Вдоль линий Вагенгейма, или Петергофский травелог Вагинова

Выражаем глубокую благодарность Дмитрию Владимировичу Осипову, ныне возглавляющему Биологический научно-исследовательский институт, за заинтересованное участие в наших исследованиях и за предоставление уникальных фотографий и документов. Также сердечно благодарим Валентину Николаевну Рябову и Николая Ивановича Николаева за содействие в подготовке этой статьи.

Существенную часть текста «Козлиной песни» составляют описания прогулок героев по паркам и улицам Петергофа. Это позволяет говорить о петергофском травелоге «Козлиной песни», основанном на топографии Петергофа и маршрутах этих прогулок ^[1].

Известно, что в конце 1920-х годов многие из прототипов героев романа одновременно стали и первыми его читателями, поскольку дружили с автором. Некоторые из них восприняли повествование слишком прямолинейно — как завуалированный пересказ реальных событий, что, как известно, дало повод для обид и сплетен в литературной среде. Факты жизни, черты героев, отсылающие к реальности, воспринимались живо и узнаваемо, а порой и болезненно.

Повторное явление на свет «Козлиной песни» в конце 1980-х годов в рамках серии «Забытая книга» встречало уже новое поколение читателей. Как всякая забытая вещь, отделенная от контекста эпохи, роман нуждался в комментарии для адекватного его восприятия, поскольку содержал отсылки к ушедшим в прошлое историческим событиям, особенностям быта, биографическим фактам, относящимся к автору и прототипам, и т.д. В огромной степени это касается и петергофского травелога, поскольку с приходом советской власти Петергоф претерпел драматические, почти тотальные изменения. Значительный ущерб гражданской застройке и, в частности, дачному Петергофу был нанесен уже начиная с 1918 года. Достаточно вспомнить историю превращения Театральной площади в площадь Жертв Революции, сегодня подробно изученную краеведами ^[2]. Основание памятника к десятой годовщине Октябрьской революции в виде огромных пятиконечных звезд над склепом с останками жертв боев с войсками Юденича (1919) и подавления Кронштадского мятежа (1921) было изготовлено из плит серого гранита, взятых с одной из разрушенных дач на бульваре Юркевича ^[3]. Но с этими разрушениями были несоизмеримы последствия оккупации во время Второй мировой войны ^[4], когда, согласно оценкам историков, в боях за освобождение города было уничтожено до 78% застройки довоенного периода ^[5].

Последующая судьба Петергофа, несмотря на весь подвиг послевоенного его восстановления, также не способствовала сохранению как рядовой исторической гражданской застройки, так и той части дворцовых парков, которая оказалась за пределами возможностей и целей реставрации во второй половине XX века.

I.

Таким образом, большинство читателей Вагинова позднего советского и новейших времен посещали или посещают тот Петергоф, который самому Вагинову показался бы незнакомым. При этом у самых внимательных из них описания прогулок гостей Тептелкина в «Козлиной песни» не могут сегодня не вызвать удивления, так как в некоторых случаях, как кажется, противоречат очевидности. Например, вот здесь:

Летний вечер. Никаких официальных занятий. Никакой кафедры. Мошкара кружится и вьется. В лодке сидит Тептелкин, гребет. У берега качаются тростники, наверху виден Петергофский дворец, на берегу стоит неизвестный поэт.

Все будто бы так, как и должно быть, — лодка в Маркизовой Луже, на гребне древнего берега виден фасад Большого Петергофского дворца, выступающего из Верхнего сада. Немножко смущают тростники — они, конечно, растут повсюду вдоль болотистой линии берега северного моря, но только не у самой кромки Нижнего парка. Да и мошкара над рядами волн пусть мелководного, но всегда ветреного Финского залива ведет себя странно. Дальше еще страннее:

— Приехали! — кричит Тептелкин и гребет к берегу. — Наконец-то вы приехали. Если б вы знали, как мне грустно жить здесь, сегодня мне особенно грустно.

Лодка пристала к берегу, неизвестный поэт сходит в нее, и Тептелкин, сутулый, седеющий, гребет от берега. Неизвестный поэт управляет рулем — лодка несется ко взморью.

Гребет от берега — а лодка несется ко взморью? И что это за странное место, чтобы встречать гостей на лодке? Возможно, Неизвестный поэт приплыл на пароходе и дело происходит у причала в Нижнем парке? Но откуда тогда приплыл на лодке сам Тептелкин? Сплошные загадки.

На самом деле никаких загадок нет. Нужно вспомнить о том, чего нет в Петергофе уже много лет, — об Английском, или Новом Петергофском, дворце, построенном Джакомо Кваренги в 1781—1789 годах в Английском парке, на берегу Английского пруда.

На фотографии 1924 года — вид с западного берега пруда. Здесь даже еще в начале 1980-х недалеко от разрушенного до основания дворца находилась лодочная станция. Английский дворец (именно он назван у Вагинова Петергофским) был возведен на небольшом возвышении («наверху виден Петергофский дворец»), особенно заметном при взгляде из лодки на воде. Тростник и поныне растет вдоль всех берегов Английского пруда, предоставляя место для гнездовья уток, а жаркими летними днями над прудами «кружится и вьется мошкара».

Если взглянуть на карту Петергофа, становится понятным также выбор Тептелкиным места встречи с Неизвестным поэтом в вечер жаркого и душного летнего дня. Верхнюю часть Английского пруда пересекает железнодорожный мост Петергофской железной дороги, и станция Старый Петергоф, поставляющая дачников и жителей из Петербурга, расположена как раз вблизи того берега пруда, на котором стоит Английский дворец.

С поверхности пруда виден и слышен прибывающий на станцию поезд — что может быть разумнее расположиться в лодке, возможно, в тени высоких деревьев у берега, если вы ждете гостя из города? И договориться о встрече с ним у лодочного причала перед Английским дворцом?

Словом, начав с загадок и следуя вдоль первой же линии петергофской топографии «Козлиной песни» (станция Старый Петергоф — Английский дворец — северо-восточная оконечность Английского пруда (взморье)), мы обнаруживаем неожиданную точность деталей вагиновского травелога, каждое описание которого, всякое действие по его ходу оказываются вдруг абсолютно достоверными, несмотря на первоначальную неочевидность, на соблазн признать их плодами фантазии автора.

