Завтрак с видом на революцию

Сложно описать какое-то одно впечатление, какой-то один штрих, который характеризовал бы то, что здесь сейчас происходит. Дни слились в одну сплошную череду и уже не отличаются один от другого. Майдан, стояние у Рады, строительство баррикад, штурм баррикад, снос памятника Ленину, попытка прорыва на майдан, блокада площади полицией… И — недосып, недосып, недосып. Когда это было? Вчера? Позавчера? В прошлом году? Час назад? Хронологию событий и дни недели приходится восстанавливать по кусочкам.

В какой-то момент начинаешь ощущать себя Майклом Герром. Где ты? В Киеве? В Цхинвале? В Грозном? В Сайгоне? Не знаю. Сидишь в гостинице, строчишь свои репортажи, потом подрываешься на очередную заварушку, полночи толкаешься на баррикадах, пока фотокамера не закоченеет от мороза и забившегося в каждую щель мокрого липкого снега, как и твои руки, и шелушащееся лицо, а потом возвращаешься и снова пишешь, потеряв ориентацию во времени и пространстве окончательно, почти забыв уже прошлую жизнь и, сам не желая того, слившись с происходящими здесь событиями, поняв их логику и став уже их частью. И вот уже и майдан, и эти приехавшие сюда незнакомые мне люди, которых я вижу впервые в жизни и которых не увижу больше никогда, становятся частью тебя, как и ты стал частью их, и вычеркнуть это из жизни уже невозможно.

Единственный яркий, четко запомнившийся день — это приезд Кэтрин Эштон, подаривший нам всем выходной. Когда стало понятно, что сегодня точно ничего не будет, весь день я спал, не вылезая из кровати даже на еду. Ботинки и фотокамера на батарее — это я помню лучше всего.

Майдан — это ночь. Во всяком случае, для журналиста. Дневного майдана я почти не видел. Тут все происходит в темноте. Когда меньше всего людей. Ночной майдан напоминает мне Ханкалу. Армейские палатки, между ними горят костры, дым сгоревшего дерева смешивается с выхлопом греющегося дизеля и создает тот ни с чем не сравнимый зимний запах, который вызывает теперь всегда только одни ассоциации — с тем временем, когда ты жил в землянке и люди убивали людей, — и описать который может только наша память. Свет от фар пронизывает белесую полосу дыма и уходит в темноту. По периметру стоят пикеты в боевом охранении и жгут на посту костры в бочках, грея у этого неяркого огня руки. И ты полностью полагаешься на них и знаешь, что они это знают и поэтому не уйдут. Люди ходят, ищут еду, готовят еду, привозят и принимают дрова, готовят плов для всех в огромном казане, убирают мусор, спят, готовят сцену, разрабатывают план — в общем, занимаются положенными для выживания батальона или майдана нужными, необходимыми делами, определенными каждому по рангу его. Какие-то люди уходят, другие приходят, но костяк остается, и остается один и тот же. И кто-то постоянно, сдавая и принимая пост, стоит перед сценой всю ночь — примерно одно и то же количество человек. И люди собраны здесь, в одном месте, своей и чужой человеческой волей, и они находятся в одном времени и пространстве, потому что и сами также хотят этого, и у них есть единая, общая цель, и они готовы идти к ней, подсознательно, может, даже и не отдавая себе отчет в этом — и понимая все же ее значимость. И жизнь наполнена смыслом.

Ботинки и фотокамера на батарее — это я помню лучше всего.

В какой-то момент заметенный снегом город опустел. Пустой центр европейской столицы — это странно. Невольно память переносит не то в прошлое, не то в будущее, и ты на этих занесенных снегом улицах видишь уже не одиноких, пытающихся уйти побыстрее домой прохожих, а горящие танки, трупы в солдатских бушлатах под стенами и долбящих колонну повстанцев с гранатометами в окнах.

