Десять критиков в поисках авторов

Действующие лица

На сцене

В центре:

Ирина Прохорова — соучредитель Фонда Прохорова, модератор дискуссии, олицетворяет силы добра и порядка.

Константин Богданов — председатель жюри, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН, профессор Высшей школы экономики (Санкт-Петербург). Всем своим видом выражает растерянность.

Слева и справа от центра, члены жюри:

Егор Михайлов — журналист, редактор раздела «Мозг» «Афиши Daily».

Юлия Вронская — креативный директор Дома творчества «Переделкино».

Александр Родионов — сценарист, драматург, участник и сооснователь проекта «Театр.doc». Преподает вербатим в Школе документального кино и театра Марины Разбежкиной и Михаила Угарова.

Оксана Тимофеева — доктор философских наук, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге.

На экране

Лев Оборин — литературный критик, редактор проекта «Полка».

Агнешка Любомира Пиотровска — переводчик, театральный критик и куратор фестиваля Konfrontacije в Люблине.

Николай Подосокорский — литературовед, культуролог, медиаэксперт, публицист, литературный критик, блогер.

В зале

Константин Мильчин — литературный критик, шеф-редктор сервиса Storytel. В первом ряду, в сером пиджаке, взъерошенный, переводит взгляд со сцены на экран ноутбука, где скоро печатает онлайн-репортаж в свой телеграмм-канал.

Публика — полный зал людей, приходят, уходят по мере усталости, их заменяют новые люди.

Место действия

Клуб КРЯКК — одна из главных сцен ярмарки, самый быстрый путь к которой мимо стендов издательств взрослой литературы, слева от главного входа. Зал с этой сценой совмещен с выставочным пространством, где одновременно экспонируются несколько проектов. Один из них — видео взаимодействий моделей со скульптурой художницы Сесил Кемперинк, сделанной из множества звеньев (экспликация гласит: «Сесил кропотливо и с любовью лепит из глины кольца, превращающиеся, когда она соединяет их вместе, в подвижные объекты»). Это видео сопровождается звуком, напоминающим гремящие цепи (или это он и есть?), который не отключают на время дискуссии. Для ощущения момента представьте, что почти в каждую паузу в разговоре вторгается звук гремящих цепей, который по воле кураторов должен «стимулировать зрителя раздвигать границы чувственного восприятия и обогащать его».

Коротко

Это была одна из самых странных дискуссий премии «НОС». Жюри рассказало, как сформировало длинный список — каждый член жюри прочитал по 50–60 книг и выбрал те, что понравились, то есть, кажется, довольно случайно. Лонг-лист остается темным местом премии — при всей ее открытости. Общих критериев жюри не выработало — каждый руководствовался своими. Ирина Прохорова сказала, что мы имеем дело с несоветским списком книг и ее это занимает. Константин Богданов сказал, что понимал, что делать с классической русской литературой и советской, но не имеет понятия, как подходить к этой новой литературе и что с ней делать — и фактически самоустраняется как председатель, его функции фактически — и вынужденно — на этой дискуссии аккуратно берет на себя Прохорова. Несколько очень точных характеристик книгам дала Юлия Вронская, несколько метких — Егор Михайлов, Александр Родионов проголосовал за тех, кто открывает Россию регионов — не Москвы и Петербурга, Оксана Тимофеева очень умно проанализировала книгу Артема Серебрякова. Дольше всех (но, к сожалению, не глубже) обсуждали «Рану» Оксаны Васякиной — она очевидная фаворитка короткого списка. Выступление Льва Оборина перевернуло дискуссию — он отметил, что в длинном списке представлена литература разных классов, профессиональная и дилетантская, и недоумевает, почему жюри сделало свой выбор в пользу некоторых книг. Подосокорский позволил себе «быть архаичным» и призвал жюри задуматься о тех книгах, которые останутся в истории литературы через 20, 30, 40 лет. Константин Мильчин выступил ярче всех: спросил сидящих на сцене, интересно ли им слушать друг друга (шел второй час дискуссии), и указал на еще одну странность длинного списка — отсутствие в нем нескольких текстов, в том числе романа Татьяны Замировской «Смерти.net», а заодно спровоцировал жюри, высказав (в шутку) предположение об их симпатиях к белорусскому режиму, что жюри восприняло всерьез — и отвергло предположение. Вронская предложила перекроить список и изменила ход голосования — с индивидуального на коллегиальный. Богданов отказался от своего единственного фаворита, и в финальный список вошли три автора, на отсутствие в нем которых указал Оборин, с чем согласились все.

Итог

Несмотря на обескураживающую странность длинного списка, короткий список был сформирован внятно — во многом благодаря Оборину и Вронской. Из общих соображений, применимых к современной литературе в целом, было высказано одно, Ириной Прохоровой, — что в 2021 году перед нами наконец-то совсем несоветский список. Фаворит короткого списка — «Рана» Оксаны Васякиной. Кризис премии «НОС», о котором многие говорят, — иллюзия, механизмы премии работают, как институт она очень крепка, результат дискуссии это показал.

