Богдан Волков: «У меня какая-то склонность к таким “достоевским” персонажам»

19 сентября театр Станиславского и Немировича-Данченко открывает 101-й сезон «Похождениями повесы» Стравинского в постановке знаменитого английского режиссера Саймона Макберни. Это совместная продукция с Нидерландской оперой и фестивалем в Экс-ан-Провансе, где премьера состоялась в 2017 году. В Москве за дирижерским пультом — Тимур Зангиев. В главной партии Тома Рейкуэлла — тенор Богдан Волков, до недавних пор украшавший труппу Большого театра, а теперь — успешный международный гастролер с пропиской в «Новой опере». Важная часть его творческого пути — работа в спектаклях Дмитрия Чернякова: Ленский в новом составе «Онегина» Большого театра, Антонио в берлинском «Обручении в монастыре» и Гвидон в брюссельском «Салтане». 24 сентября на сцене «Новой оперы» он участвует в церемонии награждения и концерте лауреатов премии Casta Diva, в которой для него придумали номинацию «Взлет».

— Вы получили премию Casta Diva в номинации «Взлет». Какие спектакли вы сами считаете самыми «взлетными»?

— Позапрошлый сезон весь был для меня взлет, потому что были четыре новые постановки в Большом: «Снегурочка», «Идиот», «Билли Бадд», «Манон Леско». А в прошлом сезоне взлет мало кто видел, но для меня это сейчас постановка номер один — «Сказка о царе Салтане» (Брюссель, La Monnaie, режиссер Дмитрий Черняков, дирижер Ален Альтиноглу).

— Сыграть черняковского Гвидона сложно было?

— Очень. Я находился на сцене от начала до конца. Конечно, в тот момент ты не чувствуешь никакого истощения, изнеможения, ты это ощущаешь уже потом. У нас было девять спектаклей, почти все через день.

— В спектакле вам нужно было сыграть мальчика с аутизмом. Как Черняков работал с вами?

— Он сказал, что, если мне интересно — а мне, конечно, было интересно, — он может дать список фильмов, которые я бы мог посмотреть заранее. Не художественных. «Человек дождя» — это слишком красиво снято. Я смотрел документальные фильмы.

— «Антон тут рядом»?

— Да, это прежде всего. Это, я бы сказал, просто вывернуло мою душу наизнанку. После него у меня возникла идея сделать какое-то благотворительное мероприятие. Я связался с Любовью Аркус, мы поговорили, пока еще не встречались, но у них есть друзья фонда, музыканты — те же Алексей Гориболь, Леонид Десятников, — и мы сейчас думаем, как бы можно было это устроить.

— А раньше вы ничего не знали про этот фильм?

— Не знал. И вообще проблемой аутизма не интересовался. Моя информированность была на очень низком уровне. Отсутствие информации — серьезная проблема. В Европе с этим лучше. Аутизм — это же не болезнь, это особенность человека. Он сам закрыт в себе, плюс его семья ограждена от общества. Если бы мы были более информированными, то и им было бы легче жить, и мы были бы более сострадательными, и общество было бы, может быть, более открытым.

— Вы можете представить этот спектакль в России?

— Да. Я бы даже хотел, чтобы он здесь шел. Я очень рад, что русские любители оперы, которые приезжали к нам на премьеру, узнали про эту тему. Конечно, постановка не ради этого задумана. Но вот такой побочный положительный эффект.

— Ваши персонажи — Новичок в «Билли Бадде», князь Мышкин в «Идиоте», Гвидон, Том Рейкуэлл в «Похождениях повесы», — скажем так, не героические совсем, ущемленные чем-то…

— …и Ленский тоже.

— Да, и Ленский, конечно. А вот Антонио в «Обручении в монастыре» совсем другой — очень жизнерадостный. Вам с кем легче, сложнее, интереснее?

