Про сущность в виде гномика

В рамках цикла интервью «Более человеческие вещи» Линор Горалик беседует с людьми, создающими значимые некоммерческие ресурсы в сети. На этот раз Линор расспрашивает Дмитрия Хомака, «издателя» ресурса Lurkmore, о проблемах с властями, свободе слова, авторской безоглядности, обысках у родителей, личной позиции человека, на которого сыплются все шишки, а также о православных борцах с экстремизмом и о сущности в виде гномика. Предыдущие материалы цикла «Более человеческие вещи» — интервью с Александрой Лаврентьевой (проект KillMePlease) и Димой Неягловым (проект «Стивен Фрай читает “Евгения Онегина”»).

— Давайте начнем с базовых вещей: Lurkmore.to — это кто?

— Тут сложно сказать. За Луркмором стоит целая команда, анонимная, мне неизвестная — кто пришел, тот и молодец. Практически все, что делается, делается добровольно, за… даже не за спасибо, а просто потому, что кому-то нравится. Тут есть сложная концепция — концепция добровольного отказа от авторства со стороны тех, кто не считает себя авторами. Хостинг на моей совести, сисадмины работают бесплатно… Единственно, изначально нужно было место под сервер, его дали друзья. Потом они сказали, что это слишком жестко, и мы разошлись. Когда стало понятно, что возможны проблемы с непредсказуемыми законами.

— Когда Лурк начинался, как вы описывали людям будущий сайт?

— Собственно, история началась до Лурка задолго. Мы… Вообще «мы» — это журналистская такая тусовка начала 2000-х, а то и конца 1990-х. Начиналось все тогда, когда мы писали про видеоигры первые, про компьютеры. Павел Завьялов, например, человек, который много сделал очень для… для всего. Наталья Дубровская. Ну, я смотрел на них и думал, что мы тоже можем! Мы пытались принести всю эту поп-культуру, как мы ее понимали, в Россию, описать ее.

— То есть задачей было сделать так, чтобы та часть поп-культуры, о которой в России знают мало, каким-то образом присутствовала в информационном пространстве?

— Да. Тогда все изобретали какой-то язык, чтобы говорить с читателем. То есть фактически вся терминология изобреталась на ходу. В какой-то момент, году в 2005-м, стало понятно, что слишком много всего произошло и происходит и нигде это не зафиксировано. Я тогда как раз очень увлекался чтением всяких американских исследований на тему поп-культуры — кто-то какие-то тесты провел, как это все работает. А у нас буквально ничего. Есть такой человек, который сотрудничал в свое время с «Гражданской обороной», поэт Мирослав Немиров, идеолог «Сибирского панка». Он писал на russ.ru такую обширную поп-энциклопедию про то, как они бухали и что играло в этот момент из колонок («Все о поэзии». — Ред.).  Меня тогда это очень завораживало, эта идея, я подбивал пару своих знакомых (игро)журналистов. Мы работали в журналах «по лицензии» — Total Film, PC Gamer; там по условиям контракта 60% надо было перевести из оригинала. Соответственно на ходу изобретался какой-то язык… Постоянно не хватало таких вещей, как расшифровка, транскрипция традиционная имен — французских, японских. Короче… в какой-то момент я не выдержал и пошел в русскую Википедию, которая тогда бурно развивалась. Выяснилось, что нас там не ждали, потому что мы — поп-культура, мы никто. Русская Википедия очень заморочена на том, чтобы не отклоняться от оригинала, причем источником она считает английскую Википедию — все ссылки и все факты на совести английской, а в русской только пересказ статьи, причем без ссылок. Это вообще большая беда. У нас было совершенно другое мнение, потому что мы видели, как те, кого называли школьниками, этими играми живут, как общаются, какая у них поп-культура. Из Википедии нас погнали, потому что не место поп-культуре в серьезной энциклопедии. Ну, мы погоревали-погоревали, и спонтанно в трех местах, по-моему, самозародилась идея Луркмора. То есть кто-то зарегистрировал домен, кто-то поднял у себя просто движок википедийный на своей домашней машине, я как-то случайно этих людей свел, и мы начали.

— «Луркмор» — это реально lurk + more или есть еще какая-то предыстория?

— Lurk — это не слово из активного словаря, оно такое, старорежимное. Ну, луркать… «кто-то луркает во тьме»; someone lurks in the dark (староанглийское lour > lurk). И была даже такая попытка американской энциклопедии, на полгода, может, на год опережающая нашу, — lurkmore.com. Мы потом только про нее узнали, на самом деле. Это просто совет для Двача — «lurk more!».

— «Луркайте больше»?

— Да. «Я ничего не понял» — «Lurk more, луркай больше». Язык и понятия эти создавались на ходу, все той же сотней, может быть, людей, на самом деле с активным ядром в тридцать. Придумывалось то, что сейчас до сих пор в ходу в том же «ВКонтакте», хотя поколение точно сменилось. Например, «прохладная былина». Мы просто брали автоперевод и начинали использовать. Прохладная былина — это cool story. Вот такого плана. Ну, слово «прохладное» уже значит «былина прохладная» — собственно, «интересная история». Говоришь «пили прохладную» — ну, десяток посетителей расшифруют, что «запили» значит «сделай». Фактически мы пересоздали в очередной раз научно-популярные журналы. Мы решили — компьютеры, понятно, есть у всех, смартфоны есть, только ведущий мобильный аналитик может писать на протяжении стольких лет, чтоб хоть как-то было кому-то интересно. А мы начинали введение в нынешнюю культуру, на ходу ее доизобретая, потому что нам скучно было.