* * *

Ярмарка начинается пресс-конференцией в 12:30 по местному времени. Во главе полированного овального стола, занимающего почти весь зал, — Ирина Прохорова (далее И.П.), соосновательница Фонда Прохорова и основательница издательства «Новое литературное обозрение», и Аркадий Зинов министр культуры Красноярского края. Слева и справа — кураторы направлений интеллектуальной, профессиональной, детской программ, куратор программы моды и кинопрограммы. В тесных проходах снуют операторы, соревнуясь за самый выгодный ракурс для камер, поставленных на треноги. Когда они выставлены, И.П. начинает конференцию.

Следующие сорок минут могли бы стать эпизодом процедурной драмы, за которую И.П. получила бы премию за главную роль, а после — открыла бы курсы по дипломатическому общению. Она представила тему ярмарки «Мужское и женское», говорила о перемене социальных ролей, о фильме «Мужчина и женщина» значимости КРЯККа для региона в целом, представила министра культуры, выслушала его, затем поочередно представляла кураторов и внимательно слушала их. Кажется, в первый раз слово «гендер» было произнесено только на пятом по очередности кураторе — направление «Мода» — и все это заметили и предпочли не заметить: часть журналистов ушла уже после выступления министра.

«Многие издатели клали книги даже в свои чемоданы, где места для вещей уже почти не оставалось».

«Проклятый ковид нас больше не разлучит».

«На фестивале состоится выступление драг-артистки».

«Будут представлены книги издательств Popcorn Books и NoKidding Press, портфель которых действительно соответствует теме ярмарки».

«Мужчины обратили внимание на благотворительность».

«Будет перформанс подростков о гендерных стереотипах и выступление студии “Сибирячок”».

«Мы задумались, а все ли виды неравенства стоит преодолевать?»

«Не стоит переживать из-за мужчин в кружевах».

В раздираемой противоречиями России 2021 года И.П. удалось в сотрудничестве с краевой и городской администрациями открыть ярмарку с самым радикальным и эффектным за последние годы составом, посвященную одной из самых болезненных тем для консервирующейся власти, упирающей на «традиционные ценности». Она сделала это так легко, так по-домашнему уютно, что можно было бы не угадать ее внутреннего напряжения и масштаба переживаний.

Они проявились только один раз — когда на двух третях конференции, между выступлениями кураторов детской и кинопрограммы она вспомнила, что не анонсировала дебаты премии «НОС», — и поспешила это сделать:

«Особо обратите внимание на дебаты премии “НОС”. Длинный список в этом году очень необычный».

«В критической среде — бурления».

«Туманы и другие безобразия мешают, но члены жюри сегодня все-таки соберутся вместе».

«Будет серьезная дискуссия».

На серьезную дискуссию без десяти четыре в Клуб КРЯКК стали стекаться слушатели со всех концов ярмарки. Кураторы КРЯККа умеют создать такую атмосферу, когда тебе кажется, что вот сейчас, вот здесь будет происходить что-то важное, — во многом потому, что во время прогулки по ярмарке тебе кажется, что приехали все или почти все, что усиливается единым местом проживания — гостиницей того же МВДЦ «Сибирь». Те, у кого есть соответствующий опыт, сравнили это с пионерлагерем — из номера спускаешься на одном лифте с писательницей Мариной Степновой, за завтраком ты сталкиваешься у кофемашины с актрисой Варварой Шмыковой, прогуливаясь по рядам, видишь главных редакторов Павла Подкосова, Александру Шадрину, Дмитрия Яковлева и Анну Бабяшкину, на одной сцене — Линор Горалик, на другой — Алексей Поляринов, Оксана Васякина, Евгения Некрасова и Алексей Сальников, на третьей — Анна Старобинец, а в это время в фойе длиннющая очередь говорит о том, что Екатерина Шульман подписывает книги и, как бы тебе ни хотелось, ни одного свободного экземпляра Пинкера не сыскать во всем миллионном Красноярске. Кажется, что упади на это капромантичное здание метеорит — книжная индустрия России остановится в трауре. Именно поэтому слушатели дискуссии в полумраке зала — разношерстная толпа из горожан, специально пришедших на ярмарку, случайных посетителей, а еще — издателей, писателей и писательниц, критиков и блогеров, главредов и волонтеров ярмарки.

Тем временем, жюри наконец-таки собирается на сцене и торжественно всходит на нее. Константин Богданов — по центру, слева от него — И.П. (поближе к флипчарту), Родионов и Юлия Вронская, справа — Егор Михайлов, Оксана Тимофеева.

И.П. начинает очень бодро — вспоминает 2009 год, когда все начиналось, повторяет дежурно-ритуальное «мы все вышли из гоголевской шинели», говорит о расшифровках аббревиатуры НОС — официально «новая словесность», иногда «новая социальность», и упирает на уникальность премии — выбор короткого списка и победителя происходит в результате открытых дебатов.

(К слову, уже второй год литературную общественность удивляет не короткий список и тем более не победитель — а именно лонг-лист, выбор которого происходит в закрытом режиме.)

