«Такой себе дзен-буддизм по-украински»

Сергей Стеценко считается одним из наиболее перспективных молодых операторов-документалистов Украины. Он окончил Киевский национальный университет культуры и искусств, прошел на съемочной площадке сложный путь до первого оператора. Стеценко работал на четырех знаковых украинских фильмах: был одним из операторов «Мама умерла в субботу на кухне» Максима Васяновича и «БольныеСукаЛюди» Юрия Речинского и полностью снял «Зеленую кофту» Владимира Тихого. Находившийся в эпицентре событий с первых дней Майдана, Стеценко практически в одиночку снял большую часть «Майдана» Сергея Лозницы.

— Вы были знакомы с Лозницей до съемок «Майдана»?

— Лично нет. Я знал его фильмы, был впечатлен его документальными работами — тем же «Портретом» или «Полустанком». Когда-то с другом мы даже делали документалку, вдохновляясь именно фильмами Лозницы. Поехали в Карпаты и снимали видео людей — портреты в полный рост. Человек видел фотоаппарат и думал, что его фотографируют, мы же записывали так 40-секундное статичное видео. Из части этого материала потом смонтировали клип группы GrozovSka Band.

— Как произошло ваше знакомство?

— Сергей приехал в Киев с камерой и звукорежиссером и снимал на Майдане. Но потом понял, что все не заканчивается, что необходимо продолжать фиксировать происходящее. Тогда он бросил клич, и ему фактически нашли меня. Мы встретились 16—17 декабря, поговорили, после чего я провел на Майдане день с камерой. Вечером мы снова встретились, буквально на ноутбуке посмотрели то, что я отснял. Мы еще встречались несколько раз, но до десятых чисел марта я уже снимал абсолютно сам, все отснятые материалы пересылал через интернет. Сергей не ставил конкретных задач, ни в чем не ограничивал, а скорее делал небольшие замечания. И постоянно повторял: «Делай все как тебе удобно». Такое доверие было для меня, конечно, определенным показателем открытости и искренности нашего сотрудничества. Потому что, работая с некоторыми украинскими режиссерами, просто не ожидаешь, что такое доверие вообще возможно.

— Какую задачу перед вами поставил Лозница?

— Массовость. Чем более многоплановый у тебя кадр, тем интереснее. Все это в какой-то мере напоминает по стилистике фильм «Портрет»: абсолютно статичная камера, кадры продолжительностью не меньше трех минут. В фильме есть буквально пара нестатичных кадров.

— Сколько из 128 минут фильма сняли лично вы?

— В финальном монтаже 45 минут — это то, что снял Сергей, 6 минут — кадры, взятые с «Радио Свобода», остальное — то, что снимал я.

— В самом начале у фильма было другое название?

— Насколько я знаю, Сергей хотел назвать его «Майдан. Битва Масленицы и Поста» в честь картины Брейгеля, но после всех происшедших событий решил отказаться от этой идеи.

— Я слышал много рассказов о съемках на Майдане: о том, что там нельзя было строить какие-то планы, что все менялось на ходу, что многие сначала думали о композиции, но потом концентрировались уже непосредственно на происходящем. Расскажите о своем опыте.

— Я вышел на Майдан еще в 20-х числах ноября, когда был первый месседж от Мустафы Найема. Я часто брал камеру, снимая скорее для себя. А уже с 18 декабря начал снимать для Лозницы. Технически это было совсем другое. Потому что одно дело, когда ты мечешься по Майдану, снимая то там, то тут, а другое — когда тебе необходима статика. Задача, поставленная Сергеем, кажется мне вообще очень важной и даже воспитательной вещью для документалиста. Потому что когда ты останавливаешься на одной точке и проводишь на ней продолжительное время, то начинаешь буквально наблюдать жизнь, огромное количество связей между людьми, взаимодействия, какие-то личные моменты. Обращать внимание на вещи, которые мог бы не заметить в другой ситуации. Например, была прекрасная женщина с флагом Черкасс. Ты просто наблюдаешь за ней, за тем, как меняется ее поведение: вот все в порядке, вот начинает играть со сцены песня братьев Гадюкиных «Файне місто Тернопіль», и она впервые слышит эту музыку. А это шесть утра, Майдан. Она долгое время просто находится в кадре, сидит на лавочке, а потом начинает танцевать в полном одиночестве. Таких созерцательных вещей было огромное количество. Для документалиста это бесценный опыт.

