«Нет, давайте об этом не будем. Я боюсь усугубить…»

Недавний житель Петербурга композитор Борис Филановский приехал в город на Неве, чтобы открыть абонемент «Школа новой музыки» в Александринском театре. Артем Мельник воспользовался случаем, чтобы поговорить с бывшим колумнистом OpenSpace, чьи высказывания — уже в Фейсбуке — и поныне вызывают ядерные дискуссии.

— Два года назад я был на ваших лекциях в Красноярске, и вы показались мне мрачным, депрессивным и так далее. Сейчас выглядите счастливым и цветущим. Что случилось?

— Извините, может, я сломаю шаблон сейчас. Позвольте, в свою очередь, спросить: ведь этот вопрос был заготовлен до того, как вы меня увидели в этот раз?

— Да.

— И мы будем на него отвечать сейчас, да? Понятно, что предполагается ответ, что человек, который живет в Германии, по определению счастлив и всем доволен. Нет! Просто два года назад у меня был довольно тяжелый переезд и обустройство с семьей в Израиле. А сейчас я живу больше года уже в Берлине, и все замечательно. Хотя это тоже многого стоило — нервов и сил. Но тем не менее сейчас есть какая-то перспектива жизненная и стабильность места жительства.

— В середине июня вы закончили свое участие в программе DAAD. Чем она вам помогла?

— DAAD (Deutscher Akademischer Austauschdienst) — это вообще огромная организация, гигантская. То, что обычно называют резиденцией DAAD, Berliner Künstlerprogramm, — это такая вишенка на торте, сама DAAD в десятки раз больше и занимается студентами, аспирантами, молодыми специалистами. Берлинская культурная программа — она для художников и артистов всех специальностей. Что она дала мне? Во-первых, год совершенно беззаботной, безбедной жизни в Берлине в совершенно замечательных условиях. Очень большая поддержка со стороны DAAD — все, что касается концертов, исполнений, встраивания в немецкую музыкальную жизнь. Это колоссальный карьерный шаг. У меня за год были исполнение ранее написанного сочинения, авторский вечер и премьера большого сочинения на фестивале Maerzmusik. Плюс работа на перспективу, знакомства, связи, как обычно бывает. Так что я очень доволен, очень эффективный этот год был.

— В общем, это один из способов, скажем так, встроиться в европейскую музыкальную жизнь. А российскому композитору без мощного социального лифта вроде DAAD можно было бы приехать и рассчитывать на заказы, которые бы оплачивались?

— Вы знаете, здесь есть соображения художественно-карьерные, а есть бюрократические. Никто не даст мне вид на жительство в Германии просто так, если я композитор и хочу там жить. К сожалению. А если у вас есть стипендия DAAD, то его дают, и вы его можете продлить — при желании, усердии, что я и сделал. Второй вопрос — это заказы. Чем больше ты там находишься — тем больше ты на виду, ну это понятно. Но так вот просто, с улицы… Вот просто так решить: теперь я буду немецким композитором — как минимум по факту проживания, по месту основного приложения творческих сил… Это достаточно сложно. Я думаю, что в 90-х годах это могло получиться у Губайдулиной, у Щедрина, у людей, чье имя уже было на слуху. Интерес к которым был вызван в том числе и падением железного занавеса. Сейчас ситуация совершенно другая.

— То есть сейчас выпускнику композиторского отделения, который по ряду причин здесь, в России, не востребован, путь закрыт?

— Нет, почему, не закрыт. Есть обычный набор возможностей: общение с ансамблями, участие в курсах, мастер-классах, академиях, которые проводят Ensemble Modern, Klangforum Wien, разные есть конкурсы, резиденции. С чего-то нужно начинать. И сетовать на то, что «меня не замечают» в Германии, — это контрпродуктивно.