Загорается экран — И.П. представляет экспертов в онлайне: члена Критической академии Льва Оборина, критика Николая Подосокорского, и, конечно, многолетнего друга премии, некогда члена жюри — Агнешку Любомиру Пиотровску. Затем поименно представляет членов жюри, после — себя, и напоминает о регламенте премии:

«В короткий список может попасть не более десяти произведений».

«Каждый из членов жюри может назвать две книги».

Ирина Дмитриевна не сдерживает своей радости — она говорит, что все, что мы сейчас увидим, — некоторое упражнение в демократии. Начать упражнение она предлагает председателю жюри — Константину Богданову.

(Если далее вы хотите ощутить себя в моменте — представьте усталую, рассеянную речь со множеством повторов. Если не записывать — мысль удержать крайне трудно.)

Богданов начинает с главного — критериев, по которым были отобраны книги в длинный список. На соискание было подано около 300 книг, затем их разделили между членами жюри, и каждый прочитал 50–60 книг. Из них выбрали то, «что очень понравилось», и из них сформировали лонг.

Затем Богданов продолжает риторическим вопросом о сущности литературы.

(Правда, сразу же сам дает на него не самый удачный ответ — «это информация». Неужели так просто?)

Богданов говорит, что еще в семидесятые спорили о том, как ее оценивать (спорили и до — иначе бы никакого «литературного процесса» не было) — по тематике ли, по сюжету ли? Богданов говорит, что канон подвижен, некоторые авторы вошли в него, а затем вышли — и вопрошает:

«Кто сейчас в здравом уме будет читать Чернышевского?»

И.П. парирует: «Я вас удивлю — читают!»

Богданов не вписывается в дискуссию о Чернышевском и продолжает. Члены жюри ориентировались на разное — потому что им нравилось разное. Кто-то ориентируется на стиль, кто-то на повестку (и тут же говорит, что члены жюри ругались по этому поводу — слишком уж она «социально заряженная»).

Богданов говорит о грустном поводе — о смерти участника длинного списка Владимира Шпакова и его книге «Пленники амальгамы», которая из-за его смерти не сможет войти в короткий список. Богданов хвалит книгу, говорит, что речь в ней идет о сумасшедших. Через несколько итераций Богданов говорит, что все, кто сидит в зале, — психи, что у каждого есть кошмары, есть страшные сны.

И.П., понимая, что нам нужно самим очнуться от сна, говорит: «Костя, вы уходите в какие-то дебри».

Но Богданов отвечает, что с сумасшествием надо что-то делать, как-то с ним разобраться.

(То есть из этого фрагмента мы узнали — договоренности о критериях жюри не достигло (а может, и не пыталось?), единственное, что есть в наличии на данный момент, — сборная солянка «нравится/не нравится». Очевидно, книжные блогеры были правы, «нравится/не нравится» — это все, что у нас осталось, каждый из нас — инстанция, остальное — чушь.)

Еще несколько итераций назад И.П. поняла, что надо спасать положение. Речь отчаянно затянулась.

Она перехватывает инициативу и просит высказать свое «любительское впечатление».

(Любительское впечатление главного редактора крупнейшего издательства гуманитарной литературы, которому в будущем году стукнет тридцать лет, — что же тогда профессиональное? Все, у кого есть синдром самозванца, плачут в этот момент.)

По ее мнению, книги в списке, конечно, очень разные, но логика выстроилась. Она вспоминает, что в предыдущие годы Агнешка говорила, что в представленных книгах очень много советского. В книгах же этого года, по мнению И.П., другие герои и другая перспектива.

(Это один из ключевых моментов — в 2017 году, точке отсчета новой литературы, самым громким вопросом, который звучал из каждого утюга, простите, на каждой дискуссии и встрече, был: «Где же современность в нашей литературе? Где хотя бы недавнее прошлое?» Эссе и подкаст Алексея Поляринова «Культура и трагедия» послужили детонатором большого взрыва — и, кажется, сейчас мы пожинаем его результаты: единичное стало общим местом.)

Но ее попытка направить разговор в новое русло не удалась. Река встречает плотину.

Богданов отвечает, что это ему понятно, да только что с этим делать — неясно. Была советская литература — о ней можно говорить, можно говорить о русской классике — а о новой неясно, что говорить. Эти книги написаны людьми, которые родились в недавние годы (как странно!). После этого он говорит о беспомощности: у него нет языка, чтобы говорить об этих книгах, в жюри нет единомыслия (а оно возможно? а нужно ли?) — открываешь книгу и не понимаешь, что с нею делать.

(Если бы у нас была желтая пресса о книгах, там бы тут же высветился заголовок: «Шокирующее признание председателя жюри премии “НОС”!». Хотя шокирует оно не только публику, обыкновенно читающую желтую прессу. С одной стороны, такая откровенность не характерна для нашего литературного мира — есть только два пути: сделать что-то сложноустроенное из сложноустроенных слов (или, наоборот, сконструировать из общих мест), чтобы не подать виду, что ты не знаешь, с чем имеешь дело, либо — просто проигнорировать. Признаться в таком — почти табу. С другой стороны, кому как не членам жюри премии, название которой расшифровывается как «новая словесность» говорить об этом? Не здесь ли, не на наших ли глазах должны быть определены критерии? Не здесь ли мы должны понять, «что с этим делать» — как читать, какие есть контексты, инструменты для анализа? Не потому ли дебаты — публичные? Зачем тогда здесь собралась эта публика? Просто так посмотреть на цвет нашей культуры?)

