«Когда они видят актера в форме, с автоматом, они сразу напрягаются»

В только что закончившемся короткометражном конкурсе «Кинотавра» были показаны две первые работы студентов мастерской Александра Сокурова в Нальчике. В течение трех лет курс Сокурова в Кабардино-Балкарском университете был окружен атмосферой секретности — студенты наотрез отказывались общаться с прессой, не давал комментариев и сам Сокуров. И вот наконец каминг-аут. Результат довольно впечатляющий. Пожалуй, работы Малики Мусаевой и Марьяны Калмыковой — это единственные фильмы «Короткого метра», работающие заведомо вне коммерческого тренда, на грани кино и видеоарта (хотя сами Марьяна и Малика считают видеоарт чем-то совершенно чуждым). Оба режиссера работают с темой гендера. «Она ждет» Калмыковой — короткая, практически бессловесная зарисовка о свидании в женской колонии, «Приоткрывая дверь» Мусаевой — довольно красноречивая и в то же время очень деликатная портретизация современных чеченских женщины и мужчины (измученный работой в силовых структурах муж не может больше найти в себе душевного тепла и уходит из семьи).

— Расскажите немного о себе. Как и почему вы оказались в мастерской Сокурова?

Марьяна Калмыкова: Я два года училась на юридическом, отчислилась и поступила в Кабардино-Балкарский университет. Вообще-то я хотела перепоступить тоже на юридический. Но так получилось, что я оказалась здесь. Мне кажется, это судьба — я до сих пор пытаюсь понять, как это вышло, что я стала заниматься кино. Я сознательно шла на курс Александра Николаевича — хотя фильмов его в то время еще не видела.

Малика Мусаева: У меня это первое образование, после школы я поступила сразу в мастерскую Сокурова. Не сказать, что это было осознанно… все получилось как-то странно. О том, что у нас в Нальчике открылась мастерская Сокурова, я узнала в последний момент, буквально в последний день приема заявок. Прошла все этапы творческого конкурса и поступила.

А вообще-то я собиралась поступать на журналистику, и когда на собеседовании Александр Николаевич спросил, какое кино я хотела бы снимать, я ответила: «Документальное». Я вообще фильмы не смотрю, а вот документальное кино я любила смотреть и хотела этим заниматься. Но, к сожалению, потом уже, во время учебы, я поняла, что… что документальное кино мне сложнее делать, чем игровое. И пока вот снимаю игровое.

— Насколько я знаю, вы выросли в Европе...

Мусаева: Я родилась в Грозном, в Чечне, это моя родина. Первую войну мы пережили в нашем селе. А когда началась вторая война, мы уехали и жили в Германии. В 2003-м мы приехали в Нальчик. Это было желание наших родственников — они говорили о том, что война закончилась, все уже более-менее спокойно. В самом Грозном мы жить пока еще не решались, потому что хотя война закончилась, но все еще было нестабильно. А Нальчик — это спокойный город, и близко, три часа езды до Чечни. Там много чеченцев, как-то ближе к культуре, к своему народу, к родственникам. И под давлением, можно сказать, родных мы и переехали в Нальчик. Но родители никогда и не хотели уезжать навсегда, они думали о том, чтобы все равно возвратиться обратно.

— Как устроен процесс обучения в мастерской? Насколько я знаю, вы проходите не только режиссуру, но и актерское мастерство…

Калмыкова: Актерское мастерство у нас занимает большую часть времени, по крайней мере, занимало на первых двух курсах. Поэтому у нас очень много преподавателей из Петербурга и Москвы, которые нам читают литературу — зарубежную и русскую, историю театра, историю искусства, кино, живописи. И танцы, и сценическая речь. Сложно, на самом деле, потому что мы с утра до ночи этим занимаемся…

Александр Николаевич к нам приезжает один-два раза в месяц на три-четыре дня, и он нам тоже читает лекции. Плюс потом проводит с нами практические занятия. Мы можем снимать на какие-то микротемы, сразу что-то пробовать. Например, у нас в университете есть большой холл, и наверху там стеклянная крыша. Александр Николаевич это заметил и сказал: «Здесь очень классное пространство для того, чтобы снимать». И дал нам задание придумать маленькие истории, которые бы там произошли. И мы их сразу же там и снимали.

— У вас есть четкая программа или все происходит в режиме импровизации?

Калмыкова: И так, и так.

Мусаева: Он просто приезжает, и каждый его приезд — это что-то новое.

— Вы заранее знаете, какой будет тема лекции?

Мусаева: Нет. Мы узнаем, что у нас будет, когда он уже приезжает.

— А как проходят теоретические занятия?

Мусаева: Мы можем смотреть какие-то отрывки из фильма, разбирать движение камер, где свет стоит… Или можем посмотреть какой-то полнометражный фильм и разбирать его просто дотошно: почему актриса так посмотрела, что она сделала, какие задачи поставили, почему такая мизансцена.

— А какие фильмы вы разбираете?

Калмыкова: Последний раз мы смотрели «Мосты округа Мэдисон», замечательный фильм! «Барри Линдона» Кубрика. Отрывки из фильмов самого Александра Николаевича, какие-то сцены мы тоже смотрим и разбираем чисто профессионально.

