Органы без тела

«Тело без органов» — концепт Жиля Делеза и Феликса Гваттари, предполагающий виртуальное измерение тела — помимо актуального, которое есть. Тело без органов — это возможности, то, что потенциально может быть. Захватывающая и переменчивая штука. Тела состоят из движущихся потоков, и жизнь — более цельный субстрат, чем нам кажется. Не взаимодействие сущностей, а перетекание свободной материи. Мне кажется, биоарт с этим концептом пересекается на встречном движении — и хочется «поиграть со смыслами», представив, будто есть и обратное — органы без тела.

Около года назад в Петербурге была выставка Валерии Абендрот — там были органы, фрагменты человеческих внутренностей, напечатанные на 3D-принтере. Они были приятного кораллового цвета. Это называли биоартом, но у меня с челюстями своя история.

Мой папа — зубной техник. Приличную часть детства моими игрушками были слепки челюстей незнакомых людей из воска кораллового цвета. Мне нравилось согреть его в руках, перекрутить — тонкая нежная пластинка оставалась слепком чьего-то неба, но становилась фигуркой в моем вымышленном мире. Валерия Абендрот — тоже зубной техник: до того, как заняться искусством, она несколько лет работала по специальности.

Биоартом принято называть работу с живым, отправной точкой направления называют флуоресцентную крольчиху Эдуардо Каца — в 2009 году он совместил белок медузы (отсюда флуоресцентный свет) с клеткой кролика. Так появилась Альба — светящаяся крольчиха. Впрочем, сам Кац этот термин озвучил еще в 1997 году, когда создал «Капсулу времени» — в рамках проекта он вживил себе в руку чип.

В мире биоарта есть флагманы — объединение Bioart Society, австралийский кластер SymbioticA, но в целом он подчеркнуто горизонтален. Например, Bioart Society — специалисты в диапазоне от программистов до художников (и все это замешено на науке), изначально это финское сообщество, но схожие движения есть не только в Суоми. В России направление зажило своей жизнью — какой? Я заметила, как по-разному его воспринимают, например, студенты магистерской программы Art&Science ИТМО и люди с традиционным художественным образованием. Программа ИТМО — часть международного процесса, но есть ветка биоарта, которая растет будто в сторону.

Выпускники привычных художественных вузов формат art&science воспринимают, скорее, чувственно, в такой среде научная подложка биоарта не может не перетечь во что-то иное — если, доверяя Делезу и Гваттари, искать целое, а не противопоставлять сущности. Такова специфика России: у нас многие художники все еще получают, хотя бы фрагментарно, консервативное образование — как они вливаются в процесс?

Поиски целого (а я как человек с традиционным художественным образованием ищу ощупью) — занятный процесс, который запускает иррациональное мироощущение (это, если что, предупреждение). В общем, бывает такое — ощущаешь что-то как биоарт, сомневаешься: может, мне кажется, потому что просто нравится? Я уже поняла, что мне нравится биоарт. Да и несерьезный аргумент: в смысле — «ощущаю»?

В июле 2020 года петербургский художник Hioshi приготовил котлеты из лука, муки и своей крови. Он опубликовал рецепт в Instagram, предлагая «преодолеть трудности с нехваткой еды, в частности мясных продуктов». Он взял у себя кровь, взболтал ее, добавив уксус — чтобы не было комочков. Не слишком крупно нарезав лук, залил его кровью, помешивая, добавил муки. Из этой массы слепил и обжарил котлеты. «К июню 2020 года 45% россиян живут на доходы менее 15 т.р. в месяц, 22 млн людей находятся за чертой бедности, — писал художник. — Правительство РФ уже сталкивалось с кризисами ранее и преодолевало их благодаря ресурсам земных недр. <… > Сотрудники Министерства Великодержавия учли опыт добычи природных ресурсов и теперь желают гражданам РФ помочь и поделиться. Помочь советом и поделиться опытом. Чтобы гражданину РФ преодолеть трудности с нехваткой еды, в частности мясных продуктов, нужно…» — далее идет рецепт.