И.П. передает слово Егору Михайлову.

Михайлов долго признается, что он кот, который шипит каждый раз, когда говорят слово «повестка».

И.П. просит поторопиться — «чтобы народ не заснул».

Михайлов начинает с книги Ксении Буржской «Мой белый». Благодаря сюжету, в котором есть семья с двумя мамами, она рифмуется с книгой Микиты Франко «Дни нашей жизни», которая была в коротком списке премии в прошлом году. Михайлова поразило «пугающе точное описание практик влюбленности в начале XXI века». Само чувство, по его мнению, не изменилось, а вот практики — да.

(Удивительно многих возмутило в прошлом году попадание «Дней нашей жизни» в длинный, а затем и короткий список «НОСа». В этом году — то же самое. Аргументация возмущенных совпадает в обоих случаях — мол, неужели, если в книге есть однополые семьи, уже это делает ее «новой социальностью»? Забавно, что такое можно услышать как от гомофобно настроенных лиц, так и от активистов — в этом случае добавляется еще недовольство, что социальная реальность ЛГБТК не такова, и в книгах много штампов. Оттого речь Михайлова так продумана и умна при всей ее игре — он учитывает всю эту историю и делает шаг дальше.)

Затем Михайлов переходит к книге Евгении Некрасовой «Кожа». Он говорит, что Некрасова совершила «прыжок в сложносочиненный роман социального типа» (если вы представили эти фразы на задней обложке книги — это совершенно правильно, уверен, что редакторам надо срочно брать их на вооружение, я бы точно не пропустил на их месте) и что «Кожа» не могла возникнуть нигде и никогда, кроме как сейчас в России, что перед нами осмысление несвободы, несвободы женщин в частности.

После Михайлов переходит к Печейкину и после общих мест, что автор «уморительный, едкий, дерзкий», и не общих (сравнивает с Довлатовым, Ильфом и Петровым) говорит, что у Печейкина «за нарочитой, почти гопнической маскулинностью стоит нежность».

(Можно насчитать уже целых три блерба!)

«Риф» Поляринова же, по мнению Михайлова, — образец западной прозы, с которой русская проза некогда порвала, а потом воссоединилась, и теперь вместе с ней входит в ряд…

И.П. просит наконец-то проголосовать.

И тут Богданов поднимает микрофон. Призывает сначала разобраться в критериях.

(Этот призыв остается не услышанным — время определяться с критериями ушло, уже пора голосовать. После его предыдущей речи это уже более чем странно.)

Появляются первые голоса — Михайлов, говоря, что за Васякину проголосует кто-то другой, голосует за «Кожу» Некрасовой и «Злого Мальчика» Печейкина.

И.П. записывает на флипчарт первые фамилии кандидатов в короткий список.

Оксана Тимофеева, доктор философских наук, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, без предисловий заявляет, что не является профессиональным читателем художественной литературы.

(Такие заявления всегда выглядят как некоторое снятие ответственности за свой выбор — я не являюсь профессиональным читателем художественной литературы, но все-таки сделаю свой выбор, вот мои голоса. Очевидно, что Тимофееву пригласили в жюри потому, что она является профессиональным читателем в другой сфере — находится на переднем крае философских исследований и может соотнести, например, контексты современной литературы и современной философии. За такое ответственность взять можно вполне — и это было бы интересно, но вместо интеграции двух сфер будет другое.)

Далее Тимофеева говорит, что ее критерий — книги, от которых нельзя оторваться.

(Почему, почему нельзя оторваться? В чем их секрет?)

В философии, которой она занимается, нужен тезис, в художественной литературе увлекают сюжет и подача. Из таких книг можно назвать «Стрим» Ивана Шипнигова и «Антитела» Кирилла Куталова.

(Это подчеркивают издательства, в которых эти книги изданы, — в обоих случаях в их портфелях в основном зарубежные книги, русскоязычные — исключения. Это Livebook у Шипнигова и «Колонна» у Куталова. Куталов изначально публиковался в электронном самиздате — в «Колонне» роман напечатан уже после попадания в длинный список.)

«Антитела» захватывают с начала — это политическая книга, книга-возмездие, она вроде как описывает будущее, но события напоминают сегодняшние. В кибер-России, где снуют роботы-полицейские, вдруг случается пандемия — и становится оружием сопротивления. Смерть побеждается неизвестным науке способом, у настоящего есть шанс.

При этом, продолжает Тимофеева, были две книги которые было трудно читать. Это «Рана» Оксаны Васякиной и «Фистула» Серебрякова.

В «Фистуле» — нет однозначно добрых и однозначно злых. По книге можно снять кино-блокбастер. Это роман в модернистском духе, где герой-монстр в постоянном процессе трансформации, все выворачивается — мужчина/женщина, доброе/злое. В аннотации говорится, что книга о сексуальном влечении брата к сестре — но это только на поверхности, на самом деле это книга о насилии и цепочках насилия. Серебряков ведет до сцепки первого звена с последним — когда сын становится отцом, как тот, кого били, становится тем, кто бьет.