— Какова сегодняшняя посещаемость Лурка?

— Около ста тысяч человек в сутки, миллион, полтора миллиона просмотров… У нас есть открытая статистика на ли.рушечке, в смысле, счетчике LiveInternet. Я могу сейчас попробовать открыть, точно сказать. У нас такими вещами занимается наш волшебный сисадмин. Так… вчера у нас было 1,5 миллиона просмотров и 191 тысяча сессий… 139 тысяч посетителей. Я сейчас ссылочку кину.

— А когда Лурк начинался — было представление, что рано или поздно у него будет такая посещаемость, или казалось, что вы создаете игрушку для себя и своего круга?

— Мы просто не мыслили в категориях посещаемости. Мы же, ну не знаю, как назвать, — книжные мальчики? Мы надеялись, что сможем тех, кто вокруг, и наших старых друзей, не только школьников, увлечь, чтобы они приносили то, что помнят. Чтобы кто-то зафиксировал какие-то кусочки всего. То есть ни о какой посещаемости речи в принципе не шло, это был не коммерческий проект, мы не думали о популярности, мы думали о пыльных архивах, о читальных залах библиотек.

— Сейчас, кажется, есть вполне узнаваемый и вполне сложившийся луркояз, и это не только использование определенных мемов: это стиль и манера речи. Он менялся со времени возникновения Лурка? Если да — то как шел этот процесс?

— Тут сложно судить, потому что я его в динамике наблюдал, я не могу отойти лет на десять и посмотреть издалека. Во-первых, изначально это был язык IRC-канала, где мы сидели и это всё придумывали. Это был синтетический язык, язык образованных людей, совершенно игровой, не как падонковский даже, а просто внутри очень насыщенный. Плюс рядышком создался Двач, где этот игровой язык начали… додумывать на ходу. На нем никто никогда не говорил, но оказалось, что это как минимум смешно. Причем в основе были простые правила: берешь расхожую фразу или идиому на английском и пытаешься максимально нелепо ее на русский перевести, как кино на видеокассетах или автоматический перевод. «I second this» превращается в «Я дваждую это», которое потом на Дваче превращается, очевидно, в «Двачую это» в значении все том же — «поддерживаю автора» (из нецензурного, но любимого — «I don't give a fuck» > «Я не даю е*ания»). Потом этот язык ушел соответственно в Лурк, и там получился филологический какой-то дарвинизм. То есть стало понятно, что статьи написаны таким языком, популярным, не потому, что сел человек и написал так, как обычно пишет. А в какой-то момент выяснилось, что народ, если ему дать какие-то образцы популярных статей, автоматом — то есть анонимные редакторы автоматом — приведет все к какому-то общему знаменателю. Поэтому мы периодически объявляли даже кампании по борьбе с засильем… и, кстати, сумели победить. Например, стали популярны а-ля Терри Пратчетт сноски издевательские, в статье на абзац их стало по 10—15 штук. Пришлось вести борьбу и сокращать все, кроме самого необходимого, — и тоже получилось. Соответственно со всем луркоязом тоже периодически боролись и периодически вычищали его из статей. В результате это реально: когда люди хотят, собираются ради какого-то дела, они могут такой вот странный язык хотя бы поддерживать. Не скажу, хорошо это или плохо, но вот — он поддерживается.

— Даже в ядре авторов Лурка есть люди, которых вы не знаете. Тогда кто вы сам? Вот Дима Хомак по отношению к Лурку — он кто?

— Я долго думал над этим вопросом. Я фактически осуществляю функцию издателя. Я не уверен, что это можно сравнивать с обычным журнальным процессом, просто я привык в таких терминах думать, потому что я этим занимался много лет. Я не вмешиваюсь практически в процесс, потому что… в какой-то момент я понял, что так нельзя. У меня все возможные бан-хаммеры есть, и мое слово — закон. Но я не могу спорить не только с обычными авторами, а даже с модераторами. Если я вмешаюсь, это будет сильное перетягивание одеяла на себя, авторский проект с добровольными редакторами. Я вмешиваюсь примерно раз или два в год…

— То самое гражданское общество?

— Да, только с заметным перекосом в сторону… не знаю, как это называется: технократия? Киберфашизм? Сейчас уже полегче стало, но проблема в том, что у нас было две ветви движения на наибольшую популярность. Грубо говоря, «Известия-style», «LifeNews-style» — дайте любому человеку площадку для высказывания. И технофашизм-style: мы должны железной рукой загнать человечество в счастливое будущее. Я пытался как-то балансировать между этими двумя полюсами. Получилось так, что с ребятами, которые хотели сделать LifeNews, нам пришлось довольно неприятно расстаться… ну, это долгая история. И мне пришлось выступать на стороне попсы, чтобы балансировать собой технофашистов, уговаривать их. Потому что идея технофашистов — законсервироваться, объявить этот срез максимально счастливой эпохой и законсервировать проект. «Он нам нравился таким, значит, и всем остальным понравится». Имею также уточнить, что «фашизм» тут употребляется по отношению к себе с огромной долей иронии. «Мы понимаем, что это авторитарный подход, так пусть хоть будет эстетика Третьего рейха с орлами и факельными шествиями».

— Чем занимаются и как устроены люди, которые делают Лурк?