Работу Hioshi я считываю как биоарт, но насколько я права и есть ли тут вообще «правда»? Тот же Эдуардо Кац вживил в петунию (цветок) ген своего иммуноглобулина, отдал растению часть себя, отвечающую за защиту организма от угроз. Hioshi предлагает более циничное расходование ценного белка — и это, по-моему, характеризует биоарт в России, проект отрефлексирован в нашей реальности.

В котлетах проще увидеть социальную тему — это ведь проект о нищете и лицемерии. В ленте Instagram рядом с радостно-мотивационными постами Матильды Шнуровой про новые рестораны котлеты смотрелись нигилизмом. Мне понравилось желание выжать материал буквально из себя. Бескомпромиссное жертвоприношение: художник ослабил себя, забрав кровь ради искусства, которое не расцветет — буквально, как гены Каца, — а будет съедено здесь же, на кухне. Это завораживает — и вписывается (впитывается?) в идею «органа без тела». Не сосуществование, а самопоедание. Как тебе такое, Жиль Делез? Но бывает и по-другому — нежно и трепетно.

В небольшой галерее (комнате, пространстве?) странные вещи стоят под стеклянными колпаками. Свисают с потолка, спрятаны в небольшой павильон. Пинцеты, что-то маленькое, окровавленное. Колбы с привидениями растений. Я вспоминаю плотную зеленую листву из мира Фриды Кало — небывалую по нашим северным меркам. Рассматриваю нежный остов растения, висящий в прозрачной жидкости. Рядом — фото, на которых структуру этих листьев будто трансплантировали на кожу человека. Растение то ли прорывается изнутри, то ли впитывается в человека снаружи. В павильон заходит девушка, она оказывается художницей и автором «растений Фриды Кало». Это мексиканская художница и биотехнолог Лаура Родригес — выпускница программы ИТМО Art&Science, а проект — «Становление растением», он предполагает пересадку структуры растений на кожу (растения при этом лишены живых клеток). Она рассказывает, как ее завораживает работа с растениями, с их структурой. Я предлагаю ей представить, как в будущем искусстве сплетется живое и неживое. Она говорит, что видеть будущее не умеет, но происходящее сейчас очень интересно. Я понимаю, что для нее виртуальное, подчеркнуто неживое, и, наоборот, живое — не противопоставленные явления, ведь она «пересаживает» остов растения на живую кожу. Симбиоз, воскрешение, жизнь.

Проекты на базе ИТМО мы обсуждаем с художницей Викторией Гопка — говорим об этике, горизонтальности и жестокости перформансов в биоарте. Мне кажется важным в этом материале оттенить свое мироощущение (которое, повторю, ощупью воспринимает смежные с наукой проекты) взглядом человека, осмысляющего процесс изнутри.

— Для меня биоарт связан с постгуманизмом, с восприятием мира как среды обитания многих существ, не только человека, — говорит Виктория. — И человек — не центр этого мира, в таком мире вообще нет центра, только связи и взаимодействие — он горизонтальный. Поле действия биоарта — это живая среда, динамичное тело, состоящее из мириад других тел с собственными системами коммуникации, симбиотическими отношениями и конфликтами. Важное значение приобретает вопрос границ, которые невозможно установить, невозможно проследить, где заканчивается одно тело и начинается другое. Художник в биоарте имеет дело с живой материей, которая постоянно меняется, трансформирует свои границы, не поддается контролю.

— Давайте немного остановимся на этом. Вы говорите о неподконтрольности, но автор ведь знает, что делает, какой результат хочет получить. Он своего рода диктатор — как, например, режиссер в театре. Нет ли здесь этической коллизии, раз вы работаете с живыми организмами?

— Это непростой момент. Когда биоарт только зарождался, не было такого этического дискурса, какой есть сейчас. Казалось бы, какая проблема может быть в том, чтобы убить бактерии? В 2008 году в Музее современного искусства (MoMA) в Нью-Йорке выставлялся проект «Victimless Leather» («Безжертвенная кожа») коллектива Tissue Culture & Art Project. Живые стволовые клетки мыши держали в специальном инкубаторе, подавая питательные вещества. Но клетки стали разрастаться слишком быстро — и куратору Паоле Антонелли пришлось «убить» их после выставки, перестав подавать питательные вещества.

