заседание комиссии когда-нибудь перерастет в бранч. В саду Оливия тоже заводила друзей, и через нее — по принципу троянского коня — мы с женой могли в выходные оказаться внутри незнакомых домов, где мы, истосковавшись по общению, болтали с хозяевами, пытаясь сохранять внешнее спокойствие. Казалось, что наша социальная жизнь идет на поправку, — и тут весь мир остановился.

Поначалу я старался не терять духа и решил посвятить свою жизнь протиранию дверных ручек и обновлению новостных лент на телефоне. И по мере того, как все больше моих американских родственников и друзей заражалось коронавирусом, я все больше концентрировался на наблюдении за тем, как мое собственное правительство подводит свою страну в такой сложный для нее период.

И должен сказать, что таким образом я довольно быстро погрузился в довольно глубокую депрессию.

Теперь улица за окном выглядела более-менее пустынно от рассвета до заката. А потом как-то вечером я спросил свою жену, слышит ли она какой-то странный звук. Несколько дней подряд мне все слышался этот звук; я решил выглянуть наружу, а потом спросил жену, видит ли она то, что вижу я. Оказалось, что на другой стороне улицы через несколько домов от нас на краю крошечной лужайки — в еще довольно прохладный день — на пластиковом стуле сидел мужчина и наигрывал что-то на тубе. Мы с женой вышли на улицу. Да, так и есть — он играл «O Canada», гимн Канады, сидя на краю тротуара. Закончив, он неторопливо пошел обратно в дом.

Вскоре выяснилось, что этот мужчина — бородатый и рыжеволосый, всегда в одном и том же черном блейзере — играл «O Canada» каждый день, всегда ровно в семь вечера. И как мы его заметили, так и наши соседи стали его замечать. Люди стали выходить из домов по всему кварталу. Все махали мужчине рукой, когда он заканчивал играть. Вскоре мы стали махать друг другу.

Со временем мы вместе с соседями начали постепенно отходить от своих домов, подбираясь поближе к музыканту, — вокруг теплело, и гимн стал частью нашей жизни. Я не могу передать, как важен был этот ритуал, что-то настолько неожиданно нормальное и радостное. Что-то, что прерывало непрерывное, святой и нерушимый обычай, отмечающий ход времени. Это был дар неоценимой обыденности. И было очевидно, насколько взаимно это чувство, насколько велика эта потребность среди всех, собравшихся посреди улицы, чтобы спеть «O Canada» под тубу в семь вечера.

Постепенно наш героический музыкант начал приглашать детей поучаствовать. Он предложил им отсчитывать ему ритм — «и раз, и два» — каждый вечер. Он выучил все их имена, а мы узнали его имя — Джером. Взрослые стали приходить с напитками в руках и собаками на поводках. Соседи встречали соседей. И по мере того, как мы знакомились, я вдруг начал осознавать, сколько среди них было таких же, как мы, новичков. Это все были элементы городской жизни, занятой жизни, жизни до пандемии; кто вообще знаком с людьми, живущими за дюжину домов от них? Я заметил соседку, которая явно была очень рада со всеми познакомиться, и спросил, как давно она живет в этом квартале. Ее ответ был «25 лет».

Джером оказался не просто нашим личным Гамельнским крысоловом — он стал привлекать на нашу улицу и других музыкантов. Сосед Нил вынес барабан и тарелки, чтобы аккомпанировать Джерому. Кто знает, как устроено общение в тубном подполье Торонто, но новости донеслись и до противоположного конца улицы Батерст, и нас стал навещать Джек, стартуя из дома в 6:55 с тубой подмышкой, так что теперь у нас был оркестр из трех человек с двумя тубами (хотя иногда Джек решает поиграть на тромбоне). В дни рождения они играют «С днем рождения тебя», а годовщины свадеб встречаются аплодисментами. В честь выпускного наших недоучившихся старшеклассников мы рекрутировали вышедшего на пенсию директора школы, который наполнил вазу ненастоящими дипломами — чтобы их можно было вынуть, соблюдая социальную дистанцию, а выпускники промаршировали в никуда под «Торжественные и церемониальные марши» Элгара.

На сотый день «O Canada» мы устроили праздник в честь самого Джерома. Обменялись подарками. Дети аплодировали и пускали мыльные пузыри. И мы произнесли тост за здоровье Джерома, подняв бокалы, но не чокаясь.

У нас даже родилась легенда о нашем ежевечернем концерте. Мы все верим в то, что, какой бы ни была погода, дождь всегда прекращается за несколько минут до семи, чтобы Джером мог выйти играть. Мне, честно, кажется — можете проверить, — что все эти месяцы так и было. Что заставляет меня задуматься о том, сколько месяцев еще осталось.

Оливия мудро отметила, что будет очень здорово, когда вирус останется в прошлом, но грустно, когда Джером перестанет играть. А пока я не могу передать словами, насколько ценным подарком эти концерты стали для нас, новичков, и насколько крепкие связи образовались между соседями, какие расстояния мы преодолели, при этом соблюдая социальную дистанцию.

Теперь, идя по улице, я останавливаюсь, машу рукой и улыбаюсь без повода и без стеснения, чувствуя себя как дома. Потому что эти люди — наша канадская семья «O Canada», вместе с которой, находясь вдали от нашей собственной, мы переживаем эти удивительные времена.

Перевод Ксении Церковской

Понравился материал? Помоги сайту!