«Мы думали, у нас в запасе года три, может, пять»

27 мая в Москве начнется очередной Beat Film Festival, на котором покажут кучу прекрасных и удивительных документалок, так или иначе связанных с современной музыкой — да уже и не только с ней. Среди фаворитов COLTA.RU — фильм о подпольной сцене Западного Берлина, собранный авторским коллективом переживших 80-е (проводником по городу круглосуточных тусовщиков тут выступает английский эмигрант Марк Ридер, персонаж, и сейчас известный в Берлине). Людмила Погодина поговорила о духе города с одним из создателей «B-Movie» — Клаусом Майеком, в 80-е торговавшим пластинками, снявшим фильм с Берроузом и Пи-Орриджем, а сейчас — продюсирующим фильмы Фатиха Акина.

— Расскажите немного про ваш Берлин.

— Ну что тут сказать… Берлин всегда был особенным городом. Конечно, еще более особенным он был в 80-е, когда оказался островом, окруженным стеной. Это было настолько странно, что свобода самовыражения там проявлялась мощнее, чем где-либо еще, — как раз благодаря внешней репрессии. На первый взгляд, это звучит нелогично. А по факту Берлин наводнили молодые люди из ФРГ, чтобы уклониться от армии. К тому же именно сюда стекались артисты — музыканты, художники, режиссеры. В то время не было интернета, людям необходимо было встречаться друг с другом. Все это создало эффект параллельного мира, который существовал только в этом городе, что, в первую очередь, было заметно по ночной, культурной жизни. Когда нам было по 20—30 лет, мы ощущали, что переживаем как минимум музыкальную революцию — столько всего происходило в тот момент. Причиной этого был панк, а следствием — все те новые музыкальные течения, которые появились на его основе, как бы вы их ни называли. При этом политическая ситуация была предельно неясной, и мы понятия не имели, как долго все это просуществует. Например, группа Einstürzende Neubauten пела в одной из своих первых песен: «У нас осталось три года до того, как рухнет мир». Конечно, это не было серьезно на 100%, но тем не менее именно таким было ощущение того времени. Мы думали, что у нас в запасе года три, может, пять, но не слишком много. У этого состояния не было будущего — еще одна популярная фраза в панк-среде: «No Future!» Сейчас это сложно понять, потому что, конечно же, будущее есть всегда.

— Вам не кажется, что и сейчас существует схожее состояние, вроде «no future», в связи с глобальным политическим абсурдом? Может быть, на Западе это ощущается иначе, но Востоку Европы такой фатализм хорошо знаком.

— Разница в том, что сейчас мы видим, что даже из той ситуации, которая сложилась более 30 лет назад, всегда есть выход. Я только не могу объяснить, почему мы в тот момент этого совершенно не ощущали. И ведь вы правы: сейчас обстановка во всем мире еще более нелепая, но Берлин в тот момент оказался в уникальном, изолированном положении. Огражденный стеной и оккупированный четырьмя странами — СССР, Францией, Англией и США, которые управляли городом. И когда я переехал в Берлин, я как бы «уехал из страны», потому что этот город никак не был связан со всей оставшейся Германией и никто не знал, чем это все закончится.

Я сбежал в Берлин в 80-х, потому что обанкротился в Западной Германии — у меня был панк-магазин, где я продавал виниловые пластинки. И уже через пару лет по совокупности причин ему пришел конец. В первую очередь, потому что музыкальная индустрия заинтересовалась панк-музыкой и у нас не было возможности ей противостоять. Это сейчас независимые лейблы, магазины и артисты способны существовать вне машины шоу-бизнеса и даже стоят на ногах крепче, чем когда-либо, а тогда это было нереально. Побег на остров под названием Западный Берлин давал необходимое ощущение свободы.

— То есть в то время, о котором идет речь в фильме, вы тоже находились в Берлине?