Это вызвало дискуссию. Существуют ли ограничения для работы с такими маргинальными, но все-таки живыми организмами, как, например, бактерии? И как нам относиться к такому сложному феномену, как полуживые объекты (ткани, выращенные в пробирках), которые сложно рассматривать в человеческих категориях? Люди имеют определенную власть и очень зависимы от нее. Но нам дано сознание, и мы можем попробовать с его помощью научиться другим видам взаимодействия с миром, не только тем, что основаны на захвате и манипуляциях. Например, мы делали инсталляцию с паутиной, которую ученые забирают у пауков. Паук живет, получает пищу, но паутина производится фактически вхолостую для самого паука. Нормально ли это или люди отнимают часть идентичности паука, потому что он больше не добывает пищу самостоятельно? Или все эти размышления касаются только человеческих категорий и этических переживаний, а у паука вообще нет таких проблем? Но совершенно точно эти проблемы начинают затрагивать нечеловеческий мир, когда из-за нашей самонадеянности среды обитания загрязняются и виды вымирают. У нас пока нет ответов, но необходимо задавать себе все эти противоречивые вопросы, чтобы не мечтать о бегстве на Марс, а понять, возможно ли улучшить ту ситуацию, в которой мы оказались вместе со всей планетой.

Меня завораживает работа с живым. Биоарт заходит на территорию совсем крошечных живых частиц, и все они между собой коммуницируют, создают альянсы, ассамбляжи. Еще меня интересует перформанс, и оказалось что между перформансом и биоартом много общего: оба этих направления имеют дело с телом, его трансформациями, переосмыслением границ, но в случае с перформансом это происходит на макроуровне, а биоарт работает на территории микровзаимодействий.

И выходит, что нет ничего безжертвенного. Например, для работы со скульптурами из живых тканей используется эмбриональная бычья сыворотка (fetal bovine serum), то есть даже критическое искусство не может обойтись без жертв. В этом вопросе очень важно научиться эмпатии. Например, мне самой пока сложно сочувствовать бактериям, но, когда они становятся частью живой скульптуры, я начинаю испытывать к своей работе довольно сильные чувства. После выставки мне придется «убить» свою скульптуру, и эта необходимость начинает влиять на меня, на мое отношение к живому и его пределам, к тому, что мы включаем и исключаем из поля нашей заботы. Произведения биоарта довольно сложно воспринимать, потому что они скорее отталкивают, чем вызывают сочувствие, требуется почти насильно вталкивать себя в зону дискомфорта. Но если сделать над собой усилие и все-таки задуматься над этими острыми вопросами, открывается бескрайнее поле для изумления и переоценки ценностей. Этим и ценен биоарт — тем, что он ставит и художника, и зрителя в ситуацию сложных этических противоречий и выбора, которого никак не избежать.

* * *

Биоарт нечасто анализируют — зрительские ощущения вытесняются технологической новизной или этическими коллизиями. Но в разговоре с Викторией возникла идея об отсутствии границ между телами из-за симбиотических отношений частиц. Это «тело без органов», только живое, или органы без тела — именно потому, что они живые? Что чувствует человек, встречаясь с таким искусством, — и где в нем эстетика, если мы говорим в основном об этике?

Думаю, не только для меня главным при встрече с искусством остается вопрос «что ты чувствуешь?» И у меня нет отторжения от биоарт-работ, наоборот — они привлекают, это приятное «родство» по праву живого с объектом — или, вернее, субъектом: ведь биоарт — живой.

Но раз уж мы пока не стали одним целым — значит, еще есть вопрос эстетики, отдельно стоящего художественного образа. Я ценю честность и силу эстетики и думаю, что художник и его работа — не одно и то же. Более того, меня обычно интересует только работа — образы и эстетика, итог работы таланта и интеллекта. И мне странно, что вдруг стало важным, достаточно ли экологичен художник в быту. С одной стороны — наверное, это шаг ко всеобщему симбиозу, невиртуальному целому. С другой — не могу не думать об утопичности такой идеи. Пока кажется, что мы за теорией, принципами и прочими холодными вещами теряем чувственный аспект, будто намеренно отключая этот канал восприятия. За что мы с собой так?