— Обычно это студенты, старшекурсники скорее, которым хочется как-то отметиться, что-то сделать… У нас абсолютно мужская аудитория, где-то 18—25 лет. Что ими движет — я, честно говоря, не очень понимаю. Это как люди, которые, я не знаю… стенгазеты делали. Они же абсолютно не претендовали ни на что. Ну кроме того, чтоб потом сказать: «Вот, это сделал я». На Западе опять же есть студенческие газеты для внутреннего употребления, какая-то журналистика…

— Вы много знаете о них in real life?

— У нас принято даже к собственным админам, даже тем, кто рулит довольно большими частями, не лезть в личную жизнь. Например, об одном из двух сисадминов я просто реально ничего не знаю. Он говорит: «Нет, я не поеду с вами встречаться, я живу в Подмосковье, ничего не надо, я буду анонимом». Зато другой у меня полтора года жил в соседней комнате, потому что ему жить было негде. Собственно, он и сейчас там живет, в московской квартире, ухаживает за котами. Вот этот человек, например, достаточно крупный контрибьютор Линукса, он работает в крупной московской конторе, преподает в МГУ, ему постоянно присылают офферы из Гугла, а он пока не едет, зараза.

— Вы говорите, что у Лурка в основном мужская аудитория, 18—25 лет. «В основном» — это 80—90—95%?

— Ну, это образец мужского журнала…

— Какого? Формально говоря, и «Эсквайр» — мужской журнал, и «Медведь». Мы где?

— Мы — где-то в разделе «Хобби». Это «Техника — молодежи», на самом деле. Исключительно мужской журнал во многом. Ну и немножко о том, как устроена вообще жизнь. Подростковый и молодежный журнал про то, как работают вещи, скажем так. «Моделист-конструктор», «Тривия и жизнь». Как-то так принято, что журналы про то, как оно устроено и как собрать, выпускаются для мальчиков, а журналы «про отношения» — для девочек. На Лурке это хорошо видно, потому что «про отношения» — в основном мрак & жуть. К сожалению, есть «темная материя», скажем так. Та часть Лурка, куда я стараюсь не заглядывать лишний раз, чтоб не расстраиваться. Это всякие… то, что называется «моралфажество» и «антиморалфажество». Такое подростковое ницшеанство в обе стороны, типа кто кому чего должен. Это деанонимизация, это очень часто заимствовано с имиджборд (за который мы, в принципе, тоже несем примерно ту же ответственность, как за Луркмор, просто они разошлись в какой-то момент)… Там такое очень… то, что называется институциональной мизогинией, ну, как вот пацаны за гаражами, короче. Я не знаю, я не вдавался глубоко в эти подробности, плюс я не владею инструментом совершенно, я как раз хотел в свое время с кем-нибудь об этом поговорить. Ну, мужской журнал еще и потому, что вот, как пацаны за гаражами, о чем-то своем. Надо заметить, что я говорю о теории, я воспитан книжками, а о половом размножении узнал от родителей-медиков в довольно раннем возрасте, так что о комбинации «первая сигарета + откуда НА САМОМ ДЕЛЕ берутся дети» знаю по отзывам. Но вот эта модель про «НА САМОМ ДЕЛЕ» важна для подросткового и далее восприятия.

Самое страшное — не какая-нибудь Катя Гордон, самое страшное — это обидеть начальника отделения милиции. Потому что он может начать бычить.

— Одна из своеобразных черт Лурка — одинаковая бескомпромиссность (а иногда и безжалостность) в адрес всего на свете. Лурк жестко высказывается о мужчинах, женщинах, собаках, кошках, чайлдфри, многодетных родителях, виндах, пингвинах... Это про что?

— Это такое подростковое. Ребенок познает мир точнее, со скепсисом относится к навязываемым обществом моделям поведения. Он говорит: «нет, давайте посмотрим…», «а на самом деле…». Есть, например, схожий с нами местами по духу американский журнал Cracked. Одни из самых популярных статей — «А на самом деле». Как на самом деле устроен мир, как устроен секс, как устроены отношения. То есть, короче: взрослые нам врали, Голливуд нам показывает неправду… Так же, как на Лурке, со ссылками на какие-то там исследования какие-то там социологи приходят, студенты, и говорят: на самом деле все немножко не так. Давайте критически относиться ко всему. Плюс еще некоторая реакция на происходящее в обществе. Давайте критично относиться к клерикализации, как-то так вот…

— Вы рассказываете, что есть части Лурка, куда вы стараетесь «не ходить, чтобы не расстраиваться». То есть бывают ситуации, когда мнение издателя не совпадает с мнением автора. Но при этом вы же ни в какой момент не прячетесь в песок и не утверждаете, что не имеете к Лурку никакого отношения. Как вы выдерживаете то, что Aalien — лицо Лурка, а Лурк бывает очень разным?

— А что мне остается делать? Проблема в том, что площадка открыта одинаково для всех. То есть если статья проходит по критериям качества, если ее сразу не утопят негодующие читатели и админы, то она имеет право на существование. Я два раза вмешался — один раз считаю, что был прав, второй раз…

— Можете рассказать? Или это какая-то внутренняя история?