Не немецко-еврейские ли корни Вагинова — Вагенгейма тому причиной, не его ли увлеченность нумизматикой, предполагающая любовь и внимательность к деталям? Не стоит ожидать точности путеводителя от художественной прозы, но кажется несомненным, что при чтении «Козлиной песни» следует доверять мелочам. Доверять тому, что было уже названо исследователем вагиновских текстов «конкретикой улиц и площадей, мостов и каналов, зданий, парков и статуй» ^[6].

И тогда загадка с лодкой, летящей к взморью от берега, оказывается в свете сказанного не загадкой вовсе, а скорее указанием пути. По направлению к взморью плывут на лодке по Английскому пруду Неизвестный поэт и Тептелкин — по направлению к башне.

Наконец в темноте они привязали лодку и пошли гулять по парку.

На востоке появилась розовая полоска зари, когда молча они подошли к башне.

Неизвестный поэт слушал, как Тептелкин долго возится наверху в единственной жилой комнате, как он снимает сапоги и ставит их у кровати, как звенит ложечка в стакане.

Там, куда движутся герои Вагинова, за северным краем Английского парка, на северо-восток от станции Старый Петергоф, во времена действия «Козлиной песни» располагались Большая слобода Петергофа, исчезнувшая во время Второй мировой войны одновременно с Английским дворцом, и западная часть Нового Петергофа с дачами дореволюционных его обитателей («На востоке появилась розовая полоска зари, когда молча они подошли к башне»). Из вагиновского описания следует, что та часть побережья Финского залива, что ограничена морем, старым Свято-Троицким кладбищем и западной оконечностью Нового Петергофа, и есть то взморье, к которому несется лодка гребца и его гостя.

На этом взморье — башня Тептелкина.

Попробуем выяснить ее месторасположение. Собственно, именно оно и представляет собой главную загадку.

Еще весной переехал Тептелкин в Петергоф, снял необыкновенное здание.

Задумался у входа. Здесь он будет принимать друзей, будет гулять по парку с друзьями, как древние философы, и, прохаживаясь, объяснять и разъяснять, говорить о высоких предметах <…>

Башня была самая реальная, уцелевшая от купеческой дачи.

Начнем с того, что, на первый взгляд, может показаться незначительной деталью: со слов «необыкновенное здание». Сама по себе дача с башней не могла быть необыкновенной. Согласно свидетельству Д.С. Лихачева, относящемуся к курортным побережьям Финского залива, «дачи в начале века строились непременно с башенками, откуда было видно море» ^[7].

В Петергофе существовало немало купеческих дач с башнями, и еще и в этом тысячелетии можно было застать последние из них.

Например, дача с башней, известная как дача Леонтия Ивановича Крона ^[8] (запомните эту фамилию); ее руины дожили до 1990-х годов. Ни по своему расположению на Ораниенбаумском шоссе, ни по обстоятельствам времени («башни уже не было» — пишет в конце «Козлиной песни» Вагинов) она не могла служить жилищем Тептелкину. Сравним тем не менее описание тептелкинской башни с фотографией этой дачи:

Низ дачи был растащен обитателями соседних домов на топку кухонь, но верх уцелел, и в комнате было уютно. Стоял стол, накрытый зеленой скатертью. Вокруг стола сидело общество: дама в шляпе со страусовыми перьями и с аметистовым кулоном, собачка рядом с ней на стуле; старичок, рассматривающий ногти и делающий тут же маникюр; юноша в кителе с старозаветной студенческой фуражкой на коленях; философ Андрей Иванович Андриевский; три вечных девы и четыре вечных юноши. В уголке Екатерина Ивановна завивала пальцем волосы.

Двенадцать персон, считая собачку, за одним столом. И в уголке Екатерина Ивановна. Теперь вернемся к фотографии — разве могло такое общество поместиться во втором этаже башни «обыкновенной» дачи? ^[9]

Значит, и башня, и здание были и впрямь необыкновенны.

И тут в поле зрения снова появляется купец по фамилии Крон — Генрих (Анри, Андрей) Иванович, ближайший родственник уже упомянутого Л.И. Крона.

В 1845 году «Санкт-Петербургские ведомости» сообщали своим читателям, что в Петергофе «много красивых деревянных домов частных владельцев, между которыми отличается особенно рыцарский замок графа Кушелева-Безбородко...» ^[10] Речь идет еще об одной из необыкновенных петергофских построек, а именно о даче графа Александра Григорьевича Кушелева-Безбородко, построенной в 1842 году по проекту А.И. Штакеншнейдера. Сын графа Григорий, миллионер-меценат, основатель журнала «Русское слово», продал дачу в 1862-м богатому купцу Генриху Ивановичу Крону.

К сожалению, кроме схематичного рисунка, воспроизведенного в книге В.А. Гущина ^[11], никаких других изображений этого действительно «необыкновенного» здания с действительно необыкновенной судьбой ^[12] не сохранилось. Зато сохранилось упоминание о башне дачи купца Крона и о соседних с ней дачах в воспоминаниях А.Н. Бенуа, тесно связанного с Петергофом в силу не только культурных, но и семейных причин: «…В эту же дорогу упирался тот кусок парка, который служил проходом к “Золотой Горе”, на нее же упиралась “Золотая” улица, на которой стояла дача дяди Сезара, тут же с нее открывался вид на отражавшуюся в маленьком пруде высокую круглую башню дачи наших знакомых Крон, и все на той же дороге стояли дачи других наших знакомых — Малисон, красивая дача в характере тосканских вилл, построенная моим отцом, наконец, дача Кудлай, на которой когда-то у сестры гостила моя Атя» ^[13]. Изображение участка дачи Крона с прудом и строениями можно увидеть на известном плане Петергофа 1909 года, прилагавшемся к юбилейному путеводителю М.М. Измайлова того же года ^[14].