(Интересно, что из книг лонг-листа премии философ Тимофеева так пристально вгляделась и осмыслила — именно как профессиональный читатель, а не как человек увлекающийся — в книгу философа, выпускника философского факультета СПБГУ Серебрякова. На этом факультете получила образования победительница прошлого сезона премии Алла Горбунова — видимо, обучение там способствует не только построению сложной мысли, но и построению сложной мысли в сложном художественном порядке. А Оксане Тимофеевой за такой короткий и емкий разбор можно все-все простить).

Вторая книга, говорит Тимофеева, — это «Рана» Васякиной, над которой плакалось навзрыд.

Богданов поднимает микрофон. Говорит, что вот так вот бывает — ищем языки описания, а на самом деле все описывается двумя словами.

И.П. строго смотрит. Тимофеева продолжает.

Говорит, что книга близка ей географически, что в ней встречаются прекрасные моменты описания телесности без психологизма, описания себя — без нарциссизма. Такой взгляд через тело более характерный для театра жестокости. Говорит, как впечатлил эпизод с урной и собакой, соседства спящего животного и мертвого.

Тимофеева отдает свои голоса Шипнигову и Васякиной. И.П. вносит их на флипчарт.

Вступает И.П. Говорит, что скажет пару слов, поскольку книгу издала она. Для нее, с одной стороны, это книга о жизни и смерти, с другой — о примирении с матерью, с которой были тяжелые отношения.

Михайлов подхватывает. Говорит, что в лонг-листе есть книга, которая удивительно работает в паре с «Раной». Это книга Сапович «Письма маме. Истории большого города». Только у них разные манеры, разные географические и культурные контексты.

Богданов поднимает микрофон. Говорит, важно понять, говорим мы о важном или о ерунде. О ерунде говорить очень интересно. По его мнению, это книга Леры Манович «Прощай, Анна К.», автор говорит о важных мелочах, все рассказы в ее книге такие.

И.П. дополняет. Говорит, книга — о прозе жизни. Люди едят, а в это время рушатся их судьбы.

Богданов просит внести книгу Манович. И.П. вносит.

Слово переходит Юлии Вронской — креативному директору Дома творчества «Переделкино».

(«Переделкино» волнует сейчас очень многих в литературном мире — и не зря. Вслед за «Центром Вознесенского», оказавшимся готовым поддерживать литераторов и литературный процесс материально, последовало именно «Переделкино» — громко, с размахом, с программой литературных резиденций для авторов и переводчиков. Имя Вронской здесь совсем не случайно — успех премии «Ясная Поляна» в последние годы связан именно с организационным талантом Вронской, это очевидно. «Переделкино» — новый этап, возможность проявить себя совсем в другом качестве. Однако такой опыт многолетнего наблюдения за премиальным процессом, за литературой и литераторами никогда не проходит зря — в этом жюри Вронская не случайно.)

Она продолжает обсуждение «Раны». Говорит, что такие темы как принятие смерти и телесности обычно обсуждаются с эмоциональным накалом, а Васякина говорит бесстрастно. От этого сдержанное переживание действует круче, чем страстное письмо. К «Ране» относятся как к книге женского письма, это верно, но она шире, так как ее переживание универсально. При этом она не укладывается в европейскую и американскую рамку — для Васякиной важна географическая привязка.

(И это очень точное замечание по поводу «Раны», очень-очень важное. Некоторые критики склонны выставлять Васякину как инородное для русской литературы явление, протащенное с Запада. Это, конечно, чушь — и сама Васякина постоянно твердит о том, как для нее важен российский контекст, прежде всего то, что делали российские женщины до нее, более того — она регулярно занимается возвращением их истории. В самом тексте также очевидно, что нигде в другом месте он появиться не мог — Васякина прочно укоренена здесь, хотя и не считает зазорным пользоваться оптикой, возникшей в других странах, — и это разумно. Если автомобиль изобрели в другой стране, вряд ли вы откажетесь на нем ехать только по этой причине?)

Затем отмечает, что ей нравится Шипнигов, но не останавливается на нем подробно и переходит к книге Ольги Медведковой «Три персонажа в поисках любви и бессмертия». Для Вронской важно, что книга идет в сторону универсальности, она лишена российского контекста, но при этом в ней есть традиция — это будто стилизация под классический роман. Героиня в конце поисков наполняется жизнью, хотя была как кукла — и это попадание в нетипичное, ренессансное счастье. Особо отмечает мотив оригинала и копии. Говорит, что на самом глубоком уровне книга Медведковой — это повесть о преображении человека.

Вронская отдает голос Медведковой и говорит, что второй голос пока не готова отдать — хочет послушать еще другие мнения, может, кто-то подскажет. И.П. заносит Медведкову на флипчарт.

Слово Александру Родионову — сценаристу, драматургу, участнику и сооснователю проекта «Театр.doc».

(К слову, то, что Родионов прочно связан с театром, видно невооруженным глазом — если можно было бы посмотреть его выступление без звука, это стоило бы сделать. Он говорит — залу, обращается к нему, смотрит — в него. По ходу рассказа — показывает ему книги.)