— Ну просто какая-то девушка питерская снялась в порно, тут же ее запалили родные и близкие, она начала рвать и метать и обвинять всех в том, что это ее подставили, это не она. Я не разобрался в ситуации, мне пришла заявка типа «Удалите, пожалуйста, статью», потом выяснилось, что она подала в суд на всех вообще, до кого дотянулась. Короче, вот такая разборка, ситуация, когда реально все проигравшие, ну вот все. И я где-то в середине истории просто не выдержал, статью удалил, потому что мне показалось, что девочку обижают. Причем она мне никто вообще, просто письмо было достаточно жалостное. Я, короче, наорал на людей и воспользовался первый раз своим правом просто что-то удалить, не объясняя. У меня нет такого права на самом деле, но я сказал всем, что оно у меня есть, и удалил, до сих пор стыдно. При том что, я еще раз говорю, — девочка ничего ни хорошего, ни плохого не хочет, она ударилась в такое ханжество неприятное, типа осуждающее и порно, и все, и меня там заманили-подставили. Мутная история.

— А второе ваше вмешательство?

— Второе — на Двачах, ну или как оно там сейчас называется, разошлась фотография ребенка-гидроцефала, который года не прожил, помер. Ее там кто-то запостил, потому что действительно на классического пришельца похож из кино, пофорсил (от forced meme. — Ред.), попостил-попостил-попостил — и затащил на Лурк. Меня попросили ее удалить, в общем, довольно вежливо, типа — чувак-то в чем виноват? Я удалил. Ее восстановили. Буквально пару недель назад, после очередного письма, я пришел и сказал: нет, ребята, так не пойдет, я удаляю. Ну, естественно, поднялся очередной срач, потому что… основная идея — что мы не удаляем ничего. Она более-менее соблюдается, но я все-таки считаю, что… что-то удалять можно в каких-то исключительных случаях, когда у меня не остается normal ground to stand, я не могу отступать дальше, дальше пропасть. Это случается очень редко, потому что я воспитан медиками и довольно терпим к людям во всех их проявлениях… ну, мне кажется!..

— Есть ли какие-нибудь неписаные, но всеми понимаемые правила? Ну, скажем, «мы не трогаем детей младше десяти лет и собак породы “пражский крысарик”»?

— Нет, у нас есть, наверное, какое-то прецедентное право, оно тоже нигде не фиксируется, то есть в тот раз удалили — ну и в этот раз, наверное, тоже. В принципе, мы стараемся не трогать какие-то темы, но я не понимаю, почему не трогаем и откуда табу. Я даже примера с ходу не приведу. Я бы с удовольствием почитал какие-то социологические исследования про мораль и нравственность в русском современном обществе, но их нет. Поэтому вот мы работаем со школьниками и студентами...

— Тот факт, что вы работаете со школьниками, становится, очевидно, одной из причин, из-за которых власть время от времени пытается взять Лурк за яйца разными способами. Расскажите про сложные отношения Лурка и власти.

— Это сцепленные заметно сферы. Тут скорее про законы интереснее сначала. Дело все в том, что, когда в России говорят про правовой нигилизм, это не просто правда, это какая-то КРАЙНЕ суровая правда. Я в этом убедился как раз конкретно с Лурком, потому что нас очень редко трогают, на самом деле. Нас боятся трогать. Не только и не столько власть.

— Почему?

— Нормальный человек нас боится… Короче, у меня есть пара знакомых юристов, они говорят: чувак, если б ты в Америке был, все бы давно уже кончилось или ты бы погряз в судебных процессах. В Европе и Британии еще хуже получилось бы. Я, собственно, соглашаюсь. Я вот уже три года жду, примерно с тех времен, как пришла Катя Гордон, когда на меня подадут в суд. Та история была довольно глупая, но смешная. Там стороны разошлись, недовольные друг другом, и ничего не случилось. Гражданское судопроизводство — дело такое. Я его не боялся, я к нему готовился, как-то там с адвокатом подружился более-менее, ничего. Я бы с удовольствием отстаивал свои права в суде, но это у нас решается не так, а типа — «дождемся, пока они на уголовку нарвутся».

— Но есть чувство, что за вами присматривают?

— Ну, за нами сейчас за всеми присматривают.

— А что за вами более внимательно присматривают?

— Нет. Все любят читать про что-то смешное.

— Включая надзирателей?

— Ну, мы даем какой-то срез воззрений современной молодежи, не особенно ангажированный срез. Плюс приятно всем про своих идеологических противников почитать, потому что — и это принципиальный для всего Лурка момент — все это снабжается пруфлинками: кто, где, когда что заявил, и виден контекст истории. «Ну, про нас статья не очень, зато как они наших противников приложили!..» Видимо, это как-то влияет.

— Как часто аудитория Лурка вступает во взаимодействие с администрацией — и по каким вопросам? С какими запросами к вам чаще всего обращаются?

— «Напишите, пожалуйста, статью». Вот про этого урода, эту фигню, напишите про наш город. Обычно, поскольку барьер вхождения у нас очень низкий, большинство таких людей сам идут и начинают что-то писать. Мы не можем точно разделить аудиторию пишущую и читающую, у нас нет отдельно авторов, отдельно читателей. Каждый может что-то поправить и, как ни странно, действительно часто правит. Но порог вхождения с новой статьей увеличился, в любой ugc-проект с каждым днем писать все сложнее, потому что все меньше тем нерассмотренных остается. И все больше недокументированных правил, которые нигде не фиксируются. Таким образом, теперь, чтобы написать что-то на Лурк, требуется основательно полуркать… что несколько подрывает устои на фиг. Ну или просят что-то удалить, обычно мы это игнорируем.