Из краеведческих источников известно, что сама дача Генриха Крона (деревянная, растащенная, как сказано в «Козлиной песни», «обитателями соседних домов на топку кухонь»), а вместе с ней и башня исчезли в 1920-х годах. По свидетельству того же А.Н. Бенуа, дача его дяди Сезара (Кавоса) исчезла уже к 1924 году. Логично предположить, что примерно в эти годы такая же судьба постигла и дачу его ближайшего соседа Генриха Крона. Это вполне согласуется с уже процитированным выше указанием Вагинова, что «башни уже не было». Как писал В.А. Гущин в 2005 году, «в обширном парке бывшего роскошного имения еще растут 150-летние деревья, возможно, посаженные руками графа» ^[15].

Дача Г.И. Крона (бывшая дача Кушелева-Безбородко) находилась по адресу: Золотая улица, 2 (на нашей карте участок помечен цифрой 2), у самой границы с Большой слободой. Сопостáвим ее окрестности с деталями и «мелочами» вагиновских описаний башни Тептелкина.

Начнем вот с этого:

Тептелкин растворил окно, отошел. Философ сел на подоконник, засунул угол платка за крахмаленный воротничок, попробовал струны и заиграл.

Внизу цвели запоздавшие ветви сирени. В комнату проникал фиолетовый свет. Там, вдали, мерцало море, освещенное развенчанной, но сохранившей очарование для присутствующих луной. Перед морем фонтаны стремились достичь высоты луны разноцветными струями, наверху кончавшимися трепещущими белыми птичками. Философ играл старинную мелодию.

Внизу, по аллее фонтанов, проходил Костя Ротиков с местным комсомольцем. У комсомольца были глаза херувима. Комсомолец играл на балалайке.

Расположенный в створе Золотой улицы каскад «Золотая гора» парка Марли, давший название и самой улице, находится прямо напротив участка Г.И. Крона, и из башни, несомненно, были видны два так называемых Менажерных фонтана ^[16], которые благодаря специальному своему устройству бьют действительно необыкновенно высоко. Единственная в своем роде «аллея фонтанов» в Петергофе, могущая пролегать «внизу», действительно тянется вдоль одного из берегов Марлинского пруда, перпендикулярного Золотой улице. С южной стороны аллеи — высокие Менажерные фонтаны и четыре небольших фонтана «Тритоны с водяными колоколами» ^[17].

И еще одна цитата из Вагинова:

— Ха-ха, — смеялись по вечерам обитатели соседних дач, утихомирившиеся советские чиновники, со своими женами и детворой, идя по дорожкам от дач и погружаясь в зелень парка.

Подобное могло иметь место только в окрестностях башни дачи Генриха Крона. Только здесь дорожки от дач на Золотой и соседних улицах, в том числе и Большой слободы, могли вести к входу в парк Марли.

Вот и у Вагинова:

Вся компания сошла вниз в парк.

В Нижний парк, частью которого и является парк Марли.

Словом, мы можем подвести предварительный итог — если башня Тептелкина и существовала, то более подходящего места для нее не найти. Дача купца Г.И. Крона на Золотой улице завершает первую линию топографии Вагинова — Вагенгейма: станция Старый Петергоф — Английский дворец — северо-восточная оконечность Английского пруда (взморье) — бывшая дача Г.И. Крона (Золотая улица, дом 2).

II.

Переходим ко второму маршруту прогулок.

Шли к бабьегонским высотам.

На Петергофской железной дороге, между вокзалами Нового и Старого Петергофа, у моста через Сампсониевский водовод, с 1880-х годов и вплоть до Второй мировой войны располагалась платформа Фонтаны, первоначально построенная для приема гостей проводившихся здесь скачек, но впоследствии обыкновенно использовавшаяся горожанами для посещения дворцовых парков ^[18]. Один из них — пейзажный, в английском стиле, Луговой парк с каскадом прудов, заканчивающийся на гребне Ижорской возвышенности дворцом Бельведер, расположен к югу от платформы, на оси водовода. Изначально Луговой парк устраивался именно как место для прогулок членов императорской семьи и их свиты. Для этих целей были проложены аллеи, устроены мостики и павильоны, домики в «русском стиле», скульптурные группы и руины на островах. Само здание Бельведера (от итал. belvedere — «прекрасный вид»), построенное по проекту А.И. Штакеншнейдера, по плану, утвержденному Николаем I в 1852 году, венчает композицию парка на двадцатиметровом гребне Бабигонского холма.

К середине 1920-х годов — времени действия «Козлиной песни» — только начинается процесс превращения бывшего императорского Петергофа в «парк культуры и отдыха трудящихся» ^[19]. В отличие от 1930-х годов, когда немалая часть домов отдыха и санаториев в Петергофе переходила под управление НКВД, в начале 1920-х, на фоне еще не отмененного нэпа и относительного спокойствия после Гражданской войны и военного коммунизма, в Петергоф приезжали на отдых и лечение представители новых советских профессий (вспомним еще раз характеристику Вагинова: «утихомирившиеся советские чиновники со своими женами и детворой»). К ранней номенклатуре и представителям победившего пролетариата прибавлялась и сравнительно образованная отдыхающая публика, постепенно заполнявшая многочисленные помещения бывших императорских дворцов и служб.

В Кавалерских и Фрейлинских домах располагался дом отдыха; в парке Александрия — база отдыха Петроградского губпросветсовета; в том же парке (на Нижней даче) — дом отдыха Союза печатников; в Английском дворце — здравница Союза работников школы. В Старом Петергофе (местечко «Просвещение» на месте бывших дач Бенуа, Грубе, Кронов и Сан-Галли) — здравница рабочей молодежи. В Бельведере же оказалась здравница Академии художеств, а на территории Заячьего Ремиза, непосредственно прилегающего с запада к Луговому парку, с 1929 года на бывшей даче Беллея открылся санаторий для ученых Академии наук СССР (прежде, с 1921 по 1929 год, там находился дом отдыха Петроградского губпросветсовета) ^[20].