— Гамбург и Берлин всегда были на короткой ноге, и между ними всегда происходил активный обмен артистами. К тому же они расположены очень близко — сейчас это два часа на поезде. Тридцать лет назад на это уходило пять часов, потому что надо было по часу стоять на каждой границе по обе стороны «железного занавеса». Тем не менее берлинцы часто приезжали в Гамбург, потому что это был ближайший город Западной Германии, и западные немцы, в свою очередь, постоянно ездили в Берлин. Кроме того, все группы, с которыми я работал, были привязаны к этим двум городам. Еще до того, как я переехал в Берлин, в самом начале 80-х я уже приезжал туда каждые две недели — на концерты и другие мероприятия. Мой опыт 50 на 50 состоит из Берлина и Гамбурга.

— Каким был Гамбург, когда вы оставили его ради Берлина?

— Если говорить о музыкальной сцене, Гамбург был очагом хардкор-панка. Даже известные английские группы типа The Clash говорили: «Если тебя приняли в Гамбурге, значит, приняли везде». Потому что аудитория была очень требовательная. И как только The Clash подписали контракт с крупным лейблом, Гамбург их возненавидел и объявил им войну. Таким был этот город. В то же время половина Einstürzende Neubauten родом из Гамбурга, например. То есть здесь было что-то общее с Берлином в первой половине 80-х. Во второй половине, как вы можете судить по фильму, часть групп стала более коммерческой, другая часть прекратила свое существование. Короче, Гамбург — самый интересный город Германии, если не считать Берлина. Не только потому, что он красивый, но и из-за хорошей культурной среды. Но, как и в других западноевропейских городах, лучшие представители Гамбурга в какой-то момент говорят: «Мы хотим большего, мы едем в Берлин!» Все хорошие люди всегда едут в Берлин.

— А с Марком Ридером вы познакомились еще в 80-х?

— Да. Только в фильме Марк кажется каким-то совершенно невероятным, вездесущим персонажем, а на самом деле он был звукорежиссером и, как сейчас бы сказали, культурным менеджером, хватался за все подряд — как и я. Вот, например, как я стал хозяином магазина грампластинок? Так вышло: я продал пару пластинок на концерте, и тут же мне пришла мысль открыть свой магазин. Так и Марк: «Я могу работать звукорежиссером!», из звукорежиссера группы Malaria! он уже превратился в их менеджера, после чего основал собственный лейбл. Тогда все было гораздо проще и дешевле (смеется). Да мне кажется, что и люди был покреативнее.

— А почему Марк? Из всех персонажей, которые оказались в Берлине, почему вы выбрали рассказчиком именно его?

— Потому что он был аутсайдером и наблюдал со стороны, свежим взглядом, из другого культурного контекста. А еще — потому что у нас были бесценные видеоматериалы с его участием.

— Что из этих материалов снял он сам?

— Да ничего. Зато другие люди постоянно его снимали — для интервью. Или в андеграундных короткометражках. И все это он хранил в своих архивах. В итоге мы раздобыли столько материала, что нам удалось превратить Марка в настоящего героя, смонтировать фильм так, будто камера все десятилетие следовала за ним по пятам.

И еще куча материала осталась неиспользованной — сделать окончательный монтаж было очень трудно. Наш первый вариант длился 120 минут, и мы были от него без ума. Я уверен, что настоящие фанаты хотели бы увидеть его целиком, но мы решили сделать фильм покороче, приемлемым для более широкой аудитории. Это самое ужасное — вырезать прекрасные сцены, которые ты уже отобрал.

— А кадры с транзитного автобана на территории ГДР, надо думать, достались вам из архивов?

— Да, мы покопались в архивах телевидения, чтобы достать кадры города: например, панораму с вертолета или поездку вдоль Берлинской стены. То же самое касается хроники Восточной Германии, автобана — частные лица в то время не могли это снимать. С другой стороны, в 80-е никого не интересовал внешний вид города, поэтому все существующие частные съемки были в основном с концертов, мероприятий или для каких-то частных хроник.

— Фрагменты, где мы видим молодого Марка (вот он пишет письмо родителям, поднимается по ступеням в униформе с фразой «Прощай, Манчестер! Гутен таг, Берлин!» или занимается сексом), — все это было позаимствовано из малобюджетных фильмов с его участием?

— Да, это вырезки из разных фильмов, режиссером многих из них был Йорг Буттгерайт, его ранние громкие работы вроде «Некромантики». Марк даже снимался в фильме с Тильдой Суинтон, потому что она в ту пору часто бывала в Берлине.