— Вопрос на другую тему. Возможно, это дело вкуса, но для меня порой веселее и продуктивнее, что ли, читать тексты на злобу дня, которые композиторы пишут в Фейсбуке, и комментарии, их сопровождающие, чем то, что публикуется в изданиях про академическую музыку. Как вы думаете, это нормальная ситуация, когда полемическая, интеллектуальная жизнь происходит прежде всего в социальных сетях?

— Если абстрагироваться от того, что бывают очень разные композиторы и музыкальные критики, пишущие в Фейсбуке (тут, как всегда, раз на раз не приходится), — да, в целом это нормально. Почему у вас такое ощущение? Потому что личный, дневниковый разговор со своей целевой аудиторией, разумеется, гораздо более продуктивен и интересен, чем односторонняя коммуникация музыкального критика с довольно размыто воображаемым адресатом. Так и должно быть. Я могу сказать, что Фейсбук — довольно русская вещь для серьезных разговоров, как и ЖЖ. Мои немецкие, австрийские, голландские коллеги едва ли общаются так же, как мы это делаем на русском языке.

— Вы, кстати, недавно довольно резко писали там про ситуацию с Курентзисом, отреагировав на его интервью. Пермская история Курентзиса — она больше про авторитаризм или про попытку построить утопию в отдельно взятом городе?

— Прежде всего, утопия неотделима от авторитаризма, поскольку коллективного счастья иначе как авторитарными методами достичь невозможно. Насколько я знаю, Теодор был обижен на мое публичное обращение к нему. Но что поделать. Как бы это сказать-то помягче…

— Можно и не помягче…

— Нет-нет, помягче, потому что он — музыкант, перед которым я преклоняюсь, он гений. Никаких сомнений у меня в этом нет. Мне кажется, каждый человек имеет право ненавидеть то правительство, которое им управляет. Если я гражданин России, то я могу говорить, что ненавижу и презираю нынешнюю власть, но не только власть. Я ненавижу и презираю то в стране, что вывело эту власть во власть. Для Теодора, очевидно, Россия разворачивается с совершенно другой стороны. Это такая terra incognita, в которой скрыты гигантские духовные силы. Возможно, это и так. Но мой месседж Теодору был не в этом. А в том, что легко спутать эту душевную широту с внутренним авторитаризмом, с неразличением границ между собой и другим. Великий законоучитель Гиллель в ответ на просьбу объяснить Тору в двух словах сказал: «Не делай того другим, чего себе не желаешь, в этом суть Торы, остальное комментарии». Все, что сейчас подается нам под соусом духовности, имеет обратный акцент: делай другому то, чего себе желаешь. Мне кажется, что это прямая дорога в социальный ад. Сложно объяснить, сложно говорить, надо писать об этом текст. Еще, мне кажется, то, что Теодор получил российское гражданство… Нет, давайте об этом не будем. Я боюсь усугубить… В любом случае я просто хочу сказать Теодору, что продолжаю любить его и почитать. Но это не значит, что он не может заблуждаться насчет своей второй родины.

— В сердце утопии лежит, получается, авторитаризм. То, что делает Курентзис, — это, грубо выражаясь, модерновый продукт. Выходит, делать что-то новое можно только авторитарными средствами?

— Это зависит от социальной ситуации и социальной системы. Сейчас вся социальная ситуация сориентирована на воспроизводство — не просто старого, а самой системы. Разумеется, такой оазис нового, который сейчас делает Теодор и — надеюсь, очень сильно надеюсь — будет делать и дальше, возможен только как исключение из правил. Как всякое исключение, оно оттеняет правило, сильнее высвечивает его. Почему MusicAeterna — это для Перми импорт практически полностью? А потому, что невозможно вырастить это в городе без консерватории, да и вообще в каком-то одном месте в России невозможно задействовать такое количество людей. Их физически нет. Такие люди в столице нашлись бы, и можно было бы сделать такой же оркестр. Но дело в том, что столицы поделены. Столицы находятся в зоне действия равновесных бюрократических сил, возможно, противоборствующих. Это не оставляет места для новых игроков. А по воле просвещенного руководства провинции такое место может быть искусственно создано. Мы должны понимать, что это огораживание оставляет за оградой местных музыкантов, которые не могут конкурировать с MusicAeterna, потому что они — продукты этой системы, они не обладают таким опытом и образованием, они по-другому учились. Это понятно, это нормально, это не их вина. Но само намерение сделать в России в настоящий момент такую вещь, сделать ее единственно возможным способом — оно вызывает социальную напряженность и трение, безусловно. А они приводят в действие некие бюрократические силы, которые якобы под соусом народного недовольства стараются решать свои бюрократические проблемы.

