«Над бульваром хрущевское лето…»

Валентин Хромов (1933–2020) — московский поэт, переводчик, стиховед, мемуарист. В 1950-х годах входил в неподцензурную «группу Черткова». Автор написанной палиндромами пьесы «ПОТОП, или АДА Илиада» (первая редакция — 1956 год).

Тверской бульвар живет в стихах разных времен. И у поэтов оттепели тоже был свой многоликий Тверской бульвар. Идею прогуляться по нему мне отчасти ^[1] «подсказал» Хромов. Пишу «подсказал» в кавычках, потому что сам он об этом не знал и теперь, увы, уже не узнает: Валентин Хромов скончался в Москве 11 ноября. Но именно его воспоминания — по счастью, опубликованные — подтвердили догадку об актуальности темы.

Цитата из поэмы Тимура Кибирова «Сквозь прощальные слезы» (1987), вынесенная в заглавие этой статьи, точно фиксирует время и место, о которых хочется поговорить. На карте Москвы есть точки, тесно связанные с историей оттепели. Площадь Маяковского, Политехнический музей, стадион «Лужники» — наверное, первое, что приходит на ум. Все это площадки для официальных мероприятий, и даже стихийные поэтические сходки у памятника Маяковскому начались с его торжественного открытия и происходили параллельно с утвержденным в законном порядке праздником — Днем поэзии.

Бульвар — более камерное пространство, со своим особым настроением. На площади — демонстрация, на бульваре — прогулка; площадь — декларация, бульвар — подтекст. Типично московский топоним, бульвар в столице социалистического государства оставался оазисом, почти свободным (если не считать газетных стендов) от навязчивого официоза и пропаганды: его дорожки и уютные скамейки во все времена оккупировали влюбленные парочки, бабушки с заигравшимися в песочек внучатами, никуда не спешащие домохозяйки, прогуливающие занятия студенты, никому не подотчетные дружеские компании и, конечно, поэты. Закономерно, что бульвар стал одним из маркеров так называемого нового лиризма, зародившегося в советском искусстве середины 50-х. Если персонажи советских кинофильмов начала пятидесятых стремились на проспекты, то герои оттепельных картин норовили свернуть в какой-нибудь переулочек, на бульвар или в сквер. В противовес городу парадов, всегда любимому официальными советскими поэтами, в оттепельных стихах самых разных поэтов появляется город прогулки.

«...окурки, вечера, прогулки, разговор» — строчка поэта Станислава Красовицкого. В середине 50-х — начале 60-х годов прошлого века это имя среди узкого круга знавших его стихи произносилось с придыханием и чтилось наравне с Бродским, если не выше. Как и Валентин Хромов, Красовицкий входил в едва ли не первое неподцензурное московское литобъединение, которое называли «Мансардой» или «группой Черткова». Позднее поэт стал священником и отказался от своих ранних стихов. Тем не менее их запомнили. Стихотворение «Шведский тупик» 1962 года — из самых известных у Красовицкого. Шведский тупик — это улица между Леонтьевским переулком и Тверским бульваром; будем считать, что наша виртуальная поэтическая прогулка по Тверскому начнется оттуда.

Парад не виден в Шведском тупике. 
А то, что видно, — все необычайно. 
То человек повешен на крюке, 
Овеянный какой-то смелой тайной. 

То, забивая бесконечный гол 
В ворота, что стоят на перекрестке, 
По вечерам играют здесь в футбол 
Какие-то огромные подростки. 

Зимой же залит маленький каток. 
И каждый может наблюдать бесплатно, 
Как тусклый лед 
Виденья женских ног 
Ломает непристойно, 
Многократно. 

Снежинки же здесь больше раза в два 
Людей обычных, 
И больших и малых, 
И кажется, что ваша голова 
Так тяжела среди домов усталых, 

Что хочется взглянуть в последний раз 
На небо в нише, белое, немое. 
Как хорошо, что уж не режет глаз 
Ненужное вам небо голубое.

Точка зрения, или оптика этого стихотворения, «названа» в первых двух строчках. Возможна такая их интерпретация: парад поэту не просто неинтересен, а противопоказан — наткнуться на «необычайное» он может именно и только там, где парад не виден.

В связи с Красовицким вспоминается один эпизод на Тверском бульваре, описанный Валентином Хромовым. Он описал свою прогулку с поэтом и журналистом Сергеем Чудаковым:

«Он (Чудаков. — М.Щ.) писал в основном для МК (газеты «Московский комсомолец». — М.Щ.). Мы как-то идем по Тверскому бульвару, там, где Литинститут, дом Герцена. По всему бульвару стояли стенды газетные. Почти дошли до Пушкинской, он от стенда кричит: “Валентин, иди, я тебе покажу!” Я говорю: “Чего смотреть? МК и МК”. “Иди, иди!” Какая-то статья, с самым суконным названием, не пойми о чем… Об образовании, что ли? Подписана Чудаковым. “Ну ты прочти, Валя, прочти!” Хорошо, я читаю: “Учащиеся 9-го класса проявили отличное знание литературы. Они восхищаются великими шедеврами Шекспира и Красовицкого…” То есть шедеврами Стася Красовицкого восхищаются, непечатаемого поэта! Когда цензура ослабла, она в эти детали перестала вникать, особенно в таких скучных статьях. И тут Чудаков развернулся! Он такую контрабанду все время устраивал» ^[2].

