Дельфин: «Важно, чтобы был оппонент»

К началу лета Дельфин выпустил клип на песню «Лето» — пожалуй, самую трагическую песню с его мрачного и отчаянного альбома «Край», антиутопии, в которой молодые и пылкие сердца становятся пушечным мясом. Клип «Лето» как раз об этом:

Воспользовавшись поводом, Денис Бояринов поговорил с Дельфином о его молодости, манипуляциях взрослых и о любви.

— «Край» — это продолжение «442», но есть одно большое отличие — там появляются герой и героиня. Альбом открывается песней о вечной силе любви, которая мощнее всего на свете, и заканчивается романсом — герой вроде бы и потерял свою любовь, но она навсегда осталась в его сердце. Ты правда считаешь, что любовь может стать спасением для человека, живущего в мире, в котором все идет не так?

— Любовь — это не спасение. Любовь — это состояние максимально возможного сопротивления всем внешним факторам. Если вас двое в этой любви (или даже больше — если это семья), то это очень много. Если вы любите без взаимности и живете ради этого ощущения — это тоже очень большое оружие.

— То есть любовь в твоем понимании — это источник некоей силы, энергии?

— Можно и так сказать. Это чувство, дающее серьезные основания для существования. Впрочем, как и ненависть — ненавидя, можно такого наворотить, что будь здоров.

— Я как раз хотел заметить, что любовь легко превращается в ненависть, особенно если она безответная.

— Ненависть — вообще кровь любви.

— Еще мне показалось, что один из лейтмотивов «Края» — как взрослые цинично манипулируют молодыми людьми.

— Нет, не показалось.

— Это в тебе говорит отец двоих детей, который боится, что его детей будут использовать?

— В общем, да.

— Какие события тебя натолкнули на мысли об этом?

— Когда ты молод, тебе кажется, что ты все можешь изменить, и ты готов сделать для этого максимум, на что способен, — находясь только на поверхности происходящего, не утруждаясь изучением работы механизмов, которые в конечном итоге заставили тебя оказаться на улице и выйти с протестом (если мы говорим о протестах). И это абсолютно нормально. И нормально то, что так всегда и было, — что люди разумные, более опытные и старшие, всегда манипулировали молодыми людьми. Было бы глупо не использовать такую могучую силу и энергию. Но, когда я наблюдаю это с экрана телевизора или просто проходя по улицам, для меня становится очевидно (исключительно с точки зрения прожитых лет), почему молодые люди стоят на улице и почему у них в руках эти плакаты. И от этого становится… Когда все понятно, становится неинтересно и немножко грустно.

Любовь — это состояние максимально возможного сопротивления всем внешним факторам.

— Своих детей ты пытаешься оградить от манипуляции? И возможно ли это?

— Единственный способ — быть с ними на связи. Я не могу им запретить что-то делать. Но, если происходит диалог, обсуждение каких-то тем — любых, хотя бы музыкальных, — через это просвечивается мое отношение к остальным жизненным событиям. Каждый может остаться при своем мнении, но мои сомнения, заданные мной вопросы или полученные от меня ответы повлияют на принятые ими в будущем решения. Предупредить их я точно могу, а для этого надо быть с ними в контакте и быть готовым всегда отвечать на вопросы.

— Давай поговорим о твоем юношеском опыте: тебе доводилось быть жертвой манипуляций? Были попытки использовать Дельфина?

— Близкие по теме события были во время предвыборной акции «Голосуй или проиграешь». Но даже тогда я прекрасно понимал, что я делаю, и делал это сознательно, потому что за это очень хорошо платили. «Мальчишник» в ней участвовал — был тур городов на 30, был зафрахтован самолет из музыкантов, который летал из города в город. Абсолютно бухой самолет (смеется).

— Продюсер Адамов вспоминал, что «Мальчишник» записывал первые песни в студии на Кутузовском проспекте чуть ли не под лязг гусениц танков, в августе 91-го въезжавших в Москву.

— Это продюсер Адамов насочинял.

— Тем не менее «Мальчишник» появился в бурное время политических перемен, происшедших с Россией. Какое у тебя было к ним отношение? Что ты подумал, узнав об августовском путче?

— Когда я увидел танки по телевизору, я вообще не понял, что происходит. Но в этот момент я был в гостиничном номере в Ницце. Сидел, вытаращив глаза: «Что это такое?»

— А что ты делал в Ницце?

— Мы поехали на пару недель отдыхать…

Я воспринимал мир вокруг меня таким, каким он был вокруг меня, — я не пытался его менять, а пользовался тем, что он предлагал. Нет продуктов в магазине — и нет, я не обращал на это внимания. А обращал внимание на друзей, на девушек, на свои увлечения. Все остальное не имело для меня большого значения: это была данность, по правилам которой надо было существовать. Ну вот есть турникеты в метро — надо пять копеек опустить за проезд, но всегда можно руками зажать эти штуки и пройти бесплатно. Я даже не думал об этом.

Люди разумные, более опытные и старшие, всегда манипулировали молодыми людьми.

— Если бы ты 19 августа 1991 года был не в Ницце, а в Москве — ты бы пошел к Белому дому?