На баррикадах по паре десятков человек. Костры, чай, ожидание. «Слава Украине! Героям слава!». Одинокая цепь бойцов «Беркута», оттеснившая людей от Дома офицеров на перекрестке Институтской и Шовковичной, медпункт в лютеранской церкви и улыбчивый молодой пастор, каждая подворотня наглухо закупорена милицейским автобусом, весь правительственный квартал сел в осаду, санбригада в подворотне на Банковой, около самой администрации, где было побоище, к повторению которого эти две молодые девчонки и парень в белых жилетках с красными крестами готовятся вновь — готовятся спокойно, размеренно и деловито, без страха — и именно от этого спокойствия тебе становится страшно самому. Пикет националистов в подворотне, у которых ты прикуриваешь в ожидании, колонна ультрарадикальных малолеток с арматурой, черенками лопат и гвоздодерами, громкая и бестолковая, пооравшая-пооравшая на улицах и пропавшая неизвестно куда. Баррикады, взятые в кольцо силовиками, народные депутаты, ставшие цепью впереди своих людей, два пригнанных бульдозера, механики которых прячут лица, металлический голос из агитационной машины, по кругу гоняющий одну и ту же запись: «Солдат, вспомни, ты должен защищать свой народ, своих матерей и сестер, не выполняй преступный приказ, не слушай офицеров, бросай щиты, переходи на сторону народа», безэмоциональные лица срочников, готовых эти самые приказы выполнять — и выполнять до конца, напряжение и озлобление на лицах...

Ребята, не надо воевать. Киев — красивый город. Договоритесь уж как-нибудь.

Пожалуй, все же блокада. Когда я вышел из гостиницы, стало понятно — все изменилось. Ощущение того, что теперь все мы оказались в каких-то других обстоятельствах, было физическим. Площадь со всех сторон заблокирована силами полиции. Автобусы, шеренги «космонавтов» в заиндевевших шлемах, военные грузовики.

Эта сила духа, эта вера в свое дело завораживают.

Молебен на сцене. Несколько священников три часа читают молитвы и поют псалмы. И люди, которых в этот утренний час очень немного, майдан вообще пустеет ночами и снова наполняется людьми лишь после обеда, — и эти люди стоят и читают молитвы тоже. Крестятся. У баррикад. С касками в руках. В ожидании боя, уже понимая, что они его проиграют, потому что силы неравны, и все же оставаясь на позициях. Эта сила духа, эта вера в свое дело, это желание жить свободно, так, как хочется им, а не так, как навязано сверху, завораживают. И шерсть на загривке встает дыбом. И ты понимаешь, что теперь уйти ты тоже не можешь. Твое место определилось, и оно — здесь. Теперь тебе надо пройти с этими людьми эту часть пути до конца, хотя ты и не разделяешь многие из их лозунгов и взглядов, но — так уж распорядилась судьба. Так уж получилось.

К группе журналистов подошел парнишка восьмидесяти сантиметров ростом:
— Пацаны, мне страшно.
Так и сказал. По-русски.
— Дай-ка я тебя сфотографирую, дружище, — говорю.
— Давай.

Девушка плачет. Видно, что ей откровенно страшно. Но не уходит. Поодаль обнимается парочка. Тоже не радостные. И тоже остаются. И люди на баррикадах, спокойно, с папироской во рту, без лишних слов, ненужных движений и суеты ожидающие штурма. Все уже сказано, передумано, взвешено и решено. Говорить здесь больше не о чем. Над площадью сильно и страшно, как команда перед боем, разносится: «Душу й тило мы положим за нашу свободу, и покажем, що мы, браття, козацького роду».

По-моему, они реально готовы были умереть.

Штурм начался следующей ночью. Строй обезличенных людей в черных шлемах с плексигласовыми забралами, разделенный на когорты и фаланги, заполнивший всю улицу и молчаливо стоящий со щитами в ожидании атаки, впечатляет. Я не знаю, сколько их было. По-моему, вся украинская милиция. Тысячи четыре. И я не подозревал, что это — такая сила. Но когда при мне всего один взвод мальчишек-срочников в три шеренги глубиной всего лишь одним общим давлением просто выломал чугунную решетку, я стал смотреть на них по-другому.

Первыми, по левому флангу, пошли внутренние войска. Следом за ними, по правому, оставляя залитый водой и превращенный в каток центр улицы свободным, пошел «Беркут». Им противостояли сотни полторы ветеранов Афганистана.

Стороны сошлись, и… Я не знаю, как это описать. В моей практике еще не было подобного опыта. Полное ощущение, что ты попал в кино про античную историю. Триста спартанцев. Чужие Фермопилы. Завоевание галлов. Рим превыше всего. Легион вооруженных щитами воинов в броне, противостоящие им менее организованные и легче вооруженные люди, защищающие свою свободу, возвышающаяся над головами баррикада, направленные на атакующих для ослепления софиты, крики, лязг, звон железа. Адреналин в крови. Сила на силу. Но другая сила оказалась сильнее.