Несколько раньше, в 1956-м, газетные стенды на Тверском бульваре попали в стихотворение самого Хромова. Название «Оттепель», даже если судить по первой мастерской строчке, явно издевательское:

Оттепель — оттаивает падаль.
Слухами бульвары набухают.
Солнце, обласкав расклейку «Правды»,
Смотрит в лужу лысиной Бухарина.
На Тверском встречаются поэты —

Говорят про Кирова и Рыкова.
Я сегодня не был там. Поэтому
Целую эпоху профурыкал.

Комментарий автора многое объясняет: «Слуцкого и его друзей я удивлял <...> сюрпризами, похожими на издевку в “оттепельную” пору. <...> Как-то там же, на бульваре, я привел в замешательство компанию знающих жизнь “кирзятников” документальным рассказом о расстрелах, учиненных Тухачевским. Громко реабилитированным. Додя Самойлов просто опешил» ^[3].

Шведский тупик находится по одну сторону Тверского бульвара, Большая Бронная — по другую. На Бронной, в квартире поэтессы Галины Андреевой, и собирались участники «Мансарды». Рассказывая о том времени, Валентин Хромов вспоминал:

«Даже на улице друзья продолжали читать стихи. Правда, тогда это было принято. Выйдешь на соседний Тверской бульвар — там частенько кто-то бредет, уставившись в небо, жестикулирует, наталкиваясь на прохожих. Так было до 60-х, когда уличную поэзию заглушили барды-гитаристы, занявшие все скамейки» ^[4].

Между прочим, не с «Арбатского романса» «барда-гитариста», а с песенки «На Тверском бульваре», сейчас порядком подзабытой, в 1956-м началась «окуджавовская» Москва.

На Тверском бульваре
вы не раз бывали,
но не было, чтоб места не хватило
на той скамье зеленой,
на перенаселенной,
как будто коммунальная квартира.
Та зеленая скамья,
я признаюсь без вранья,
даже в стужу согревала непутевого меня.
А с той скамьи зеленой,
с перенаселенной,
случается, и при любой погоде
одни уходят парами
дорожками бульварными,
другие в одиночестве уходят.
Та зеленая скамья,
я признаюсь без вранья,
для одних — недолгий берег, для других — дымок жилья.

История создания этой песни подробно описана в книге Дмитрия Быкова об Окуджаве (в серии «ЖЗЛ»). Как раз в декабре 56-го в Москву приехал Ив Монтан, французский бард, «просто и по-свойски» певший о Париже. «Песни парижских бульваров» — один из газетных штампов того времени. Прямое влияние Монтана Быков видит в том, что Окуджава в своей первой песне о Москве воспел именно бульвар. Это довольно интимное городское пространство поэт еще более одомашнил, сравнив скамейку с перенаселенной коммуналкой.

А за два года до Окуджавы Геннадий Шпаликов написал стихотворение «Геночка» — о себе и Тверском бульваре. Стихотворение шуточное и грустное, оттепельное, но каким-то образом связанное с дальнейшей судьбой поэта, оборвавшего свою жизнь в застойном 74-м.

Москва, июль печет в разгаре, 
Жар, как рубашка, к зданиям прилип. 
Я у фонтана на Тверском бульваре 
Сижу под жидковатой тенью лип. 

Девчонки рядом с малышом крикливым, 
Малыш ревет, затаскан по рукам, 
А девочки довольны и счастливы 
Столь благодатной ролью юных мам. 

И, вытирая слезы с мокрой рожи, 
Дают ему игрушки и мячи: 
«Ну Геночка, ну перестань, хороший, 
Одну минутку, милый, помолчи». 

Ты помолчи, девчонки будут рады, 
Им не узнать, что, радостью залит, 
Твой тезка на скамейке рядом 
С тобою, мальчуган, сидит. 

И пусть давным-давно он не ребенок, 
Но так приятно, нечего скрывать, 
Что хоть тебя устами тех девчонок 
Сумели милым, Геночкой назвать... 

Как и у Окуджавы, у Шпаликова это стихотворение — одно из ранних. Поэта еще ждали учеба на сценарном факультете ВГИКа, создание сценариев к кинофильмам «Застава Ильича» (там, кстати, можно мельком увидеть московские бульвары) и «Я шагаю по Москве». В «Заставе Ильича» (другое название — «Мне двадцать лет») есть знаменитые кадры, где поэты выступают в Политехническом; в частности, Роберт Рождественский читает стихи о своем поколении, невзлюбившем «показуху высотных шпилей». Один из этого поколения — Шпаликов, вместо парадных од столице писавший такие немножко «дурацкие», дурашливые стихи — «Я шагаю по Москве, как шагают по доске» или совсем не канонического «Геночку».