Родионов не считает, что нужно обсуждать лонг в целом, лучше говорить о тех, кто попадет в шорт. Он верит, что его украсят две книги. Берет со стола книгу, показывает ее. Если ее не открыть, говорит, будет смятение, она очень интересна. Это история про мальчика и воображаемого друга — невидимого, но крутого — который учит, как быть крутым в их контексте, как хамить, как делать правильно. Говорит, что очень честный Ислам Ханипаев (а, так вот кто это был — книга «Типа я» была показана, но название с расстояния было различить решительно невозможно) — это кумир для его многонационального и мультикультурного сообщества. Подчеркивает, как Ханипаев работает с эмпатией.

(О Ханипаеве стали говорить после второго места в номинации «Проза» премии «Лицей». На мой взгляд, на судьбу это книги стоит обратить внимание. Читатели, члены жюри крупных премий ее заметили — и это замечательно, книга стоит того. Но вот издатели долго ее не брали — и это как раз во многом говорит о колониальности некоторых издателей. Впрочем, хорошо, что автору сейчас издатель требуется факультативно — Ханипаев распространял свою книгу благодаря сервису самиздата Ridero. Под никому практически не известным издательством «Издательские решения» подразумеваются именно они. Поэтому хотелось бы думать, что Ханипаев станет автором известным во всей стране — а не только внутри «его многонационального и мультикультурного сообщества», там его уже знают и любят.)

Вторая книга, о которой говорит Родионов, — это «Тайга зеленая» Андрея Томилова. Говорит, что книга о большущей части России, которая называется Сибирь. Говорит, что сегодня говорили о новом герое — но ни одна из обсужденных книг не говорила о чем-то вне города. Эта книга созвучна деревенской прозе, она о деревенской роще, о таежных бродягах, о социальных изгоях.

И.П. просит проголосовать. Родионов голосует за Ханипаева и Томилова. И.П. вносит на флипчарт.

(Тут Богданов вновь говорит о том, как сложно говорить о новой литературе, но все, что он говорит, он повторяет.)

И.П. озвучивает список из восьми книг. Предварительно в список вошли:

● Валерий Печейкин, «Злой мальчик»
● Евгения Некрасова, «Кожа»
● Иван Шипнигов, «Стрим»
● Оксана Васякина, «Рана»
● Ольга Медведкова, «Три персонажа в поисках любви и бессмертия»
● Лера Манович, «Прощай, Анна К.»
● Тайга далекая, «Томилов Андрей»
● Ислам Ханипаев «Типа я»

Еще один голос остается у Богданова и у Вронской. И.П. обращает внимание на то, что все еще может перемениться и обращается к тем, кто присутствует все это время на экране. Просит начать с Критической академии: «Лева, озвучьте общую позицию». Все глядят на экран.

Оборин не юлит — начинает прямо и строго. Говорит, что это самый странный длинный список за всю историю, и закономерно, что пока получается самый странный короткий список. Оборин считает, что в список вошли книги самых разных классов — да, в нем есть и профи, и любители, но он откровенно не понимает, как некоторые книги попали в лонг-лист.

(К слову, это второй год обсуждается даже больше, чем выбор победителя, который многие считают закономерным. При этом — это слышно как от маститых критиков, так и от читателей, а также от тех — правда, часто в формате off the record — кто имеет отношение к самой премии.)

Да, продолжает Оборин, Томилов о тайге по-своему любопытный и атмосферный, но чем эта проза нова по сравнению с Пришвиным или деревенскими прозаиками? В чем новизна прозы Манович? Критическое сообщество говорит, что есть тонкая филологическая проза, — но почему ни слова не сказали о Шмаракове? Да, в шорте есть блестящая Васякина, блестящая Медведкова, но остальные — бесхитростные, и это не комплимент. Шипнигов, о котором говорят, что это новый язык, но он скорее походит на телесериальную карикатуру на всех его персонажей в духе СТС. Серебряков, Поляринов и Шмараков выглядели бы уместнее.

(Некоторое смятение на сцене. Далее — стремительные реакции.)

И.П. удивляется, что Поляринова и правда нет в списке, — «не худший же писатель».

Богданов сужающимися кругами объясняет, что не проголосовал за Шмаракова, потому что они лично знакомы и долго.

Родионов подтверждает, что книга Шмаракова достойна попадания в список, она — о забытом языке.

Вронская пытается немного снять смятение и говорит, что жюри специально оставило гэп, для того чтобы послушать экспертов.

(Вот, вот зачем был один голос!)

Тимофеева сожалеет, что не проголосовала за «Фистулу», — она, как оказалось, хорошо знает Серебрякова, и потому за него не проголосовала.

(К слову, позицию Тимофеевой и Богданова тоже можно было бы добавить в разряд почти шокирующих признаний, но нет. На самом деле, если бы жюри премии каждый отказывалось голосовать за тех, кого они знают хорошо, либо просто знают, вот где получился бы воистину интересный список. Обычно такого не происходит.)

И.П. передает слово Агнешке Любомире Пиотровской.