Мусаева: Да, по мизансцене, где камера стоит, какой свет должен быть…

— Занимаясь с Сокуровым, вы чувствуете давление авторитета? У Александра Николаевича есть довольно четкое представление о том, каким должно быть кино и чего в нем никогда нельзя делать. Эти запреты вас как-то ограничивают?

Калмыкова: Нет, Александр Николаевич никогда не давит.

Мусаева: С самого начала у нас была договоренность, что мы не показываем жестокость, убийства, насилие над человеком на экране. Это единственное наше табу. Нам сразу сказали об этом, и все. В остальном мы можем снимать то, что мы хотим, только Александр Николаевич всегда говорит, чтобы мы старались это делать профессионально. Вопрос не в том, на какие темы ты снимаешь, что тебя интересует: просто это должно быть в первую очередь хорошо сделано технически.

— Малика, вы свой фильм снимали в Чечне?

Мусаева: Да. Тема у меня связана с чеченским народом, действие происходит там, поэтому в другом месте, я думаю, это было бы невозможно. Я просто села и поехала.

— А актеры у вас были чеченские?

Мусаева: Да, местные. Из Национального театра.

— А как местные власти реагировали на съемку? Они требовали сценарий? Контролировали процесс съемки?

Мусаева: Мне повезло, у меня дядя в театре был актером и директором, и на телевидении у моего отца были знакомые, поэтому как-то проходило легко… Они, конечно, спрашивали. Допустим, когда я шла на телевидение за какой-то хроникой или архивом, там кадры какие-то нужны были, меня, естественно, спрашивали — зачем. Я должна была им показать, что выберу. Но особых сложностей не было. Единственное ограничение было в том, что, допустим, там нельзя снимать актрис с непокрытой головой, в слишком откровенной одежде, откровенные сцены — это недопустимо.

— То есть у вас у самой нет предубеждения перед откровенными сценами в кино?

Мусаева: Если бы мне это нужно было для художественной составляющей фильма, то, конечно, я бы могла такие сцены включить. Но на съемках в Чечне это было бы невозможно в любом случае. И просить об этом тоже было бы некорректно. Потому что люди живут там вот так, они так воспитывались.

На самом деле небольшие проблемы были не с властями, а с жителями села. Когда они видят актера в военной форме, с автоматом, они сразу напрягаются и говорят, что это все уже прошло, не надо об этом снимать… Они хотят побыстрее все это забыть, зарыть, что ли. Они говорят: «У нас все хорошо. Почему ты вновь возвращаешься в то, что было? У нас все хорошо, все хорошо». Но последний кадр моего фильма, где маленькие мальчики играют с игрушечными автоматами и кричат: «Ты русский! Ты умри!» — больше показывает, что у них внутри, что они пытаются скрыть под оболочкой того, что все у нас хорошо, все мирно, мы все забыли, это уже в прошлом, но… Я бы не назвала это ненавистью... это какой-то натянутый нерв, и он еще остался у народа. Они пытаются эти воспоминания замылить, но память остается, и никто не пытается ее лечить.

Когда я приезжаю к себе на родину, в Чечню, у меня не возникает чувства, что я у себя дома. Когда я была маленькой, да и потом, в юности, — оно было, но сейчас все меняется — и люди, и внешне все по-другому. Я не говорю, что это плохо, что есть, то есть, и это надо принимать.

— Марьяна, а вы снимали в настоящей колонии?

Калмыкова: Да. Это женская колония в Прохладненском районе. Моя главная актриса — это профессиональная актриса, на тот момент она училась на третьем, кажется, курсе в Институте искусств. А все остальные девушки — заключенные. На самом деле нам достаточно легко разрешили там снимать. Правда, они перед нами, как перед комиссиями, все чистенько убрали, подготовились — а нам-то этого было совсем не надо.

— Администрация колонии не интересовалась, о чем кино?

Калмыкова: Спрашивали, конечно, им было интересно. Я сказала, что это история про любовь парня и девушки. Ну, чтобы меньше вопросов возникало.

— Версия про любовь — это для администрации колонии, а сами вы как для себя формулируете тему фильма?

Калмыкова: Это история о предательстве, вот и все.

— Каким вы видите свое будущее?

Калмыкова: Наше будущее весьма туманно. Потому что каждому из нас хочется реализоваться где-нибудь, а у нас очень сложно поднимать все с нуля, безумно сложно. И хочется, на самом деле, и мир увидеть, и поработать где-то. Я точно знаю, что большинство из нас хочет заниматься кино и будет заниматься кино. Я не знаю, кого куда судьба занесет, но вот насчет того, оставаться или нет, — это очень сложный, нерешенный вопрос. Мы прекрасно понимаем ответственность — ведь нас для этого и набрали, и учили, чтобы мы работали тут.

Мусаева: Да, единственное, что мы знаем точно, — нас брали для того, чтобы мы помогали своему народу. И от этого никто не отказывается, и это мы будем делать, это самое главное. Что дальше будет — никто не знает. Единственное и главное — это просто работать, работать и работать. А дальше уже видно будет.

Понравился материал? Помоги сайту!