— «Порог вхождения очень низкий» — но он есть?

— Ну, в принципе, каждый может поправить запятые или чего-нибудь вписать. Он есть, потому что если человек вообще не владеет ни понятийным аппаратом, ни языком — его правку откатят, если он будет настаивать — его забанят. Так что какой-то порог есть. Базовая грамотность.

— Когда люди просят вас: «Напишите про…» — оно им зачем?

— Они бы сами хотели, но не получается.

— А зачем им вообще, чтобы статья про вот это была на Лурке?

— Наверное, престиж написанного выше, чем престиж размещенного на форуме. Когда размещено на каком-то ресурсе, где все-таки литературоцентричные тексты. «Газета пишет» — примерно вот такое. Так что состоялось очередное разделение на людей пишущих и не пишущих; когда мы все в 97—98-м году пришли в интернет, казалось, что каждый может писать, у каждого был свой «Вечерний интернет» с Антоном Борисовичем Носиком внутри. И тут оказалось, что нет, разделение труда все-таки происходит. И если зайти на какой-нибудь иркутский городской форум, видно, что люди просто пишут как говорят. И это совершенно антилитературно. Это как, я не знаю… Набоков сказал — не пытайтесь передавать живую речь прямой. И там становится отчетливо видно, почему. Я когда читал там какую-то интересующую меня тему, 20 с лишним страниц, голова болела так… хуже, чем когда я открыл «Швейка» на чешском и с перепугу пытался читать. Это было лет в пятнадцать. Голова тогда взорвалась, но от местных форумов она взрывается еще хуже, потому что это антилитература как она есть.

Нельзя рушить уже написанное. Чувствуешь себя как Герострат. Как будто со спичками прогуливаешься к храму Артемиды.

— Получается, что есть нигде не прописанный, но довольно явный образовательный ценз? Адекватное владение русским языком, способность писать с запятыми?

— Не совсем так, но близко. Тут многоступенчатая система редактуры и корректуры, причем добровольной. Способность писать литературным языком, ну, каким-то полулитературным, хотя бы коряво, но сформулировать свои мысли. Язык поправят, запятые расставят, ошибки поправят. Я живу с двумя друзьями-дисграфами, они, кстати, хорошо пишут — но настолько запятые там… Они могут заморочиться и писать долго, они могут написать так, как есть, пофиг, я поправлю. Если написано хорошо, но неграмотно — сейчас я потрачу свои пять минут, принесу пользу и Лурку, и вообще миру. На этом вот невысказанном предположении очень многое строится.

— Создается впечатление, что вам должно писать огромное количество моралистов и душевнобольных (о пересечении этих двух групп даже не говорю).

— Мало и тех, и других, на самом деле.

— Почему?

— При такой вот суточной, месячной аудитории я бы предположил — по опыту работы в бумажных журналах, — что будут писать гораздо больше. Нет, пишут немного. Но если начинают писать, то пишут долго. Если мы вступаем с кем-нибудь в пререкания… Я поэтому очень не люблю с сумасшедшими переписываться, потому что они будут писать очень долго. Их бесполезно куда-либо посылать. Они будут настаивать и настаивать. А если не реагировать, они присылают одно и то же письмо по несколько лет. Ну, писала, например, какая-то сумасшедшая, подвинутая на борьбе с режимом.

— С любым — или с нынешним?

— Судя по всему, с любым, но вот именно сейчас — с помощью песен под гитару — с этим. Она прислала нам расписание своих концертов, «вы нас все зажимаете, но свободу не задушить». Смешнее обычно общаться с какими-нибудь шарлатанами. Типа у нас была статья про экстрасенсов, они нам долго звонили и на меня давили, чтоб я удалил статью, потому что она явно заказана конкурентами.

— И как это выглядело?

— «Здравствуйте, мы вам звоним, у вас есть статья про сущность в виде гномика». Она действительно у нас есть, очень хорошая, это одна из самых популярных, по-моему, в антишарлатанских кругах статей, на нее довольно часто ссылаются, поэтому чуваки ее в какой-то момент увидели. Они начали ко мне приставать: туда-сюда, типа, «мы знаем, это заказали конкуренты, наносит ущерб нашему бизнесу, будем на вас в суд подавать». Я говорю: «Подавайте. Вы мне высылаете свои свидетельства медицинские, что вы окончили, что вы врачи. Я это публикую, на этом тема закрывается». — «Я окончила в 1978 году санитаркой, это все, что у нас есть». Всё, больше она не звонила.

— А когда-нибудь было чувство, что есть сумасшедшие, способные перейти от разговоров к поступкам в реальной жизни?

— Нет. Ну, чувство-то есть всегда, но этого бояться бессмысленно — на то они и сумасшедшие. А мой адрес засвечен примерно везде домашний.

— Лурк все время тестирует границы допустимого и часто жмет на больные точки общественного сознания. В этом его прелесть — но в этом же, наверное, сложность причастности к нему. Можете ли вы представить себе ситуацию, когда на Лурке появилось бы что-нибудь, от чего вам, Диме Хомаку, пришлось бы публично открещиваться?

— Ну, собственно, я живу с этой боязнью последние лет шесть-семь. Я не представляю, чтобы мне пришлось открещиваться. Извиняться — да, представляю.

— Периодически всплывает такая тема: доносы в органы по поводу материалов Лурка. Как это устроено — и про что пишут?

— Вот это очень богатая тема, она началась два года назад. У нас была статья про какого-то малолетнего, будем честны, говнаря-сатаниста.