Агнешка сразу же начинает говорить о восточноевропейском контексте — и радуется, что в короткий список вошли две книги важные для него. Это «Рана» Васякиной и «Кожа» Некрасовой. Обе книги очень многое связывает, у обеих даже  телесные названия, обе про судьбу женщин, обе про чуждость — по цвету кожи ли, по сексуальной ориентации, по идентичности. В «Коже» — важно сопоставление рабства и крепостничества. При чтении этих книг наслаждаешься не только сюжетом, но и языком, они квинтэссенция сегодняшней новой важной литературы, причем литературы для очень широкого круга. Агнешка говорит о близости этих книг к ее личным контекстам, а затем, что «Кожа» наполнена кинематографичными образами, там очень сочно описан мир, ты все видишь, получился бы замечательный сериал.

(Интересно, что Агнешка, как, скажем, постоянный представитель Европы при премии, ничего не говорит о культурной апроприации, подозрения в которой легли на «Кожу» с момента объявления о выходе книги — некоторые критики и блогеры говорили, что любят Некрасову, но не эту книгу, из-за того что Некрасова, даже подробно изучив материал, не может писать о чувствах темнокожей женщины. Восхищение Агнешки — абсолютное и беспримесное, может, и нет культурной апроприации в «Коже», по ее мнению? Жаль, что никто не спросил.)

И.П. передает слово Николаю Подосокорскому.

Подосокорский тоже начинает строго и прямо. Тренды, которые можно уловить в этом списке — нарциссизм, инфантилизм, гипертрофированный автобиографизм. Говорит «позволю себе быть архаичным». Писатели предыдущей эпохи умели создавать миры, создавать живых персонажей. Искусство и художественная литература обладали могуществом. А сейчас — нет. Затем признается, что ему понравилась книга Печейкина — хотя она вполне себе отвечает всем трем трендам — но за счет смехового элемента. Книга не должна располагать к легкому чтению.

Подосокорский продолжает греметь с экрана. Говорит, мы должны направлять, обращать внимание на то, что останется в литературе и через 10, и через 20 лет. Ссылается на критика Игоря Гулина и говорит, что нам нужно чудо в прозе. По его мнению, такое чудо — книга Ольги Медведковой. Она написана чистым и ясным русским языком, читаешь — обогащаешься. Ее мир — мир зазеркалья, в который непросто погрузиться, богатый отсылками мир.

Из задумчивости после слов Подосокорского выводит И.П. Она отдельно говорит о Шпакове, которого включили в длинный список, но включить в короткий не могут после его смерти. Богданов поднимает микрофон и говорит, что проза Шпакова — о возвращении к себе, об основополагающих вещах.

И.П. прерывает и хочет дать слово Константину Мильчину. Говорит, что в зале есть те, кто хотел сказать несколько слов и даже заранее предупреждал об этом. Мильчин вскакивает, он отрывается от трансляции за которой следят сотни людей. Ноутбук остается на диванчике. Но И.П. прерывает Вронская.

Вронская говорит, что хочет перекроить шорт-лист.

Все оживляются. И.П. предлагает продолжить с Мильчиным, но Вронская продолжает — она предлагает убрать из списка Манович (выбор Богданова, к слову) и добавить «Риф» Поляринова, «Алкиноя» Шмаракова и «Фистулу» Серебрякова. Все взволнованы.

(Вот так бывает, когда тихий член жюри, которая говорила коротко, по делу и скромно, почти предложила отдать свой голос — вдруг затевает революцию и делает самый крутой поворот вечера возможным.)

Тем временем в телеграм-канале Canal du Midi:

[03.11.2021 13:34]
Выпускйте Кракена (зачеркнуто) Мильчина! Нет, подождите. Ждем.

Богданов поднимает микрофон. Он произносит несколько десятков слов, из которых можно сделать вывод, что литература должна быть интересной.

(Литература должна быть интересной. Литература. Должна. Быть. Интересной. Что тут добавишь? Что убавишь?)

И.П. практически с силой передает слово Мильчину. От первой предполагаемой возможности говорить до этого момента он стоял перед сценой, заложив руки за спину и раскачиваясь. Все в нем говорило о том, что ему не терпится поделиться своими мыслями.

Мильчин начинает громогласно. Во-первых, он спрашивает, интересно ли слушать членам жюри самих себя?

(Весьма актуальный вопрос спустя больше часа после начала церемонии — думаю, И.П. проигнорирует ответ на этот вопрос именно потому, что сама имеет понимание на этот счет. Она и так, и эдак пыталась не дать церемонии расползтись в бесформенное нечто — и, судя по всему, не очень довольна результатом.)

Во-вторых, Мильчин спрашивает — почему в длинном списке нет Замировской?

(На это обратили внимание почти все обозреватели — талантливый, умный роман, в котором есть потенция, чтобы обсудить его как новую социальность и новую словесность, не прошел в длинный список. Впрочем, «Смерти.net» вышел в Редакции Елены Шубиной, а в этом году в списке нет ни одного романа, вышедшего у них. На это тоже все обратили внимание. Правда, как это часто бывает, официального комментария никто не спросил — благодаря чему интерпретации этого события носили характер кулуарный и скорее фантастический, нежели реальный. Поэтому оставим удивление просто удивлением.)