(Междусловие)

Как раз в Бельведере, в упомянутой выше здравнице Академии художеств, осенью 1920 года жил Георгий Иванов. Наряду с «Козлиной песнью» Вагинова и «Воспоминаниями» Александра Бенуа его рассказ «Карменсита» (1934) представляет собой составляющую «петергофского текста» 1920-х годов. Бельведер здесь назван «одним из красивейших, поэтичнейших мест в мире», отмеченным уже, впрочем, атрибутами варварской эпохи:

Фавны и купальщицы грустно глядели белыми глазами в светлое северное небо. Статуями этими, впрочем, любоваться рекомендовалось издали. Если подойти близко — то во рту одной торчал лихо залепленный окурок, другой приделаны запорожские усы, а третья не удовлетворила, должно быть, какого-нибудь отдыхающего пролетарского эстета условностью изображения, и он при помощи красного и синего карандаша бойко пририсовал ей всё, что для полной натуральности ей недоставало ^[21].

То же видят и герои «Козлиной песни» в парке Марли:

Прошел <Тептелкин> в соседний <с Английским> парк, посмотрел грустно на Еву, прикрывавшую рукой лобок; между рукой и телом видны были черные прутья (шалость местной детворы)…

(Конец междусловия)

Все дорожки и аллеи вдоль Сампсониевского водовода, продолжающего его Старопетергофского канала и прудов в Луговом парке и тогда, и сегодня так или иначе ведут к Бельведеру. По одной из них, и скорее всего — мимо платформы Фонтаны, и «шли к бабьегонским высотам» герои «Козлиной песни». Можно даже попробовать выяснить, по какой именно из дорожек, если внимательно перечитать Вагинова.

Компания расстелила плед, каждый скатал валиком свое пальто.

— Какой диван! — воскликнул Тептелкин. Впереди, освещенный магометанским cepпом, темной массой возносился Бельведер; направо лежал Петергоф, налево — финская деревня.

Названия «Бабьегонские высоты», «Бабигонский холм», «Бабий гон», «Бабигон» и даже «Бибигон» Корнея Чуковского, также обязанный своим именем этому топониму, восходят к финскому Паппигонту, то есть «пасторскому холму» или «пасторскому приходу» ^[22]. Попова гора (еще одно название холма, на котором расположен Бельведер) соседствует с «финской деревней» Низино, бывшей когда-то финским Паппигонту. Скорее всего, упоминание Вагиновым «магометанского серпа» — это не более чем метафора, но в связи с Поповой горой может представлять собой историческую аллюзию: «при Павле I здесь некоторое время был разбит “золотой шатер”, присланный персидским шахом Павлу при его вступлении на престол» ^[23].

В вагиновском описании кроме почти карикатурного изображения витязей на распутье мы снова обнаруживаем точность историческую и топографическую, поначалу не очевидную. В самом деле: Петергоф, Бельведер и «финская деревня» расположены друг за другом вверх по водоводу, вдоль оси север—юг, по которой движется компания, — но как же можно увидеть их все прямо перед собой так, как их располагает Вагинов? Как витязь на распутье — за развилкой трех дорог? Топография дает ответ и на этот вопрос — только если подходить к Бельведеру с востока.

В этом месте (отмечено на карте цифрой 6) дорожка вдоль правого берега Старопетергофского канала сворачивает к Бельведеру на запад почти под прямым углом; начинающаяся тут и сохранившаяся до сих пор аллея выводит нас к Бабигонскому холму, на котором стоит дворец. Пологий спуск с холма образует спинку «дивана» над большой лужайкой в самом конце аллеи («И поднялись — шерочка с машерочкой, и затанцевали на лугу, покрытом цветами»), слева — Бабигонский пруд и бывшая финская деревня, а по правую руку — весь Петергоф.

— Сядемте на ту ступеньку, — указала Муся подбородком.

Они поднялись повыше. Сели на ступеньку между кариатид портика Бельведера.

Мы в конечной точке второй линии Вагинова: платформа Фонтаны — Сампсониевский водовод и пруды Лугового парка — Бельведер.

Отсюда легко разглядеть не только весь Петергоф и Кронштадт — в ясную погоду на солнце сверкает купол Исаакия и виден почти весь приморский Петербург.

(Междусловие)

В устных воспоминаниях вдовы К.К. Вагинова есть информация о том, что его отец, по всей видимости, служил в охране императора ^[24] и таким образом по долгу службы мог бывать в Петергофе. Логично предположить, что знакомство Вагинова с императорской резиденцией состоялось еще в раннем детстве, что делает еще менее случайным столь детальное знание писателем топографии Петергофа.

По словам вдовы Вагинова, его отец «рассказывал, как приезжал Вильгельм и устраивали балет в Петергофе. Зеркала опускали в озера, и на них танцевали балерины для Вильгельма» ^[25].

В истории Петергофа хорошо известны праздничные представления на воде, такие, например, как постановка дивертисмента из балета «Наяда и рыбак» Жюля Перро у павильона Озерки в Петергофе для императорской семьи ко дню именин 11 (23) июля 1851 года великой княгини Ольги Николаевны, дочери императора Николая I. Со временем подобные представления приобрели традиционный характер.

«“Итальянские” павильоны Колонистского и Лугового парков, пейзажные озерные парки, острова, “воздушные” театры, новый тип иллюминации — все это стало фоном праздничных балетных представлений на сценах, устраиваемых над водой. Традиции такого рода праздников в Петергофе продолжались преемниками Николая I вплоть до конца XIX века» ^[26].

Германский император Вильгельм II посетил Петергоф в 1897 году, но к этому времени история иллюминированных балетных представлений на воде насчитывала уже почти полвека ^[27]. Известно также, что на Сампсониевском водоводе во время этого визита была сооружена Триумфальная арка в честь проезда германского императора, направлявшегося в Луговой парк ^[28]. В воспоминаниях знаменитой балерины Петербургской императорской труппы Мариинского театра Матильды Кшесинской сохранилось подробное описание спектакля с ее участием, данного в честь Вильгельма II 28 июля 1897 года на Ольгином острове, на верхнем пруде: «Места для зрителей были расположены амфитеатром на самом острове, сцена же была построена на воде, на сваях, а оркестр помещался в огромном кессоне, ниже уровня воды. На сцене были только боковые декорации, кулисы, а вместо задней декорации открывался вид вдаль, на холмы Бабигона. Недалеко от сцены был построен небольшой островок, украшенный скалами и гротом, где я находилась уже до начала спектакля. <…> Балет начинался с того, что грот открывался и я ступала на зеркало, которое начинало двигаться по направлению к сцене» ^[29]. Таким образом, в основе рассказа вдовы Вагинова лежат воспоминания его отца о совершенно реальных событиях, в топографические обстоятельства которых Вагинов и помещает своих героев в описании прогулки «к бабьегонским высотам».