— Вы ощущали перемены в людях на Майдане за все время съемок?

— Самые большие перемены, конечно, случились после 18—20 февраля, когда убежал Янукович и в Киеве все вроде бы затихло. После тех событий я около недели не был на Майдане, а когда вернулся, понял, что те люди, которые были активными и были там с самого начала, уехали; им есть чем заниматься. На Майдане остались в большинстве своем довольно маргинальные персонажи, у которых уже была своя форма, оружие. И это было самым неприятным, потому что, как это часто бывает, революцию делают одни люди, а ее плодами пользуются другие.

Лозница готовится к съемкам «Бабьего Яра», и массовость, мне кажется, была интересна ему еще и в этом контексте.

Ну и, конечно, во время всех этих событий, находясь внутри, ты буквально физически ощущал, как все больше и больше копилась ненависть. И понятно, во что все это вылилось. Очень хорошую фразу произнесла одна из девушек-медиков — ее мы снимали с «Вавилоном'13» для их фильма «Небесная сотня. Зима, которая нас изменила» (был показан на украинском канале «1+1». — Ред.): «В порыве можно и под танк полезть, но простоять три месяца — это должно быть очень глубокое и твердое убеждение».

— 18—20 февраля вы снимали?

— 18-го я снимал наверху, на Шелковичной и на Институтской. Выходил туда вечером. Но я понимал, что своей камерой я там больше мешаю, и поэтому старался делать короткие вылазки на съемки.

— На киевском фестивале Docudays недавно показывали сборник «Майдан. Черновой монтаж», который состоял из видео, снятого разными молодыми режиссерами во время тех событий. Мне там больше всего запомнился отрывок Катерины Горностай: у нее был в кадре дедушка, который после каких-то споров садился на лавочку, начинал плакать, и ты буквально ощущал эту его боль. И вот когда появились слезы, Горностай убрала камеру. Мне это показалось очень важным в этическом плане решением режиссера. А что вы думаете об этике документалиста вообще?

— Она должна быть, конечно. Я не могу привести какие-то конкретные примеры из своего опыта на Майдане. Но если я видел, что человек дает понять — он против того, чтобы его снимали, я убирал камеру. Я считаю, нужно прежде всего оставаться человеком, в какой бы ситуации ты ни был. И если ты видишь, что в данный момент ты можешь как-то реально помочь, то ты должен это сделать, и никакая съемка этого не стоит. Я не смог бы снимать людей, которых убивают в кадре.

— Чем, на ваш взгляд, «Майдан» Лозницы отличается от фильмов «Вавилона'13»?

— Короткие ролики «Вавилона» — это скорее наблюдения, констатирующие факт, небольшие фрагменты большой работы. А по поводу их больших фильмов... здесь нужно понимать, что та же «Зима, що змінила нас» — уже заказ телеканала («1+1»), у которого есть свои требования. И, думаю, «Вавилону» приходится скорее всего идти на большие компромиссы, чтобы канал остался доволен.

— Если их интересовал человек в толпе, то Лозницу, насколько я понимаю, интересовала именно толпа?

— Да, никаких персоналий. Если и есть крупный план — то это план с потоком людей, которые идут на камеру. То есть технически там есть, конечно, крупные планы — но это постоянное движение людей. Это то, что было нужно Сергею: массовость, движение масс. Для него, например, было важно, чтобы в кадре было трехплановое действие. На переднем что-то происходит, на среднем и на дальнем — тоже какое-то действие. Не случайно одна из задач была — чтобы трехминутный кадр было интересно рассматривать в течение этого времени на большом экране. Плюс Лозница готовится к съемкам «Бабьего Яра», где будут уже игровые массовые сцены, и, мне кажется, ему была интересна массовость еще и в этом контексте.