Далее Константин, которого распирает праведный гнев, спрашивает — уж не потому ли не включили роман Замировской в длинный список, что жюри — сторонники Лукашенко и душат молодую белорусскую литературу?

(Говорят, что Верди специально вставил в партитуру оперы удар в литавры, чтобы перевести внимание посетителей итальянской оперы с разговоров на сцену, или хотя бы на оркестровую яму. Мильчин делает два удара в литавры подряд. Восхитительный абсурд — задать этому (курсив) жюри такой вопрос. Удавшаяся провокация — теперь оживилось не только жюри, но и зал.)

И.П. возмущена. Она очень строго просит Мильчина прекратить спекуляции. И еще лучше — вместо них объяснить, чем ему так понравилась Замировская.

Мильчин объясняет. Для него это почти готовые формы, так как о Замировской он говорил много, на разных площадках, по разным случаям, в разговорах с коллегами. В конце пламенной речи о книге, которой нет в длинном списке, он спрашивает, почему в него не вошли еще несколько — в том числе «Плейлист волонтера» Мршавко Штапича и «Павел Чжан и прочие речные твари» Веры Богдановой.

(К слову, книг «Эксмо» и Inspiria на двоих в лонге целых три, так что здесь версия с заговором против холдинга не работает.)

Богданов поднимает микрофон. Он говорит, что дело не в политике. Просто никто из членов жюри не обратил на нее — Замировскую — внимания. Просто не зацепились. А Лукашенко — преступник, и все это знают.

(Так никто никогда не узнает, в чьем списке из 50–60 книг была Замировская и кто ее не пустил, — а жаль. Ответ Богданова — а это ответ председателя жюри — не устроил, судя по всему, ни Мильчина, ни аудиторию.)

Жюри оживлено. Кто-то предлагает вытащить из-под колес Поляринова. И.П. спрашивает, все ли с этим согласны. Все кивают, кто-то поднимает руки. Спустя полминуты И.П. вписывает его на флипчарт.

(Далее начинается быстрое, динамичное обсуждение. Все позабыли о том, что на каждого приходилось два голоса. Теперь все обсуждают так, как будто выбор оставшихся двух из десяти возможных — это не дело Вронской и Богданова, у которых осталось по одному голосу, а дело коллегиальное.)

Спустя еще полминуты на флипчарте появляется Серебряков.

Родионов предлагает убрать Поляринова и внести Шмаракова.

Все жарко спорят без внятных аргументов. Но вместо того, чтобы убрать Поляринова, предлагают убрать кого-то другого. Вронская предлагает убрать Манович. Сразу несколько человек соглашаются с ней.

Богданов снимает свой голос. Манович вычеркивают. Родионов говорит, что эта мучительная книга — «Алкиной» — украсит собой шорт-лист.

(Вот так вот — мало того что Богданов фактически устранился в этот день как председатель жюри, что сильно усложнило ведение церемонии И.П., так еще и отказался от единственного своего выбора. Это было ужасно наблюдать.)

И.П. сверяет выбор жюри с выбором «Странника/НОСа» и коротким списком Критической академии. Говорит, что много пересечений и что это хорошо.

Богданов поднимает микрофон. Говорит, что теперь у жюри (он говорит — у нас) будет возможность задуматься, почему эти книги попали в короткий список. В жюри нет единомыслия.

(Нет слов. Они попали туда, потому что вот здесь и сейчас за них проголосовали — сначала индивидуально, а затем коллегиально. В результате некоторого обсуждения.)

И.П. прерывает его. Введение единомыслия, говорит, не лучшая идея. Затем — что действительно очень тяжело обозреть современную словесность и выработать критерии. Читатель имеет право не обсуждать, почему он читает ту или иную книгу, а у жюри есть ответственность. Будем приближать светлое будущее, ждем, когда сформируется новый пул критики. Мало кто может объяснить, почему именно та или иная книга важна и интересна.

(Немного «богдановщины».)

Говорит, что ждем новых Белинских.

«Читайте книги!» — завершает И.П.

Короткий список выглядит так:

1. Васякина Оксана. Рана. М.: Новое литературное обозрение, 2021.
2. Медведкова Ольга. Три персонажа в поисках любви и бессмертия. М.: Новое литературное обозрение, 2021.
3. Некрасова Евгения. Кожа. М.: Bookmate Originals, 2021.
4. Печейкин Валерий. Злой мальчик. М.: Эксмо, Inspiria, 2020.
5. Поляринов Алексей. Риф. М.: Эксмо, Inspiria, 2020.
6. Серебряков Артем. Фистула. М.: И.П. Городец, 2021.
7. Томилов Андрей. Тайга далекая. Иркутск: Типография Форвард, 2020.
8. Ханипаев Ислам. Типа я. б.м.: Издательские решения, 2021.
9. Шипнигов Иван. Стрим. М.: Livebook, 2021.
10. Шмараков Роман. Алкиной. М.: Объединенное гуманитарное издательство, 2021.

КОНЕЦ

Понравился материал? Помоги сайту!