— Как много в фильме постановочных сцен? Вот магазин грамзаписи Марка напоминает инсценировку.

— Это действительно инсценировка, мы сами построили декорации этого магазина, настолько нам понравилась история Марка про кресла со встроенными колонками для покупателей, потому что из магазина постоянно воровали наушники. Кроме этого мы сняли только пару переходов — вроде тех, где Марк стоит или ходит по городу в своей униформе, чтобы увязать между собой архивный материал. Я бы сказал, что постановок там не более 5%.

— В фильме Марк говорит о том, что в то время не просто музыка была предельно острой, сырой и искренней, но и сами музыканты жили на грани. Вы встречали что-нибудь подобное в последнее время?

—  Современные музыканты более рациональны. Сейчас ты собираешь группу, когда уже успел подумать, как заработать этим на жизнь. Первым делом ищешь лейбл, потом уже выпускаешь альбом. А не наоборот. Сейчас все прагматичнее, за музыкой часто стоит коммерция. А тогда никто не задумывался о коммерческой перспективе, о планах на ближайшие три года — помните, Бликса Баргельд говорит в фильме: «Я не могу планировать свою поездку в Восточный Берлин, если на получение визы уходит три дня. Я не знаю, что буду делать в ближайшие три дня!» Это было очень характерно для 80-х!

— А как вы познакомились с Уильямом Берроузом?

— В начале 80-х мне захотелось делать фильмы. Я начал снимать на «Супер 8», а в 1984-м уже выпустил свой первый игровой фильм — «Декодер», который теперь попал в разряд «андеграундной классики». Он был основан на идеях Уильяма Берроуза — cut-up и все вот это. Принцип «нарезок» мы применили не только к тексту, но и к изображениям и звуку. Сценарий я вместе с друзьями написал еще в конце 70-х, а потом, притворившись журналистом, поехал на встречу с Берроузом — я был большим фанатом, и мне ужасно хотелось с ним познакомиться. Для начала я написал письмо: «Согласны ли вы принять участие в моем фильме? Мне бы хотелось, чтобы вы сыграли маленькую, но ключевую роль, это займет всего несколько часов». И он ответил: «Да, без проблем, можем что-нибудь придумать». Так он оказался в нашем фильме. А несколько лет спустя я организовал его немецкий тур (Берлин — Гамбург — Бремен) — Берроуз как раз выступал с литературными чтениями в США и Европе. Мы записали его выступление в Берлине, но ушло еще пять лет, прежде чем я нашел немного денег, чтобы смонтировать из этого фильм «William S. Burroughs: Commissioner of Sewers».

— Музыка для «Декодера» была написана в том числе и Дженезисом Пи-Орриджем — еще одним музыкантом, который прежде денег ставит творчество, в связи с чем всю жизнь пытается выживать, как вы выразились, за гранью.

— Точно! С Дженезисом мы встретились в Гамбурге или в Лондоне, точно не помню, когда он выступал еще вместе с Throbbing Gristle. Я помогал в организации концертов. Повторилась та же история — я рассказал ему о своем фильме: «У меня есть роль для тебя, ты будешь самим собой. Я даже не хочу писать для тебя реплики». Я просто не представлял себе, что смогу написать текст для Пи-Орриджа!

— Некоторые берлинские клубы, места, встречающиеся в фильме, существуют до сих пор. Например, «SO36», с которым связано много историй и где теперь проходят турецкие гей-дискотеки — что тоже в каком-то роде панк. Гамбург в то же время стал одним из кандидатов на проведение Олимпийских игр, и они точно изменят город до неузнаваемости. Что вообще сейчас происходит с обоими городами и переживут ли они перемены?

— Я искренне надеюсь, что Гамбург не станет следующим олимпийским городом. Хотя я только что прочитал, что Бостон, который был одним из главных конкурентов, по каким-то причинам выбыл из гонки, тем самым шансы Гамбурга увеличились. Это совершенно точно повлияет на город, его маркетинг и финансовую ситуацию. Когда-то я обожал ездить в Рио-де-Жанейро, но после Олимпийских игр город испортился.

Понравился материал? Помоги сайту!