Думаю, мы вообще теряем, воспринимая биоарт в рамках, условно — от флуоресцентной крольчихи. Если говорить только о чувственном восприятии, котлеты из крови и картина караваджиста Джованни Антонио Галли (Сподарини) «Христос, демонстрирующий свои раны» (ок. 1630) вполне вписываются в виртуальную экспозицию с «безжертвенной кожей».

Биоарт — этическое утешение и провокация одновременно, жестокий перформанс и самая буквальная нежность. Как эстетическое явление биоарт (для меня — наверное, эта ремарка нужна везде) завязан на телесности, и в этом смысле он не нов. Новизна — в разоблачении целостности, такой греющей в античном, ренессансном или — местами — советском исполнении. Но за счет смежности с наукой биоарт может предметно ответить на вопросы, которые «традиционное» искусство часто даже не в состоянии внятно сформулировать, биоарт — для любопытных и немного кровожадных эстетов. И очень хочется, чтобы за вопросами этики не потерялась эстетика — которая сейчас как никогда уязвима.

В феврале в московской галерее Surface Lab Art прошла выставка проекта «Холодец», ее художники тоже называли биоартом, хотя «живого» в смысле, о котором говорит Виктория Гопка, там не было. Было пластмассовое «Сердце» (2020) Николая Чирятьева дикого алого цвета и его же «Мозг» (2020). Был слепок челюсти человека («Борщ» Алексея Михеева (2019)), распятые останки жуков в окружении проводов («Собрание» Владимира Горбунова (2020)). Так получилось, что я следила за «Холодцом» почти с рождения (проекта, не меня), его делали мои друзья. Он был панковским, постиндустриальным, к выставке под кураторством Алексея Михеева (который, впрочем, уточняет, что по жизни он не куратор) стал броским, фотогеничным и — более чувственным. «Холодец» делают ребята с традиционным образованием; уверена, что завороженность пластмассовым сердцем, обрастание эстетикой и импульсивность подачи — оттуда. После выставки Алексей подтвердил мою догадку, сказав, что собирал проект интуитивно, а как художник «привык работать с тем, что под ногами». Совсем не лабораторный подход.

Итак, мы встретили (как минимум) два подхода: научный, предметный — и образный, несколько китчевый эстетически и интуитивный. Не могу выбрать, что больше впечатляет, но чувствую, что все вместе это новый виток давнего аспекта искусства — эмпатии. После XX века эмпатию можно вызвать, показав, как Валерия Абендрот, органы — органы без тела. Или сделав из части себя котлету — и где-то рядом Джованни Антонио Галли, который предлагал заглянуть в раны Христа. Теперь можно не только заглянуть, но и достать органы или ДНК (как сделал бы Эдуардо Кац). Или «пересадить» на кожу Спасителя остов растения, как придумала Лаура Родригес. Это полярные ощущения — эмпатия к бактериям и готовность смешать свою кровь с жареным луком. Лишить растение живых клеток, а потом вживить его в себя. Назвать сердцем кусок пластмассы в тазике. Или это приметы горизонтального мира?

Чтобы сделать какой-то вывод в этом бесконечном диалоге и все же прийти от противопоставлений к целому, скажу так: горизонтальный не значит плоский. Этичный не значит неэстетичный. А органы без тела должны встретиться с телом без органов. Ну, в моем идеальном мире, конечно. Больше зарисовок оттуда — в моем телеграм-канале.

Этот раздел мы делаем вместе с проектом She is an expert — первой базой женщин-эксперток в России. Цель проекта — сделать видимыми в публичном пространстве мнения женщин, которые производят знание и готовы делиться опытом.

Ищите здесь эксперток для ваших событий.

Регистрируйтесь и становитесь экспертками.

Понравился материал? Помоги сайту!