— И из-за этой конфронтации возникает противостояние между просвещенным руководством провинции и бюрократическими монстрами?

— Я думаю, что само просвещенное руководство — это бюрократический монстр. Оно выказывает свою просвещенность ровно до того момента, как ему выгодно. И боюсь, что момент, когда станет невыгодно, уже не за горами — в связи с тем, что происходит в стране. Возможно, Теодор как премиум-гражданин России, который не сталкивается с повседневной реальностью, не может или не хочет этого заметить. Но рано или поздно эта реальность вторгнется в его жизнь.

— Вы приехали в Петербург, чтобы открывать в Александринке новый проект — «Школу новой музыки», первый концерт — «Дуэль композиторов»…

— Давайте я расскажу, как устроен первый сезон. Проект называется «Школа новой музыки», организует его фонд Camera Obscura при поддержке Фонда Прохорова. Это новая музыка для детей, но не детская новая музыка. Самая что ни на есть взрослая музыка, но поданная таким образом, чтобы детям было интересно ее воспринимать и обсуждать. У нас нет ни одного ординарного, обычного концерта.

Первый сезон построен так. Открытие у нас уже было, это «Дуэль композиторов». Условная дуэль. Сначала клавесинистка Ирина Шнеерова играла первую из «Библейских сонат» Иоганна Кунау, потом звучала ее инструментовка для eNsemble, сделанная Анатолием Королевым, потом — оригинальное сочинение Анатолия Королева по следам Кунау. Дуэлью все это назвать трудно, скорее это втыкание спиц в куклу вуду Кунау. При этом Шнеерова и Королев рассказывали про устройство этих пьес, старались их увязать, как бы перевести с барочного языка на современный.

Дальше в сезоне — два концерта новых медиа, где дети сами будут делать звук в рамках воркшопа. Этим будет заниматься Антон Яхонтов. Плюс два концерта-лекции в хорошо известном на Западе формате «одно произведение — один концерт». Один будет посвящен Владимиру Горлинскому, второй — Дмитрию Курляндскому. Они будут сами представлять свои произведения, рассказывать о них, отвечать на вопросы детей, будут исполняться фрагменты.

Завершается это все моей ансамблевой вещью минут на пятьдесят, идею которой предложила руководитель проекта Аня Инфантьева: путеводитель по инструментам. Мы предполагаем сделать это в двух сценических версиях: с видео Антона Яхонтова и как балет молодого хореографа из Мариинки Максима Петрова.

Мы исходим из того, что в современном искусстве, в современной музыке есть два типа интереса. Один — вертикальный: знаточество. Люди, которые имеют слуховой опыт, знают, что такое классика. Им интересно, как все трансформируется, им интересно, что было после модерна, после постмодерна. Что такое современность, как это связано с филармонической традицией, в которой они выросли, в которой они воспитаны.

Мы рассчитываем на другой интерес — на горизонтальный, на интерес тех, кому любопытны новое кино, новое визуальное искусство, новые медиа, кто ориентирован, возможно, на сиюминутный новый опыт. Но я не вижу ничего плохого в этой сиюминутности. Она ведь так же формирует опыт и традицию.