Призрак Умберто Эко смотрит на меня из зеркала, а за ним стоит Набоков, мрачно смотрит.

— Малолетнего — это сколько лет?

— Это условно 18. Нет, тут смешнее история. Короче, статья про то, как чувак слушал «Арию». А потом в балахоне «Арии» с каким-то ритуальным кинжалом в оплетке проволочной он якобы приносит консервную банку тушенки в жертву. Создали явно его друзья — с большой любовью, с видеоматериалами. Статья совершенно бессмысленная, но очень хорошо показывает подростковый сатанизм. Но чувак вырос. Говорит, уберите, пожалуйста, мое имя, а то будет плохо. Сказали: «Чувак, это ты?» — «Я». — «Ну и какие проблемы тогда? Живи с этим знанием». Но чувак вырос в адвоката «Газпрома», поэтому меня таскали в Следственный комитет — он по своим каналам просто нажаловался. Меня вызвали на допрос, попугали, он пришел с адвокатом, это вот так решается в России.

— И как?

— Мы удалили паспортное имя. Он: «Ребят, да я же ничего плохого не хотел, я мог с вами через байкеров связаться, у тебя ж есть мотоцикл, у меня был твой телефон, но не позвонил, я так решил». Но это было доследственное действие, поэтому никаких последствий не возымело, я удалил его имя, он сказал: «О, прекрасно. Теперь друзьям показывать могу! А так бы отдел кадров увидел — мне каюк».

— То есть он исходил из прагматических соображений, не морализаторских?

— Да. Он не против статьи — но отдел кадров увидит!

— Бывают ли доносы другого рода — от православных активистов, защитников детей, любителей собак, радикальных феминисток?..

— Да, православные активисты… С феминистками я как-то вроде нормально общался всю жизнь, несмотря на контент. Ну то есть, не знаю, есть вот там украинская феминистка Мери Кристмас, мы с ней, правда, потом разругались-таки, но совершенно мимо Лурка. Она до сих пор обижена на статью, но это другой вопрос. Феминистки мне, как ни странно, ничего не предъявляют, у моего старого приятеля жена — эмгэушный преподаватель, она сильно в феминизме. Она как-то ничего мне не высказывала, никаких претензий.

— Может быть, потому что Лурк одинаково безжалостен ко всем?

— Может быть. Православные ко мне приходили с жалобами. То есть ко мне домой приходили дознаватели, это та же самая дама, что искала сатанизм в «Гарри Поттере», накатала вот такой толщины экспертизу своими силами. Соответственно ко мне приходили дознаватели и дознавали: зачем мы оскорбляем религию. Пока это никаких последствий не возымело. Заявление само — вот оно. Приходили с ним и с толстенной распечаткой «экспертизы» того же авторства, этой же дамы.

— Вы так легко говорите об этом, а мы же все пытаемся себе представить, каково оно: допрос, дознаватели, пятое-десятое.

— У человека есть список вопросов. Он спрашивает: «Вы писали?» — «Нет, я не писал». Я говорю — представьте себе форум или представьте себе ЖЖ. Там пишут люди. Если вам очень нужно — давайте ордер, мы вам выдадим айпишники тех, кто правил эту статью. В заданном диапазоне: число, месяц, год. Дальше они обычно спрашивают типа: «Каким провайдером вы пользуетесь?». Чтоб запросить у провайдера, если что, айпишники. Типа «всегда ли вы проживаете в этом городе?». Когда нас допрашивали по экстремизму, было все еще смешнее, там даже обыски пошли.

— Что искали? Что вообще могут искать у Лурка?

— А в том-то и дело, что — ничего. Это запугивание…То есть обиделась Республика Адыгея вся в результате. Несколько лет назад… Я говорил, что для нас самое страшное — не какая-нибудь Катя Гордон, для нас самое страшное — это обидеть начальника отделения милиции. Потому что он может начать бычить. И выяснилось, что мы чуть-чуть перешагнули за эту грань, поэтому на нас обижаются уже главы республик. Рамзан Кадыров запретил Лурку год назад … То есть просто сказал: ее больше не будет. В Чечне больше ничего на эту тему не было, но провайдеры блокируют, насколько мне известно. И вот примерно в то же время Адыгея обиделась на то, как адыгейцы пишут о своей республике. Все, что у нас написано, написано знающими людьми, которые там живут или жили. Соответственно меня таскали на допрос в Следственный комитет и приятеля, это наш админ, который отошел от дел довольно быстро, но в 2009 году, когда создавалась статья, еще там был…

— Как вы выдерживаете вот это все — и не было ли желания бросить Лурк к чертям? Как вы справляетесь на человеческом уровне? Зная, что могут, скажем, прийти с обыском к родителям?

— Ну, желание бросить все на ∗уй периодически появляется, но для меня это принципиальный момент. Я не знаю, это громко звучит, но я за свободу слова для самого последнего м∗дака. Исходя из этого — если я сейчас подвинусь — ну… главное, что мама обидится еще ко всему прочему. Мама за это дело горой и периодически читает. Ну, собственно, себя уважать перестану довольно заметно. Я давно мог бы… Давно это можно — с такой посещаемостью просто завешать порно-баннерами, типа за полгода срубить бабла и свалить в Камбоджу, как чуваки с The Pirate Bay, а не как Полонский : )). Это не метод, потому что — ну зачем я тогда во все это впрягался, во-первых. Во-вторых — это совсем не реализация детской мечты, это что-то совсем ей перпендикулярное получилось бы — так нельзя, короче.