До баррикады дошли довольно быстро, брызги разбиваемых софитов, выдернули по одному несколько самых активных защитников, визг болгарки, режущей посреди моря людей стягивающие баррикаду тросы и стальную арматуру, прорыв и продавливание обороны вниз по улице, попадание в окружение нескольких спецназовцев, которых обороняющиеся выпустили обратно вверх по организованному ими коридору и которые тоже, кажется, готовы были умереть в окружении за что-то свое, за силу приказа. Крики тысяч людей и звон сотен милицейских щитов, слившиеся над площадью в один непрерывный гул, который, смешавшись с паром из тысяч ртов и c дымом подожженных покрышек и горящих палаток, одним общим гигантским клубом уходит в морозное черное небо. Прорыв обороны засадным батальоном «Беркута» с фланга, со стороны Европейской площади, и захват почти половины майдана, краткосрочная драка около Дома профсоюзов, где в ход пошли уже и дубинки, и арматура, и огнетушители и где обороняющиеся все же погнали «Беркут», но и сами потеряли строй и потеряли людей, которых задерживали и потом избивали в автозаках. Попытка штурма Горсовета, где защитники поливали штурмующих из брандспойтов, выведенных в окна. Люди, услышавшие призыв и к трем часам ночи начавшие прибывать со всего Киева, — они приходили пешком, брали каски и становились в строй, и в один момент их стало столько, что силовики уже просто физически не смогли прорвать эту массу и, поняв это, остановились. Перемирие, команда «щиты на землю!» и стук одновременно поставленных на брусчатку сотен щитов, отступление войск на исходные позиции и победные крики выигравших это сражение, но еще не победивших защитников, потерявших одну из баррикад и почти половину майдана в тылу, но все же отстоявших всю площадь в целом, и скандирование со сцены: «Мы — нация! Мы — нация! Мы — нация!»…

«Пацаны, мне страшно». Так и сказал. По-русски.

Сколько все это продолжалось? Не помню. Часов пять-шесть, наверное. Во всяком случае, себя я осознал только в восемь утра сидящим в ресторане гостиницы за завтраком, тупо смотря на кружку чая, ощущая лишь сильную усталость, почти апатию. Так всегда бывает.

Завтрак с видом на революцию… Это странно.

Хотя... Я привык уже, пожалуй.

Сейчас стороны отошли на исходные позиции и восстановили статус-кво. За властью остался правительственный квартал, который митингующие не смогли захватить и удержать, за оппозицией — майдан. Который не смогли захватить и удержать силовики. Обозначился некий паритет сил. Ни у той, ни у другой стороны нет явного численного перевеса. А применять крайние меры — газ, пластиковые пули, гранаты, дубинки и водометы — власть явно не хочет.

Взамен снесенных игрушечных баррикад выстроены новые, настоящие. Из мешков со снегом, армированных сваренной арматурой, тросами, цепями, металлическими щитами и ежами с колючей проволокой. Метра четыре в высоту. Все, что можно было сделать неправильно, власть сделала. Такие вещи нужно провертывать как Эрдоган — либо додавливать до конца сразу, заливая полгорода газом и водой, либо не начинать вообще. Виктор Янукович, последнее время бывший скорее в плюсе — во всяком случае, имиджевые потери до этого несла оппозиция, — потерял преимущество. На майдане теперь ночами остается тысяч по семь-десять. Они ждут. Они подготовились. Они все продумали и организовали. Впервые за десять дней майдан похож не на «Зарницу», а на настоящий войсковой лагерь, где выставлены посты, расписаны смены, назначены сектора обстрелов и векторы ответственности. Разворошив этот муравейник, власть разозлила его, и люди веселы, злы и готовы. Снести все это, конечно, можно. Четыре тысячи подготовленных бойцов с газом, щитами и водометами способны творить чудеса.

Но тогда на майдане будет уже реально пол-Украины.

Примечание от автора

Текст написан в рамках проекта Аркадия Бабченко «Журналистика без посредников». Суть проекта в том, что читатели сами решают, оплачивать или нет работу журналиста, в зависимости от значимости текста, его качества или просто симпатий непосредственно на авторский счет.

Как обычно, кто считает нужным, сколько считает нужным:

Яндекс-кошелек, номер:
410 011 372 145 462

Для пользователей WebMoney кошелек номер:
R361089635093

Кому удобнее QIWI — номер:
+7 916 503 13 73

В Сбербанке карта номер:
4276 3801 0488 9691

Для пользователей MasterCard, VISA и Maestro карта номер:
4276 3801 0488 9691

Либо просто кинуть на телефон:
8 915 237 41 78

В PayPal пользователь [email protected]

Понравился материал? Помоги сайту!