— Это практически те самые «образованные незрители», про которых Алекс Росс в книге «Послушайте» пишет…

— Да. Вопрос в том, как их привлечь, как начать коммуникацию с ними, понять, насколько они к этой коммуникации готовы.

— Наверняка есть западный опыт по абонементам новой музыки для детей.

— В огромном количестве. Дело в том, что, например, во Франции ансамбли топ-класса, такие, как Intercontemporain, 2e2m, Court-Circuit, получают правительственные субсидии и гранты с условием проведения концертов для детей. Многие из этих концертов — для смешанной аудитории. Или, например, в IRCAM проходит много концертов в формате «одно произведение — один вечер». Это вот буквально то, что мы собираемся делать. Просто заимствуем замечательный опыт, почему бы и нет. В Германии деятельность культурных институций очень поощряется и стимулируется именно за социальную направленность. Всегда, во всех музеях есть детские проекты. В любой филармонии есть не просто общедоступные концерты с какой-то там программой. Не просто «ну давайте Чайковского поиграем», а именно интерактивные вещи. Дневные концерты для детей и родителей, специальные talks, специальные лекции, общение с аудиторией.

— То, что это появилось сейчас здесь, — это потому, что есть такие замечательные Аня Инфантьева и Настя Зубарева, или все-таки протекает какой-то закономерный общий процесс?

— Появилась новая сцена Александринки — новое место силы, чему все несказанно рады. Появилась площадка, где можно это все делать, и сразу вокруг началась какая-то жизнь, начались концерты современной музыки. Мы имеем дело не с унылой администрацией филармонии или капеллы, которую интересуют в основном арендная плата и количество зрителей. Мы имеем администрацию, которую интересует содержание, контент. И сразу с этим дружелюбием административным, на самом деле совершенно нормальным, появились люди, желающие что-то там делать. Аня Инфантьева и Настя Зубарева — замечательные девушки, они большие молодцы, и вместе с тем если бы не было Александринки, места, где это делать… Я не думаю, что такое получилось бы в филармонии.

— Про место силы — какие у вас впечатления от его посещения?

— Мне очень понравилась аудитория, это мой социальный слой, я чувствую себя в нем своим. Это, в общем, та же аудитория, которая присутствует (если говорить в берлинских терминах), с одной стороны, на спектакле в Schaubühne, а с другой стороны — на концерте в Radialsystem. Те, кому действительно интересно новое, люди, которые не знают, что они услышат и что они увидят, и именно поэтому готовы к коммуникации, готовы воспринимать, готовы доверять художнику. Это не значит, что они одобряют наперед. Это значит, что они готовы к коммуникации.

— Давно хотел спросить — что вы такое делали с перфокартами?

— Это большой проект, который мы делаем с выдающимся саунд-артистом и инсталлятором Арно Фабром. Называется «La Machine Fleuve», «Текучая машина». Это полуторачасовой то ли концерт, то ли перформанс для двадцати музыкальных автоматов с велоприводом. Музыкальными автоматами я манипулирую в реальном времени с помощью перфокарт, а Арно крутит педали с определенной (меняющейся) скоростью.

Мы с Арно перестроили эти музыкальные автоматы. Все вместе они образуют такой большой инструмент с микротоновой настройкой, медленно и сложно возникающим звуком. Большая медленная вещь на полтора часа. Премьера — в ноябре в Тулузе. Я рассчитываю, что это будет моей «Историей солдата».

— «Историей солдата»?!

— Не в смысле какого-либо сходства, а в том смысле, что Стравинский в военное время гастролями с «Историей солдата» и европейскими гастролями зарабатывал себе на жизнь. Я надеюсь, что у этого произведения будет счастливая жизнь. Странствующая и счастливая. Оно мобильно, может быть набором минималистических сетов, опенэйром, событием на целую ночь, музейной инсталляцией, чем угодно.

Понравился материал? Помоги сайту!