— Возможно, и пошел бы. Я бы мог быть в какой-то компании и в общем кураже мог бы спокойно там оказаться. Но специально бы не пошел.

— А что было для тебя важно в тот момент — музыка?

— В первую очередь, да. Увлечения — танцы, музыка, что-то новое. То, через что, как я предполагал, мне можно было самоутвердиться среди своих сверстников. Это было наиболее важно.

— Насколько тексты «Мальчишника» соответствовали твоему тогдашнему ощущению себя — ведь это же все-таки был продюсерский проект?

— Изначально группа задумывалась как аналог New Kids on the Block: в ней было очень много народа, и все они разучивали какие-то странные танцы. Но после того, как я вместо одного из участников съездил на первые гастроли и открывал там рот под фонограмму, мне предложили остаться в коллективе.

— То есть секс-ликбез для юношества — это твой вклад в «Мальчишник». Русские New Kids on the Block должны были петь что-то слюняво-романтическое.

— Ну да, первые треки «Мальчишника» такими и были…

— То есть тексты были честные? Вы были такими крутыми парнями — ну или хотели ими казаться…

— Даже если там что-то было преувеличено, то мы хотели такими быть. Было всякое (смеется).

— Почему ты ушел из «Мальчишника» — ведь это был очень успешный проект?

— Мы стали писать новый материал, и всем стало понятно, что я пишу сольник.

— «Не в фокусе»?

— Да, очевидно стало, что надо что-то менять и, если опять продолжить в двадцатый раз ту же тему заливать, как-то не идет. Я подумал, что надо что-то другое делать, — и начал делать другое.

— Мы начали разговор с любви — создается впечатление, что тебе повезло в любви. Это так?

— Да.

— При этом про твою жену мало что известно — на странице Википедии, где обычно пишут про личную жизнь, про нее ни слова. Даже имени ее нет.

— Ну и хорошо (смеется). Она сама не жаждет участвовать в этом процессе.

— Как вы познакомились с Ликой?

— Нас познакомили коллеги по группе «Мальчишник». Уже под конец коллектива.

Когда ты любишь человека, то все, что ты делаешь, ты посвящаешь ему или пропускаешь через него.

— Интересный факт, который я почерпнул из интернета: именно потому, что Лика занималась фотографией, два первых альбома Дельфина называются фотографическими терминами — «Не в фокусе» и «Глубина резкости». Это правда?

— Да, потому что, когда надо было как-то назвать альбом, я долго думал, а потом решил, что «Не в фокусе» — отличное название. А потом решил продолжить эту тему.

— Действительно, если первый твой альбом о том, как молодой человек «не в фокусе», то на втором он уже начинает наводить на резкость. Эти альбомы носят автобиографический характер? То, что ты там описываешь, с тобой происходило?

— Да, конечно.

— Женщина художника бывает для него музой или «верным товарищем», который ему обеспечивает возможности для работы. Как это устроено в вашей паре?

— Когда ты любишь человека, то все, что ты делаешь, ты посвящаешь ему или пропускаешь через него — даже если это, на первый взгляд, к нему не относится. Единственный человек, который должен тебя понять — и это для тебя важно, — это человек, которого ты любишь. Мнения остальных могут гореть в огне.

Поэтому любое художественное действие все равно осознается через эту призму. Но при этом с большой благодарностью, что можно быть сосредоточенным на себе и совершать необходимые эгоистические манипуляции. Эгоизм — ну, в хорошем смысле — необходим в работе.

— Ты советуешься с женой по поводу художественных действий — показываешь ей тексты или музыку?

— Показываю на каком-то этапе. Когда идея сформирована, я обязательно показываю ей предварительный результат, потому что в процессе создания можно упустить какую-нибудь важную деталь. Она на глазах болтается, как бельмо, но ты ее не видишь, потому что очень сильно погружен внутрь этой истории и то, что на поверхности, не замечаешь. А она сразу видит такие недочеты.

— Есть еще люди, с которыми ты советуешься, — которые входят в фокус-группу Дельфина?

— Есть, конечно, но они находятся под влиянием предлагающего им оценить. А она такого влияния не испытывает. Ей вообще по барабану.

— Ты довольно рано стал отцом…

— В 26 лет. Мы тогда записали пластинку «Плавники»… или она только вышла, когда родилась Ева.

— Это сильно поменяло твои песни?

— Я осознал, что стал отцом, только года через три-четыре после того, как это случилось.

— Потому что все на себя взяла жена?

— И поэтому тоже. И вообще это очень сложно — это понятие должно как-то появиться в голове, прорасти и сформироваться. Я только спустя время понял, что мне казалось, что я уезжаю на студию сочинять музыку, чтобы всей семье было хорошо, надо срочно записывать пластинки. Отчасти это так и было, но на самом деле я убегал от домашних проблем. Только когда я повзрослел, я понял, что я боялся находиться с ребенком — быть в семье и быть отцом.

— У тебя есть песни, которые для тебя четко связаны с какими-нибудь событиями в жизни — например, с рождением детей?

