Русский роман о нерусской жизни

Публикация в течение последних 15 лет текстов художника и писателя Павла Яковлевича Зальцмана (1912—1985) становится настоящим «возрождением» его имени. Романы, много десятилетий назад написанные заведомо «в стол», только сейчас начинают выходить в свет. Но таких имен, к сожалению, немало, и только что изданная книга с романом «Средняя Азия в Средние века», а также сказками и дневниковыми записями Зальцмана — кроме прочего, еще и повод вспомнить о творчестве множества других русских деятелей искусств, вдохновленных посещением Туркестанского региона. Корпус литературных текстов и живописных работ, созданных с середины XIX по середину XX века и посвященных Средней Азии, неспешно входит в современную культуру, и имя Зальцмана хорошо вписывается в этот процесс.

До XXI века много имен художников и писателей оставалось известным только узкому кругу специалистов — по разным причинам. Так, известный своим современникам художник второй половины XIX века Николай Каразин был еще и плодовитым прозаиком, собственно, и открывшим русскому читателю Среднюю Азию, написав как минимум двадцать томов прозы. Стараниями же советской власти это имя почти предано забвению — объективные картины экспансии Российской империи в Среднюю Азию, воссозданные Каразиным, не вписывались в советскую парадигму «дружбы народов», в чей хоровод якобы добровольно входили иные, нерусские, народы. Однако тем, кто родился до революции, имя Каразина было настолько известно, что символизировало собственно Русский Восток: «Каразин! Азия!» — воскликнул художник Виктор Уфимцев, стоя на крыше вагона, въезжавшего из Сибири на территорию Средней Азии в 1920-е. (Ныне готовится к изданию том с двумя романами Каразина в серии «Литературные памятники».)

Итак, первый русский десант в Среднюю Азию был связан с начальными фазами колонизации — об этих событиях оставили свои воспоминания многочисленные путешественники и военные востоковеды.

Второй десант — первые десятилетия советской власти: в Среднюю Азию хлынул поток русских художников. Ехали за светом, солнцем, вдохновением. Самарканд стал своеобразной «русской Италией». Для потомков большое везение, когда художник оказывался еще и писателем: мы с любопытством читаем среднеазиатские впечатления в «Самаркандии» Петрова-Водкина (1921), в воспоминаниях Виктора Уфимцева и Макса Бирштейна, в дневниках Климента Редько…

Несогласным творить под диктовку советской власти, оболганным и сломанным ею, репрессированным, уничтоженным художникам 1920—1940-х годов посвятила огромный том искусствовед Ольга Ройтенберг, назвав его «Неужели кто-то вспомнил, что мы были…» (2008). Так началось возрождение русского андеграунда первой трети и середины ХХ века, продолженное прошедшими выставками: в Музее Востока в Москве («Туркестанский авангард» (2010), «В защиту радуги. Порфирий Фальбов» (2017), «От голубой розы к золотому гранату» (2018)), в Галеев-галерее («“Самаркандия” Виктора Уфимцева» (2009), «Венок Савицкому» (2011)), в ГМИИ им. Пушкина («Сокровища Нукуса» (2017)) и др.

И очередной десант — сороковые, время эвакуации.

Многие художники и писатели той поры — в большей или меньшей степени — были надолго забыты, официальная власть выдавливала их из художественной жизни, клеймила ярлыком «формалисты». Среди их широкого круга затерялось и имя Павла Зальцмана.

Средняя Азия стала мощной питательной средой для всех, кто туда попал — добровольно или принудительно: одни остались там надолго, другие — навсегда, третьи — на короткий срок, но их раз от разу тянуло назад — возможно, вступала в силу магия места, genius loci. Да и само творчество многих из тех, кто побывал в Средней Азии (или остался там), провоцирует на магические и экзальтированные дефиниции: очарованные, околдованные, ушибленные и проч.