От твербульной лирики Шпаликова перейдем к твербульной элегии Юрия Смирнова — поэта не сказать, что забытого, а незаслуженно неизвестного. В 1961 году, как будто предвосхищая Окуджаву с его песенкой «Былое нельзя воротить» (1964), Юрий Смирнов пишет вот такое стихотворение:

∗ ∗ ∗

Тени Тверского бульвара
В голых живут стволах.
Тени Тверского бульвара
Скачут во весь опор.
Беззвучно кричит форейтор
И гонит во весь опор.
Над красной широкой харей
Сбился парик набекрень.
Меня продувают шибко
Утренние ветра.
Бульвар занесен, как Шипка.
Снег не убран с утра.
Холодно. Холодно.
Только все равно.
Будто слушаешь Холина
И горькое пьешь вино.
Призрачен и прозрачен
Утром Тверской бульвар.
Сдохли давно те клячи
И те, кто здесь бывал.
Мимо мелькают фары.
Летят лимузины в обгон.
Тени чужих бульваров.
Тени иных времен.

Грусти о прошлом, как это будет у Окуджавы, здесь не чувствуется — «красная широкая харя» не способна вызвать приступ ностальгии. Поэт лишь констатирует, что «тени Тверского бульвара» живы, хотя «сдохли давно те клячи и те, кто здесь бывал». Не жаль прошлого бульвара ничуть, но и на нынешнем Тверском поэту одиноко и холодно, причем чувства эти связываются с его восприятием поэзии другого оттепельного поэта — «лианозовца» Игоря Холина. «Вы не знаете Холина? И не советую знать. Это такая сука, это такая бл∗∗∗…» — писал о себе Игорь Холин. Он действительно прославился строчками, от которых на ветру не согреешься, вроде того что «на днях у “Сокола” дочь мать укокала». Холин и «горькое вино» — тема очевидная, слова «пьянка» и «перегар» для него характерны. Не столь явно у Юрия Смирнова, как мне думается, присутствует еще один поэт — Белла Ахмадулина. Ее стихотворение 1957 года «Жилось мне весело и шибко…» было на слуху, и не самое частотное просторечное наречие «шибко» наверняка использовано Смирновым с расчетом на узнавание. При этом у него речь как раз об обратном: живется ему не шибко весело, судя по настроению стиха. Зато он лучше рифмует: «шибко — Шипка» гораздо точнее, чем «шибко — шипра» у Ахмадулиной, хотя это дело вкуса, к тому же неточная рифма на слух — в тех же Лужниках — могла звучать вполне точной.

Заканчивая небольшую прогулку по бульвару, еще раз вспомним Валентина Хромова. Ему принадлежит замечательная идея поставить на Тверском бронзовую лиру:

«Нужно обозначить пространство, где происходили незабываемые события истории русской литературы. Нужно занести их здесь же на мраморные скрижали. Батюшков описал бульвар в “Прогулке по Москве”. Здесь растет “пушкинский” дуб. С 1880-го до 1950 года на Тверском стоял опекушинский памятник Пушкину. Грандиозным и широко известным событием было его открытие. Ауру места передал Ильин-Осоргин в рассказе “Человек, похожий на Пушкина”. В 1925 году вокруг памятника трижды обнесли гроб с Есениным. Возле Пушкина любили собираться поэты, вернувшиеся с Великой Отечественной. Евгений Винокуров ночи просиживал перед памятником. Об этом у него есть стихи. Да и сам я встречал его здесь за полночь. А рядом на бульваре — “Дом Герцена”, или Литературный институт, на соседних домах мемориальные доски — в них жили Осип Мандельштам и Андрей Платонов. Что ни говорите, Москва обязана воздвигнуть на Тверском бульваре бронзовую лиру!» ^[5]

---

^[1] В 2018-м был начат историко-филологический проект «Поэтический бум эпохи оттепели», в котором я участвую. Грустный повод моей публикации — уход поэта — позволяет обойтись без лишних слов. Интервьюирование свидетелей эпохи очень важно ускорить! Это можно сделать, поддержав наш проект, который осуществляется на общественных началах. Речь идет не только о финансовой помощи, хотя она очень пригодится для записи и редактирования интервью, копирования документальных источников в архивах. Если среди читателей найдутся те, кто желал бы лично участвовать в проекте, — такая возможность открыта. Записи и фотографии артефактов поэтического бума (например, снимки рукописных девичьих альбомов, билеты в Политехнический и т.д.) можно присылать по адресу: [email protected]. Благодарю тех, кто уже успел помочь!

^[2] Цит. по: Владимир Орлов. Чудаков // Знамя. 2014. № 11.

^[3] В. Хромов. Вулкан Парнас. Самография // Зеркало. 2017. № 50.

^[4] В. Хромов. Вулкан Парнас. Самография // Зеркало. 2016. № 47.

^[5] В. Хромов. Вулкан Парнас. Самография // Зеркало. 2017. № 50.

Понравился материал? Помоги сайту!