Интернет выходит из подросткового периода.

— Про контент: можно попробовать назвать самые популярные статьи?

— Настоящий ответ — вот. Это статьи, на которые больше всего ссылок из других статей. А самая популярная статья всегда и везде будет «Быдло» — потому что это то, от чего дистанцируются… Это мифическое быдло, от которого дистанцируются, собственно, пишущий и читающий. И вторая самая популярная статья — это, естественно, «95%»: о том, что 95% — идиоты. Это то же самое. Мы умнее то есть. Это отстройка. Она довольно грубая, но…

Второе — у нас был шанс, особенно перед выборами президента… Собственно, то, из-за чего мы разосрались…. Ребята сказали, наши админы (буквально пара человек): «Мы щас можем срубить бабла за мелкий прайс, начать размещать, как в ЖЖ, там всякие прокремлевские молодежные темы. Тем более что мы можем их удалить или забить мусором… Статья повисит месяц там, потом ее удаляем, и все при делах». Во-первых, я говорю, это будет от моего имени, а я под это не подписываюсь. И, естественно, это размещалово — это не то, ради чего. Потом мне как-то перед выборами уже региональными писал старый-старый знакомый, политтехнолог, говорит: «Можешь статью переправить, убрать там… мы тебе заплатим каких-нибудь пару тысяч». Я говорю: «Нет». В итоге: «О'кей, все понял, спасибо, больше приставать не буду». В общем, кандидату не нравится статья про него, он готов заплатить денег. Будете? Нет, не будем. Это официальная позиция, что не будем. Хотя, блин… еще раз… местами бывает обидно, конечно, что такая посещаемость, а денег с нее примерно…

— Почему Лурк выбрал быть некоммерческим? Можно же, наверное, зарабатывать каким-нибудь непостыдным образом, размещать рекламу чего-нибудь непротивного. Если, конечно, есть что-нибудь, что не противно Лурку : )

— Во-первых, потому что коммерческое предприятие на территории России — это огромная уязвимость. Я-то собрал чемодан и уехал, допустим. Все завязано на мне, больше никаких обязательств… Пока меня за жопу не взяли — все хорошо. Во-вторых, мы какие-то деньги, ну там на хостинг, на мелочь, собираем рекламой непротивного, близенького целевой аудитории — компьютерных игрушек. Это очень мало денег, я точно знаю, что в проектах наших друзей гораздо больше денег, но мы — не они… Вот, в принципе, это интересный момент. Я сначала думал, что это какая-то русская беда традиционная со свободой слова, потом я посмотрел, как это делается в америках, поисследовал… Нет. Оказывается, есть просто две категории людей — программисты и их пресс-службы. Они как бы: «Нас просили удалить? Мы удалим, без вопросов». У них нет никаких представлений о целостности архива, о целостности… Осталась дырка на этом месте — ну и нормально.

— О связности интернетов!

— Да, вот связность интернетов, связность всего. Они в этих категориях не думают. Это не связность интернетов на самом деле, это еще там Борхес, это связность вообще, непрерывность мировой литературы, вся семиотика тут как бы начинает смотреть на меня из… Призрак Умберто Эко реально смотрит на меня из зеркала, а за ним там стоит Набоков, мрачно. Статья там какая-то, заметка… ну блин, не получается убрать это.

— Есть пример малозначительной заметки, которую нельзя убрать, потому что нарушится связность информационного поля?

— Есть. И это история как раз о том, что люди повзрослели. В детстве, на самой-самой заре Луркмора, наши какие-то друзья, очень долбанутые сисадмины, жили мужской общагой, три мужика снимали квартиру. Естественно, они ее превратили в ад, угар и разбили там унитаз. После чего их выгнали, они сняли следующую, превратили ее в ад, угар, у них стояли там сановские сервера в туалете. Почему-то эта квартира, каждая ее следующая итерация, называлась «Цугундер». Они написали отдельную статью на «Бутовский Цугундер» — и это стало внутренним мемом, нарицательным именем для бессмысленной статьи. Типа «что вы к нам с этим Цугундером лезете». Прошло четыре года, ребята озаботились, как будут выглядеть перед отделом кадров, при том что там не было их имен, только ники, там не было даже фотографий голых, как ни странно. Но вот — они попросили удалить, я долго сопротивлялся, потому что, еще раз, это наша личная история. Вот в таких мелочах оно и проявляется. А ребята, которые друзья этих сисадминов, говорят: «Да ладно, да удали, в чем проблема-то?». Ну вот есть проблема. Нельзя рушить уже написанное. Чувствуешь себя как Герострат. Как будто со спичками прогуливаешься к храму Артемиды. И это не совсем шутка, это меня больше всего беспокоит на этом свете.

— Можно выделить какие-то важные процессы, происходящие с Лурком прямо сейчас?

— Прямо сейчас я вижу, что… Ну то есть я уже нарывался на то, что я очень плохой футурист, но мы все видим, что интернет сильно схлопывается, тот интернет, который был с нами у кого-то с 96-го, с 97-го года, — он перестает быть. Причем это не в России, это международное. Сейчас я чувствую, что в какой-то момент мне придется в бункер куда-то прятать годичные срезы Лурка, они у нас в принципе уже готовы, не знаю — какому-нибудь университету жертвовать и говорить, что на этом всё.