(Конец междусловия)

III.

Утром Костя Ротиков увидел неизвестного поэта дремлющим на белой скамье в парке у большой ели, прямой, как мачта. Друзья радостно поздоровались и отправились к морю. Позади косят траву. Костя Ротиков сел на корточки в море, среди волн, крепкий, розовый. Неизвестный поэт дремлет на камнях, на берегу, согретый утренним солнцем. <…>

Неизвестный поэт весело скачет с камня на камень и курит.

Герои романа снова у моря, и скорее всего, у башни, то есть у парка Марли с высокими елями на террасе, по утрам освещаемыми солнцем над заливом. С прибрежной стороны Марли, у Купеческой гавани, вблизи устья Петергофского ручья, еще в XIX веке были устроены общедоступные купальни ^[30]. Мелководный Финский залив в этом месте хорошо прогревается в летние дни, тут и там из воды торчат каменные валуны, когда-то принесенные сюда ледником.

Молодые люди отошли от кладбища и направились наискось, по тропинке, между еще не скошенным пушистым медком, покрытым черными букашками и зеленовато-металлическими жучками и улиточной слизью, тмином, красным и белым клевером и щавелем, к дороге, ведущей в Новый Петергоф, к небьющим фонтанам (будний день), к статуям с сошедшей позолотой, ко дворцу, где у балюстрады ходит взад и вперед инвалид — продавец папирос, бегает босоногий мальчишка, предлагая ириски, и, скрестив ноги, прислонившись к ящику, меланхолически время от времени копает в носу мороженщик.

На фрагменте уже упоминавшегося выше плана Петергофа 1909 года, в левом верхнем его углу, на западе от купален вдоль берега залива отмечено старинное Свято-Троицкое кладбище, отделенное руслом Троицкого ручья от территории бывшей Фермы принца Ольденбургского. То, как оно выглядит сегодня, можно описать словами В.А. Гущина: «полностью разграбленное и в совершенно безобразном состоянии» ^[31]. От кладбища к Нижней Ораниенбаумской дороге, ведущей к входу в парк Марли со стороны Купеческой гавани, можно было пройти по диагональной дорожке («направились наискось, по тропинке»), пересекавшей соседствующую с могилами летнюю прибрежную пустошь, с ботанической точностью описанную Вагиновым. Еще раз: «между еще не скошенным пушистым медком, покрытым черными букашками и зеленовато-металлическими жучками и улиточной слизью, тмином, красным и белым клевером и щавелем». Это все, что уцелело до наших дней ^[32].

Зато фонтаны сегодня бьют и в будни, позолота на статуях ежегодно обновляется, папиросы уже не продают, чего не скажешь об ирисках и мороженом.

Молодые люди вошли в общественную столовую, расположенную вблизи дворца, и стали есть кислые щи. Одна тарелка была тяжелая, морская, другая — с гербом; ложки были оловянные.

Общественные столовые Продовольственных управ, порождение военного коммунизма и провозвестники советского общепита, в начале 1920-х все еще решали задачи борьбы с голодом. В Петергофе, по всей видимости, под эти цели приспособили «расположенную вблизи дворца» (Большого Петергофского) кухню так называемого Официантского дома (впоследствии здесь располагалась гостиница «Интернационал», а после Второй мировой войны — администрация Петродворцового района). По крайней мере, на карте-схеме 1930-х годов ^[33] именно здесь был расположен «пункт питания» (на карте отмечен цифрой 4). Ближе к дворцу поесть просто негде — и, несомненно, есть откуда реквизировать тарелки ^[34]. А одна из этих самых тарелок, как мы видим, — возможно, из императорского сервиза. Ложки, конечно, оловянные, что тоже объяснимо — не оставлять же столовое серебро для нужд общественного питания.

Столовая на первом этаже Официантского дома работала еще до 1990-х годов, а администрация Петродворцового района до сих пор занимает помещения бывшей большой расхожей кухни, мундкохской, брандмейстерской, ливрейных служащих, поваренных служителей и кухонных мужиков.

Мы в начальной точке третьей линии вагиновского петергофского травелога: от общественной столовой у Верхнего сада до Биологического института.

Но в это время вошел в столовую философ Андрей Иванович в сопровождениии фармацевта и научной сотрудницы местного института. Костя Ротиков и неизвестный поэт, встав, приветствовали вошедшего. После обеда все вместе направились в Старый Петергоф на празднование годовщины местного института. Но по дороге решили зайти к Тептелкину.

Петергофский естественнонаучный институт Петроградского (Ленинградского) университета ^[35] к моменту действия «Козлиной песни» размещался во дворце Лейхтенбергских, в парке Сергиевка (на карте отмечен цифрой 5). Парк Сергиевка был создан в XVIII веке, а дворец был построен в 1842 году по проекту А.И. Штакеншнейдера для великой княгини Марии Николаевны и ее мужа герцога Лейхтенбергского. Известно, что торжественное заседание, посвященное открытию во дворце Лейхтенбергских «биологической станции» при Петроградском университете, состоялось 4 июля 1920 года — это и есть дата основания института ^[36]. Судя по ботаническому описанию («между еще не скошенным пушистым медком») и упоминанию о купании, событие, послужившее основой одной из сюжетных линий «Козлиной песни», могло происходить именно в этот день — в начале июля, в самый разгар лета. В каком же году происходило «празднование годовщины» в романе? Предположим, что Вагинов описал в действительности имевшую место прогулку к «небьющим фонтанам» в будний день с документальной точностью. Если также предположить, что празднование годовщины происходило день в день, то тогда оно не могло состояться ни в 1925, ни в 1926 годах, так как 4 июля в эти годы выпадало на субботу и воскресенье соответственно ^[37].