— Так, чтобы четко, — нет. Не вспоминаются какие-то случаи или события. Но иногда возникают конкретные места — например, я исполняю песню и представляю себе кусок определенного шоссе. Оно у меня встает перед глазами. Или вид из окна. Или чья-то квартира. Когда стоишь на сцене, песню поешь и все хорошо получается, то видишь конкретное место, которое почему-то связано с этой песней. Не впрямую, а как такая памятка. Даже непонятно, почему именно эти места вспоминаются.

Ни одну пластинку нельзя сейчас сыграть так, как она звучала тогда.

— Когда ты выходишь на сцену, у тебя возникает страх забыть слова? Или такого с тобой не случается?

— Случается. Это бывает, когда что-то идет не так. Грубо говоря, что-то в наушнике щелкнуло. Или ты слышишь, что что-то не так играешь: ты начинаешь на это отвлекаться и сбиваешься с ритма. А когда все нормально идет — ты можешь произносить слова и в это время думаешь о чем-то совершенно другом и разговариваешь сам с собой. Потом опомнишься и понимаешь, что уже полпесни пропел, а за это время успел подумать о том, что, условно говоря, надо в магазине купить.

— Репетировать новые песни — это для тебя приятный процесс или мучительный?

— Репетиции сами по себе — не очень приятный процесс. Потому что пока ты на концерте песню не сыграешь хотя бы один раз…. Если ты ее сыграл на концерте и, слава богу, все прошло нормально, то это равно десяти репетициям. Потому что это стрессовая ситуация. Но без них тоже нельзя.

После того как песня начала жить и она сыграна раза три-четыре на концерте, приходит осознание, что нужно поменять, — какие-то нюансы, которые, возможно, и незаметны слушателю, но делают песню более цельной, собранной, продуманной. И она начинает выглядеть от начала до конца как прожитая история.

— То есть для тебя выпустить песню на альбоме — это только полдела.

— Да. По большому счету, это все равно набросок — большой набросок. На данном этапе прикольный — просто сформированная мысль, и музыкально, и вербально. Но это вообще никакого отношения не имеет к тому, чем она станет в дальнейшем. С течением времени иногда начинаешь по-другому ее слова понимать — и другой в нее вкладывать смысл. Начинаешь под другим углом на нее смотреть — и песня начинает меняться.

Но бывают и удачные решения, которые пришли с самого начала, и они очень долго сохраняются. Потому что исполняешь песню и не видишь смысла в серьезных изменениях.

— Приведи пример такой песни.

— «Весна» — она была построена на гитарном соло, которое придумал Саша Петрунин (Mewark — продюсер альбома «Звезда». — Ред.), и все было аранжировано вокруг этого соло. Сколько раз мы ее ни переделывали — никогда не заходило. И в итоге, проделав большой круг разных изменений, мы пришли ровно к тому же варианту, с которого начали. Только в более уверенном, концертном виде.

— Прежде ты работал с разными музыкальными партнерами — всегда очень хорошими музыкантами. В последнее время все делаешь самостоятельно. Тебе раньше было необходимо работать в паре, а сейчас уже нет?

— Для меня это всегда важно. Важно, чтобы был оппонент, с которым можно было бы разговаривать — от чьего мнения отталкиваться. И вот через это сопротивление — образно говоря, это такой пинг-понг, но со всегда выигрышной собственной подачей.

— А сейчас ты ведешь бой с тенью?

— (Смеется.) Да, неравный. Но я был бы очень рад встретить партнера по пинг-понгу. Это было бы здорово.

— Есть такой распространенный концертный жанр, когда артист исполняет один свой альбом от начала и до конца. Если бы тебе было необходимо сделать такую концертную программу, какой альбом ты бы выбрал из своей дискографии и почему?

— Я бы постарался этого избежать. На одном альбоме хорошо одно, на другом — другое. Здесь нравилось одно настроение, там — другое. И ни с чем я сейчас не согласен до конца. Ни одну пластинку нельзя сейчас сыграть так, как она звучала тогда. В итоге ее пришлось бы переделывать и заново переживать — и это была бы уже другая, новая пластинка. По подаче и по всему. Хотя и с теми же словами. Такая уже кавер-версия.

— Есть ли у тебя песни, которые ты сейчас бы не смог исполнить — просто потому, что язык не повернулся бы?

— Я их и не пою (смеется).

— Песню «Я люблю людей» смог бы сейчас спеть?

— Она, в принципе, неплохая и не теряет своей актуальности (улыбается). Я рад за себя в прошлом, что я позволял себе так высказываться. Сейчас я не могу себе это позволить. Это условно безосновательные и нормальные для юности высказывания. Сейчас за каждым таким словом должен стоять определенный вывод. А тогда это были чистые эмоции.

— У тебя дома полное собрание всех релизов Дельфина?

— Так, чтобы дома на полке стояло, — нет. Иногда натыкаешься, когда старые вещи разбираешь, — тут какой-то диск валяется, там.

— А книги твои?

— Книг тоже нет. В последний раз я видел книжку в кладовке — с пятном от кофе на обложке. И что она там делает (смеется)?!

Понравился материал? Помоги сайту!