— Почему?

— Потому что интернет становится более таким… регулируемым местом, где две трети нельзя… Ну, наркотики у нас уже все вычистили, допустим. При том что это были научные статьи, написанные, как правило, теми, кто понимает, со ссылками на исследования, на научные журналы… Вычищают сейчас под знаком борьбы с порно, вычищают рисованное порно, потому что обычного у нас нет.

— Мы имеем в виду хентай, например?

— Ну да, ну да. Потому что там кошечка похожа на ребенка.

Самое смешное — что Россия идет флагманом в плане регулирования интернета из стартовой позиции «У вас БЫЛА свобода самовыражения». От полного отсутствия регулирования — до полной зарегулированности... У нас это все более красиво и более остро, но эти же процессы, я точно знаю, есть во Франции, я вижу подобное в американских интернетах. Останутся такие псевдоострые статьи…А у Луркмора есть честное такое вот: «А пошло оно все!» — и с этой мыслью пишется статья.

— Некоторая безоглядность.

— Да, отчаянность, совершенно причем подростковая, вот! Но интернет выходит из подросткового периода, несмотря на то что новые подростки в него придут… Это вообще мне напоминает ситуацию с печатной прессой в начале 90-х, когда мне было 13 лет, я мог купить любую вообще книжку, абсолютно любую на лотке, никто меня не спрашивал ни о чем. Потом это все прижали, урегулировали, пришли два-три монополиста. Но, к счастью, сейчас я пообщался с ребятами, буквально вчерашними школьниками, которые сейчас делают TJournal, с тем же бывшим игровым миром, миром поп-культуры: «взрослые люди не понимают, а мы пишем из гущи событий». Они тоже готовы рубиться, и на нас все не кончается. Я просто последние три года боялся, что все плохо, «Наши» победили и ничего тут больше не вырастет. Но сила нонконформизма — она такая…

— Да, ведь маятник, к счастью, неостановим: где возникает регулируемая структура — там возникает и андеграунд…

— Именно. Есть такой человек, бывший сотрудник «Ленты.ру», Султан Сулейманов и их проект TJournal. Я сейчас с ними немножко общаюсь, они на меня смотрят как на гуру, от чего я совсем офигеваю, так нельзя, жизнь меня к этому не готовила. Но там видно, что они готовы рубиться в ту же примерно сторону. Может быть, они там, конечно, в какой-то момент передумают, но я вижу, что есть такие люди как минимум, которые готовы вот так вот показывать Роскомнадзору. Потому что кто-то должен. Роскомнадзор, конечно, тоже та еще интересная организация. Его представитель приходит в комменты. То есть даже не в комменты, а в частной переписке начинает учить жизни… Есть чувство реально, как с майором спецслужбы говоришь… Он шутит, смеется, какие-то общие темы находите, но при этом: «Почему то, а почему это, а как вы можете, а вам не стыдно? А раньше надо было думать!». И он меня не так чтоб сильно постарше, примерно общие интересы, но вот он считает, что государство превыше всего, и с этой позиции учит жизни вообще по любому вопросу. Причем честно, добродушно… Но понятно, что осадочек такой. Потому что для меня вот самое больное — невозможность свободной дискуссии. Собственно, самое страшное, что есть, — это вот этот закон о защите прав детей, по которому выносят всех: он не подразумевает дискуссии. Анонимный якобы эксперт выносит решение в полторы строчки на основании неизвестно чего, и ты вынужден подчиняться и не можешь это оспорить. То есть я-то, в принципе, готов был оспаривать это в суде со всеми вытекающими. Но нет никакого суда. Ты не можешь ничего сделать. То есть ты можешь снести, а потом уже идти в суд. Но вот Сулейманов пошел, из TJournal, за Твиттер, и, собственно, уже больше полугода не происходит вообще ничего.

— Почему?

— А государству это… невыгодно. То есть государство не хочет ничего… Процесс переносится, и переносятся слушания, потому что никто не хочет, видимо, отстаивать в суде или вызывать экспертов. Никто не хочет отвечать за свои слова, в том-то и дело, что они не готовы никак свое решение обосновывать и за него чем-то отвечать. Это именно структурная безответственность на всех фактически уровнях, где я сталкиваюсь с медиа. Ну и плюс, я говорю, третья тема, мы ее, слава богу, не трогали: это то, что русская медиа, сколько я с ней общаюсь, а общаюсь я с ней с 98-го года, сколько я в нее пишу, — это вечная попытка продаться подешевле, что меня всю жизнь раздражало. «Радуйтесь, ребята, я нашу (обложку) продал русской конторе издательской». — «Да они же говно выпустили!» — «Да слушай, какая тебе разница, напиши, что она хорошая». Ну, типа, ноль integrity. Собственно, я говорю, в русском языке не существует слова integrity… Попытка была какая-то псевдогражданской журналистики с Луркмором, но Луркмор — это ровно зеро integrity где-то. Его там не ожидаешь. Ну и, собственно, получается чуть-чуть честнее хотя бы.

Еще раз — идея Луркмора чуть-чуть в том, вот я забегаю даже не назад, а неизвестно в какую сторону, что: «Ты предвзят. Пиши о том, что лучше знаешь. Не пытайся строить из себя объективного чувака».

— Дима, держитесь, пожалуйста.

— Ну, я сейчас сменил пока место проживания все-таки. А то кто их знает.

Понравился материал? Помоги сайту!