Такой вектор (удивления чужой, восточной культурой) в искусстве и литературе традиционно называют ориентализмом. Однако в нетрадиционном дискурсе (начиная с последней трети ХХ века) быть ориенталистом не комильфо (новейшими исследованиями в ориентализм привнесен привкус расизма). Отсюда сегодняшняя рецепция в оценке произведений искусства прошлого: например, Василий Верещагин — классический ориенталист: он был удивлен, восхищен Средней Азией, но и не менее возмущен ее «дикостью» и «варварством». А его современник Николай Каразин — ориенталист другого разлива: он воспринял новые для него культуру и быт с пониманием и уважением, не разделяя интенций своих соплеменников на «цивилизаторство» терра инкогнита. (К Каразину немало отсылок в публикации Зальцмана: он знал Каразина, читал его, цитировал в своих рукописях. Да и предметно-знаковый мир Средней Азии воссоздан не без влияния Каразина, впервые в русской литературе описавшего такие детали туркестанского текста культуры, как дервиш, поза «на корточках», курт, бача и т.д., ставшие сюжетообразующими у Зальцмана.)

Выход в свет никогда не публиковавшегося незаконченного романа Павла Зальцмана «Средняя Азия в Средние века (или Средние века в Средней Азии)» (задуман в 1930-х, написан в 1940-х), заглавие которого, с одной стороны, совершенно прозрачно, с другой — интригует своей вариативностью, преподносит в какой-то мере неожиданный ракурс среднеазиатской темы русской литературы.

В чем неожиданность? Тексты Зальцмана — это не столкновение двух цивилизаций (что, как правило, характерно, для ориенталистской литературы), не травелог с этнографической акцентуацией (к слову, комментариев к роману чрезмерно много, порой избыточно, но они не авторские, а публикаторские). Повествователь как бы растворен в культуре, которую изображает, он — ее плоть: он думает и чувствует мыслями своих персонажей — настолько, что исчезает элементарная логика повествования, зато включается художественный алогизм: я субъекта повествования без переходов и пунктуационных разграничителей перетекает в я персонажей.

Вот именно что как бы: русский язык, которым рассказывается о нерусской жизни и нерусских героях, «выдает» повествователя. Рационально читатель все же понимает, что это игра в «своего»: это тот вид ориентализма, который исключает диалогичность, автор сливается с чужой культурой, он настолько ушиблен ею, что воспринимает ее не столько рассудочно, сколько иррационально. Не потому, что другая культура каким-то образом насыщена магией, а потому, что ее, другую, он так видит.

Кажется, что автору страшных «Щенков» (первый роман Зальцмана (1930-е)), написанных будто под гипнозом либо рукой больного шизофренией, среднеазиатский антураж, повергающий в состояние полусна, пришелся как нельзя кстати. Хотя, повторимся, автор не только реалистично передает невиданную ранее атмосферу, но и создает, если хотите, целый замешенный на магическом реализме триллер. Читатель, априори настроенный на привычные причинно-следственные реакции и ожидания, цепенеет от неожиданного разрешения сюжетных коллизий. Так, один из персонажей, Кора, во время неудачного грабительского набега на соседа попадает в западню и, чтобы не быть опознанным, просит... отрубить ему голову — а соплеменники при всей неожиданности просьбы исполняют ее. Сюжетная линия другого персонажа, Турдэ, развивается вокруг ее красоты — и вдруг: «Над черными щеками блестят два страшных глаза красного цвета в набухших веках. Оскаленный красный рот, с углов которого стекают две мутные капли, обнажает длинные красные зубы. Это лицо наклоняется над Илляшем, и видно, как обвисшие вокруг него длинные черные волосы, несмотря на полное безветрие, тихо и непрерывно шевелятся. Это существо выпростало из-под паранджи обе руки».

Подобные превращения отсылают к мифологическим архетипам, к древности (возможно, этим оправдана отсылка в заглавии к Средним векам) — с одной стороны; с другой — именно так, в иррациональной стилистике, воспринята автором инонациональная картина мира. Таким образом, несмотря на будто бы органическое слияние с иной культурой, перед нами все же род остранения, видение чужого мира — странного и опасного, непонятного и чарующего.

Понятно, что публикация книги с текстами П. Зальцмана и сегодня оказывается «ко времени»: в органике мифологического повествования всегда присутствует намек на вневременность происходящего, да и представление о Средней Азии с тех пор не сильно поменялось.

Павел Зальцман. Средняя Азия в Средние века. — М.: Ad Marginem, 2018. 472 с.

Понравился материал? Помоги сайту!