Принято считать, опираясь на сведения Вяч.Вс. Иванова, что в «Козлиной песни» нашла отражение та поездка в Петергоф, когда в стенах Биологического института был в присутствии философа М.М. Бахтина прочитан доклад выдающегося физиолога А.А. Ухтомского: «Некоторые технические детали взаимодействия Бахтина и его кружка с Ухтомским наблюдались участвовавшим в работе этого кружка писателем Вагиновым. В его “Козлиной песни” <...> описана поездка участников кружка в Петергоф, во время которой Бахтин слушал доклад Ухтомского, читанный в Биологическом институте, там находившемся» ^[38].

Между тем и докладов А.А. Ухтомского, и поездок кружка М.М. Бахтина в Петергоф было несколько.

Известно, что еще в 1923 году, будучи уже профессором и заведующим физиологической лабораторией Петергофского естественнонаучного института, А.А. Ухтомский сделал первый доклад о своем открытии — «Доминанта как рабочий принцип нервных центров» — «по поводу работ, выполненных со студентами летом 1922 г.» ^[39]. В дальнейшем, в 1923—1927 годах, Ухтомским и его учениками были опубликованы несколько работ с результатами экспериментальных исследований принципа доминанты и серия статей теоретического характера. Несомненно, что их появление на свет сопровождалось чтениями докладов, по крайней мере, на одном из которых действительно присутствовал Бахтин, отметивший этот факт при публикации в 1975 году своего труда «Формы времени и хронотопа»: «Автор этих строк присутствовал летом 1925 г. на докладе А.А. Ухтомского о хронотопе в биологии; в докладе были затронуты и вопросы эстетики» ^[40].

Нельзя поручиться, что за давностью лет Бахтин точно помнил год, когда он слушал указанный доклад. Имеется дневниковая запись М.К. Юшковой-Залесской, общей знакомой Вагинова и Пумпянского, от 11 июля 1925 года, которая важна для понимания контекста, но в которой нет информации ни о празднике, ни о докладах, однако речь в ней идет о посещении автором дачи Пумпянского в Петергофе: «С Б.<В. Залесским> в Ст<аром> Петергофе у Л.Вас. Пумпянск<ого> (у него чуждо). Ост<ались> ночевать. Бесконечно разговаривала с Л.В., когда уже легли» ^[41]. Но это, конечно, не значит, что в 1925 году никакого доклада на праздновании годовщины Биологического института не было. Между тем в этом же дневнике имеется запись о праздновании и докладе Ухтомского, сделанная ровно через год, 11 июля 1926 года: «С Б.<В. Залесским> на празднике. Оч<ень> тоскливо. Интересн<ый> доклад Ухтомского. Играла неудачно (мигрень). Возвращались с Вагиновыми. Рада быть дома» ^[42].

Таким образом, доклады А.А. Ухтомского на торжествах в честь годовщины Биологического института в Петергофе имели место, по крайней мере, летом 1923, 1925 (если верить Бахтину) и 1926 годов. Поездки гостей из круга Л.В. Пумпянского и М.М. Бахтина в Петергоф происходили в это же время. В 1925 году М.М. Бахтин присутствовал, как он сам и пишет, при чтении доклада; в 1926-м на празднике, пришедшемся на воскресенье, в качестве тапера играла М.К. Юшкова-Залесская, хотя и «неудачно» (мигрень), был доклад Ухтомского, и на этом вечере точно присутствовал Вагинов. Если предположить, что именно тогда и состоялось празднование годовщины, описанное в романе, то противоречит этому только то, что 11 июля приходилось на воскресенье (фонтаны должны были работать). Если М.М. Бахтин и присутствовал на празднике в день какой-то другой годовщины (кроме 1925 года), то скорее всего это произошло 4 июля 1923-го — день этот, будучи одновременно и будним, и днем основания института, по всей видимости, был отмечен и первым из докладов Ухтомского.

Конечно, все эти размышления о точной дате описываемой годовщины являются во многом гипотетическими, поскольку мы располагаем недостаточным количеством фактов. Во-первых, мы точно не знаем, происходило ли празднование день в день (как видим, в 1926 году оно, судя по записи Юшковой-Залесской, происходило не 4-го, а 11 июля), во-вторых, не можем с уверенностью утверждать, что Бахтин был на докладе Ухтомского именно (и только?) в 1925 году ^[43].

(Междусловие)

Конечно, все вышесказанное существенным образом опирается на одно предположение фундаментального характера — о том, что Вагинов в своем травелоге был точен вплоть до деталей.

Однако, как видим, это предположение оправдывает себя: мы наблюдаем подавляющее большинство деталей травелога Вагинова — описание маршрута прогулки или вида из окна, появление «розовой полоски зари» или «магометанского серпа» луны — в том месте и в то описываемое время, где им и полагалось быть в реальности.

(Конец междусловия)

Когда бы, однако, это ни происходило — 4 июля 1923 года или 11 июля 1926-го, но все участники прогулки из «Козлиной песни», как было уже сказано, вовсе не торопились в этот день к началу доклада, а наоборот, «по дороге решили зайти к Тептелкину».

И это последнее обстоятельство дает нам возможность в очередной раз убедиться в реальности не только действий героев, но и топографии Вагинова — достаточно снова взглянуть на план Петергофа. Дача Г. Крона (кроме соответствия ее расположения и окружения целому перечню деталей из описаний Вагинова) находилась на полпути прогулки героев романа от общественной столовой в парадный зал дворца Лейхтенбергских на празднование институтской годовщины. От Большого дворца к дворцу Лейхтенбергских ведет прямая дорога, трижды меняющая свое название: Дворцовая (ныне Морского Десанта), Знаменская улицы и Собственный проспект. Башня Тептелкина расположена на окончании первой трети этого пути, на границе Большой слободы, у самого начала Знаменской улицы.

Пока Тептелкин в башне подготавливал ученика трудовой школы в вуз, Неизвестный поэт и Костя Ротиков сходили за пивом, все поочередно пили из оказавшегося у кого-то стаканчика, обмахивались носовыми платками, били и отгоняли комаров.