— Ну да. У меня какая-то склонность к таким «достоевским» персонажам. Тем не менее на «Обручении в монастыре» я получал огромное удовольствие. У нас была потрясающая команда! Еще когда я учился в консерватории, я восхищался Виолеттой Урманой, не представлял, что с ней буду играть в одном спектакле. Она там как бы дает мне мастер-класс. А я играю восторженного «сыра», фаната. И это тоже часть меня. Антонио ближе мне, чем…

— …Мышкин?

— Ну, Мышкин есть в каждом человеке. Иногда мы все начинаем задумываться о справедливости, о добре, о зле. А Антонио — это просто взрыв позитива и восхищения. Но он все свои эмоции проецирует на один объект, не замечая, что вокруг есть другие люди — молодые, его возраста. Кстати, там же не все так просто в самом финале спектакля. Дон Жером все-таки закрылся в своем внутреннем мире, не захотел избавляться от своей аддикции к опере. Наоборот, еще больше в нее погрузился. Все эти персонажи вокруг него — Каллас, Кабалье, Паваротти. Это же тотальное счастье! А в обычной жизни он должен отказываться от всего этого — потому что проблемы, семья разваливается. Там написано, что это «сон Дона Жерома». Но я-то воспринимаю этот финал как предвосхищение «Салтана».

— У вас, я вижу, пошел крен в музыку XX века.

— Так сложилось, да. Мне интересно было браться за любую новую партию, которую мне предлагали в Большом театре. Ну, допустим, белькантового репертуара там для моего голоса не было. Моцарта тоже долго не было. Мне сейчас почти 30 лет, и я считаю, что надо догнать упущенное. Я уже спел в «Così fan tutte», в «Дон Жуане», сейчас у меня будет первая «Волшебная флейта» в Лос-Анджелесе. «Любовный напиток» наконец-то появился на горизонте. Но XX век мне тоже очень интересен. Началось все с Бриттена. Я пел его Серенаду для тенора, валторны и струнного оркестра. Мне так понравилось! Я хотел бы даже ее повторить. Потом были Мышкин, «Билли Бадд», «Кай и Герда» Баневича — это тоже XX век. Теперь «Похождения повесы». Когда Антон Александрович (Гетьман — директор театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. — Ред.) предложил мне Тома Рейкуэлла, я эту партию еще целиком не знал, но все мне говорили, что я должен ее петь. Конечно, я сразу же согласился, посмотрел запись (она есть в YouTube): потрясающая постановка, я очень рад, что буду в ней участвовать. Да, партия огромная, там много стилей смешано, но это неоклассицизм, это почти Моцарт. Я буду петь, наверное, так же, как пел бы Моцарта. А вообще музыку XX века мне сейчас интереснее слушать, чем XIX.

— Что, например?

— Я очень люблю Пярта. Шнитке, Тавенер, конечно, Бриттен, Вайнберг, Шостакович, Прокофьев, Стравинский.

— Насколько я знаю, черняковский «Онегин» из Большого переезжает в Венскую оперу. Вы вместе с ним?

— Да, буду там петь. Это будет октябрь 2020 года и 2021-й.

— Я прочла ваше трогательное признание, что каждый раз, когда вы смотрите эту оперу, вы надеетесь, что Ленский и Онегин помирятся.

— Да, в любой постановке. И «Травиату» так же смотрю. И «Богему». Всегда остается надежда. И после того, как все плохо заканчивается, иногда не хочется хлопать. Возможно, в спектаклях не нужно хлопать вообще. Конечно, иногда с расчетом на аплодисменты и написано. Наверняка, когда Верди писал песенку Герцога, он рассчитывал, что здесь будет пауза с аплодисментами.

— А Вагнер был противником аплодисментов.

— Возможно, в современном мире нам надо смотреть и слушать оперу любого композитора так, как проповедовал Вагнер.

— Разве не обидно певцу, когда после сольной арии тишина в зале?

— Это зависит от его состояния. И от репертуара. Часто после прослушивания какого-то произведения, которое тронуло вас, может быть, даже вызвало слезы, хочется помолчать, побыть в тишине.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ

Понравился материал? Помоги сайту!