Была ли пивная лавка в начале Знаменской улицы? Была — лавка Единого потребительского общества (ЕПО), и в списке абонентов Петергофской телефонной станции за 1925 год можно даже разыскать ее номер телефона: 88 ^[44]. Жаль, что нельзя позвонить.

Собственно, всё.

Уже солнце садилось, когда компания приблизилась к местному институту. Они опоздали, научная часть кончилась, неслась музыка из небольшого зала небольшого дворца герцогов Лейхтенбергских. Стеклянные двери в парк были растворены, и красивые и некрасивые девушки, в тщательно сохраненных кружевных платьицах, вились у входа. Внутри танцевали. Все носило чистый и невинный характер. Радостные лица молодых девушек и молодых мужчин, тапер, сохранявший медленность, профессора, сидящие по стенам и с достоинством беседующие друг с другом. Компания гуськом вошла в зал. Уже давно луна рябит. Костя Ротиков танцует до седьмого пота; философ осторожно ходит между танцующими и беседует с профессорами; Тептелкин выплывает из дверей в парк с фармацевтом. Вокруг летают ночные бабочки и бьются в освещенные окна. <…>

Утром студенты опять разбрелись по парку собирать козявок, жучков, всякую травку; некоторые плыли на лодках по небольшим прудам, сачками ловили в воде водоросли. Было жарко, солнце палило. Пахло сеном.

Дополнение — кода:

Я дописал свой роман, поднял остроконечную голову с глазами, полузакрытыми желтыми перепонками, посмотрел на свои уродливые от рождения руки: на правой руке три пальца, на левой — четыре.

Затем взял роман и поехал в Петергоф перечитывать его, размышлять, блуждать, чувствовать себя в обществе моих героев.

От вокзала Старого Петергофа я прошел к башне, присмотренной мной и описанной. Башни уже не было.

Во мне, под влиянием неблеклых цветов и травы, снова проснулась огромная птица, которую сознательно или бессознательно чувствовали мои герои. Я вижу своих героев стоящими вокруг меня в воздухе, я иду в сопровождении толпы в Новый Петергоф, сажусь у моря, и, в то время как мои герои стоят над морем в воздухе, пронизанные солнцем, я начинаю перелистывать рукопись и беседовать с ними.

---

^[1] Травелог (от англ. travelogue) — литературный жанр описания путешествия, содержащий личное отношение к увиденному, литературный путевой дневник.

^[2] Бойков С. (под руководством М.В. Агеевой). «Здесь кости героев дела коммуны под камнем суровым покой обрели» // Юные за возрождение Петергофа. Вып. 4. Петергоф, 2012. С. 46.

^[3] Известна также, по описанию Гущина, судьба строений Собственного Его Величества конвоя, располагавшихся за зданием Официантского дома и представлявших собой отдельный городок за заборами с воротами, которые обеспечивали охраняемый въезд в него с разных сторон. Вот что пишет об этом Гущин: «Почти все строения бывшего конвойного городка сгорели уже в первые годы советской власти. Пожар возник в начале 1920-х годов, когда в один из стоявших здесь двухэтажных домов собрали с заброшенных и еще не уничтоженных дач Петергофа картины, золотые и серебряные изделия, дорогую мебель и прочие ценные вещи… Вскоре после этого дом подожгли, огонь перекинулся и на рядом стоявшие постройки...» (Гущин В.А. История Петергофа и его жителей. Кн. III: Новый Петергоф. — СПб., 2005. С. 409).

^[4] Вот, например, что написал в дневнике Павел Лукницкий, побывавший в Петергофе 22 января 1944 года: «Так вот он каков сейчас — город, о котором мы тосковали два с половиной года! Ни одного целого дома. Красная улица — только окаймленные заминированным снегом да изломанным хламом развалины домов. Взорванный мост. Разбитая гостиница. Ограда Верхнего парка — лишь каменные столбы. Большой дворец — руины, у руин разбитая бронемашина… Прудов нет — одни котлованы. В Верхнем парке нет ни Нептуна, ни других скульптур. Ворота к Красной улице взорваны и развалены» (Лукницкий П. Сквозь всю блокаду. — М., 1975. С. 460). Ср. его же более развернутое описание города в письме к родным, датированном тем же днем, в кн.: Лукницкая В. Перед тобой земля. — Л., 1988. С. 253—254.

^[5] См. здесь (проверено 22.08.2017).

^[6] Герасимова А. Труды и дни Константина Вагинова // Вопросы литературы. 1989. № 12. С. 146.

^[7] Лихачев Д. Мысли о жизни: Воспоминания. — СПб., 2014. С. 69.

^[8] Построена по проекту Л.Н. Бенуа в конце XIX века. См.: Гущин В.А. История Петергофа и его жителей. Книга II: Старый Петергоф. — СПб., 2004. С. 256.

^[9] Я посещал моих друзей, живших на этой даче в конце 1970-х — начале 1980-х, — этажи ее башни представляли собой, в сущности, круглые веранды диаметром около трех с половиной метров (И.Х.).

^[10] Санкт-Петербургские ведомости. 1845. 2 января. Цит. по: Гущин В.А. История Петергофа и его жителей. Кн. III: Новый Петергоф. — СПб., 2005. С. 470.

^[11] См.: Гущин В.А. История Петергофа и его жителей. Кн. III: Новый Петергоф. С. 469. По просьбе В.А. Гущина рисунок был сделан по памяти учителем рисования в местной школе Б.В. Озеровым (1904—?), отец которого в 1910-е годы снимал вместе с семьей дачу на соседнем с дачей Крона участке (см. подробнее там же, с. 472).

^[12] Упоминание о нем нашлось в статье, датированной автором 3 июля 1837 года, помещенной в «Художественной газете», издававшейся Нестором Кукольником: «Из частных новостроящихся дач мы можем пока обратить внимание читателей почти на оконченную дачу графа Кушелева-Безбородко. — Дом, построенный архитектором Штакеншнейдером, должно причислить к столь многочисленным предметам Петергофа, достойным внимания посетителя; конечно, в будущем году, если обстоятельства дозволят посетить Петергоф, летом 1838 года сколько приятных надежд исполнится, сколько домов вырастет на положенных уже основаниях; сколько новых начал найдем в земле, которые подадут новые надежды, поселят многие мысли и более и более укрепят отрадную гордость» ([Б.п.] Новые постройки в Петергофе // Художественная газета. 1837. № 11—12. С. 177).

^[13] Бенуа А.Н. Мои воспоминания: В 5 кн.: В 2 т. 2-е изд., доп. — М., 1990. Т. 2. Кн. 4, 5. С. 309.

^[14] Измайлов М.М. Путеводитель по Петергофу: К 200-летию Петергофа. — СПб., 1909.

^[15] Гущин В.А. История Петергофа и его жителей. Кн. III: Новый Петергоф. С. 470.

^[16] Менажерные фонтаны (от фр. menager — «беречь») создают видимость большого объема воды, хотя на самом деле ее расходование очень экономно. Идея их конструкции, предложенная Петром I, заключается в создании полого внутри водяного столба (отсюда и еще одна необыкновенно точная вагиновская деталь: «трепещущие белые птички наверху»).

^[17] См.: Архипов Н. Сады и фонтаны XVIII века в Петергофе. — М.; Л., 1933. С. 40—41.

^[18] Гущин В.А. История Петергофа и его жителей. Кн. I. — СПб., 2001. С. 161.

^[19] Савицкий C. Формирование парка культуры и отдыха в Петергофе // Новое литературное обозрение. 2014. № 2 (126). С. 132.

^[20] См. здесь (проверено 15.12.2015).

^[21] Иванов Г.В. Собрание сочинений: В 3 т. — М., 1994. Т. 2. С. 276. Мы выражаем здесь глубокую благодарность Борису Валентиновичу Аверину, профессору кафедры истории русской литературы филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета, за заинтересованное прочтение наших заметок и указание на параллели в текстах Георгия Иванова и Константина Вагинова.

^[22] Пыляев М.И. Забытое прошлое окрестностей Петербурга. — СПб., 1889. С. 349.

^[23] Там же. Этот факт довольно известный и со времен Пыляева упоминаемый во многих описаниях местности; см., например, официальный сайт поселения Низино (проверено 21.11.2016).

^[24] Ненаписанные воспоминания: Интервью с Александрой Ивановной Вагиновой / Подготовка текста и вступление С.А. Кибальника // Волга. 1992. № 7—8. С. 149.

^[25] Там же.

^[26] Пащинская И.О. Праздники в Луговом и Колонистском парках Петергофа в царствование Николая I // История Петербурга. 2003. № 3 (13). С. 63.

^[27] Гущин В.А. История Петергофа и его жителей. Кн. V. — СПб., 2016. С. 159—166.

^[28] Ее фотография воспроизведена в журнале «Нива» (1897 г., № 31).

^[29] Кшесинская М. Воспоминания. — М., 1992. С. 64.

^[30] Гущин В.А. История Петергофа и его жителей. Кн. I. — СПб., 2001. С. 208.

^[31] Гущин В.А. История Петергофа и его жителей. Кн. II: Старый Петергоф. — СПб., 2004. С. 214.

^[32] Точного расположения ни выхода с кладбища, ни входа в Марли теперь не отыскать — местность вся перепахана войной.

^[33] Савицкий C. Формирование парка культуры и отдыха в Петергофе // Новое литературное обозрение. 2014. № 2 (126). С. 132—140.

^[34] В книге В.А. Гущина есть упоминание о еще одной общественной столовой, существовавшей в предвоенные советские годы в бывшем здании приходского женского училища на Знаменской улице, у старейшей петергофской церкви Знамения Божией Матери (отмечена на карте цифрой 8), но едва ли ее месторасположение можно охарактеризовать как «расположенная вблизи дворца» (Гущин В.А. История Петергофа и его жителей. Книга II: Старый Петергоф. — СПб., 2004. С. 64).

^[35] С 1930 года — Биологический научно-исследовательский институт Ленинградского университета. Ныне — Биологический научно-исследовательский институт Петербургского университета (БиНИИ).

^[36] См.: Осипов Д.В. Научно-исторический очерк // Парк «Сергиевка» — комплексный памятник природы. — СПб., 2005. С. 7.

^[37] 4 июля в 1921—1924 годах — будние дни.

^[38] Иванов Вяч.Вс. Первая треть двадцатого века в русской культуре: Мудрость, разум, искусство // Русская антропологическая школа: Труды. Вып. 4. Ч.1. М., 2007. С. 47.

^[39] См. здесь (проверено 21.11.2016).

^[40] Бахтин М.М. Собр. соч.: В 7 т. Т. 3: Теория романа (1930—1961 гг.) / Ред. С.Г. Бочаров, В.В. Кожинов. — М.,2012. C. 341. По словам И.И. Канаева, Бахтин слушал этот доклад вместе с ним и, вероятно, Пумпянским (см. об этом в комментарии: там же, с. 797—798).

^[41] Паньков Н.А. Вопросы биографии и научного творчества М.М. Бахтина. С. 455.

^[42] Паньков Н.А. Вопросы биографии и научного творчества М.М. Бахтина. С. 457.

^[43] В архиве Биологического института сохранились групповые фотографии участников празднования годовщины 1921, 1924, 1925 и 1929 годов. Предполагаем, что на фотографии 1924 года (и только на ней из всех перечисленных) изображен К.К. Вагинов. Не будем излагать многочисленные косвенные аргументы в пользу этого предположения, оставив решение вопроса на суд опытных физиономистов. Мы публикуем здесь этот снимок. Н.И. Николаев по нашей просьбе изучил все четыре групповые фотографии и не нашел там никого из участников «бахтинского кружка»: ни самого М.М. Бахтина, ни Л.В. Пумпянского, ни И.И. Канаева (который, кстати, был сотрудником института). «Но что еще интереснее, нигде нет Ухтомского, который, судя по его бумагам и опубликованным воспоминаниям, был таким активным сотрудником института все эти годы» (из письма Н.И. Николаева к нам от 16 декабря 2016 года).

^[44] Абоненты Ленинградской телефонной сети: 1925 г. <Л., 1925.> С. 449.

Понравился материал? Помоги сайту!