— Вы общались с другими операторами на Майдане во время всех этих событий?

— Да, мы все знакомы друг с другом, постоянно виделись там. Но это не было похоже на обмен опытом или впечатлениями. Все происходило настолько быстро, что, встречаясь, сразу обменивались какой-то информацией. Кто-то сообщал, что там валят памятник Ленину, и все сразу же бежали туда. Но у меня была несколько иная задача, мне не нужно было бегать и снимать на ходу все увиденное. Мне нужно было остановиться, достать штатив. Со мной часто был мой друг Костя Бушинский, вдвоем мы как раз выходили на Грушевского, потому что одному было действительно стремно. Когда я доставал камеру, он снимал с себя военную каску, надевал ее на меня и молча уходил в сторону. Все понимали, что у каждого своя задача. Я прекрасно помню, как 18 февраля заклеивал черной лентой экран камеры, потому что ночью светящийся экран — это прекрасная мишень для снайперов.

Бывало, я оставлял у друзей камеру и шел ломать брусчатку.

— Как люди на Майдане реагировали на камеру?

— Совершенно разная реакция. Но здесь еще нужно понимать, что у меня была особая манера. Технически, например, это длиннофокусный объектив. Была возможность становиться где-то вдалеке и наблюдать со стороны. При этом понятно, что если я видел, что человек мне машет — мол, не снимай меня, то я мог спокойно развернуть камеру в другую сторону и найти другую композицию. В этом смысле я лучше потрачу лишние 10—20 минут и выстрою композицию так, чтобы она полностью отвечала моим требованиям и при этом чтобы я никому не мешал. Конечно, были ситуации, когда ты приходил на Майдан с камерой, со штативом и понимал, что если бы сейчас не все это оборудование, то сам бы взял мешок с кирпичами и понес его на баррикады. И бывало такое, что я просто оставлял у друзей камеру и шел ломать брусчатку.

— После событий 18—20 февраля изменилось и отношение к людям с камерой. Тогда операторам стало еще опаснее находиться на Майдане.

— Это так. Но я всегда старался дистанцироваться от подобных вещей. Потому что в тот момент все были на таком взводе, что вступать в споры или усугублять как-то ситуацию не было никакого смысла. Плюс я старался перед началом каждой съемки заходить в пресс-центр и брать ежедневное удостоверение. Конечно, все эти бейджики — это довольно условно. Мне часто нужно было снимать от сцены, собравшихся перед ней людей. Я прихожу туда, говорю: «Мне нужно подойти к сцене со штативом и камерой». Мне сразу: «А вы откуда? Ваше журналистское удостоверение». Я начинал рассказывать, что я не журналист, у меня нет удостоверения, я кинооператор. После чего меня тут же спрашивали: «А вы от кого?» Иногда я говорил, что от «Вавилона'13», иногда — что от Лозницы.

— И на кого лучше реагировали?

— Лозницу, как оказалось, мало кто знает в Украине. Несколько раз вспоминали и говорили: «Да-да, помним такого, он к нам пару раз приходил».

— Самый памятный момент съемок?

— Грушевского, конечно. Тот момент, когда стало в первый раз по-настоящему жутко. Потому что ты понимал, что с обеих сторон стоят украинцы и одни из них стреляют и бросают гранаты в других. Сейчас, конечно, нет уже смысла обвинять одну из этих сторон. Но я все-таки хочу напомнить, что есть 63-я статья конституции, где говорится о том, что ты имеешь право не выполнять преступные приказы.

— Как вас изменил Майдан?

— Я видел кровь на улицах… Это страшный опыт, который до этого никогда не приходилось испытывать. И этого уже никогда не забудешь. Плюс изменилось отношение к власти. Пусть я и маленький человек и микровинтик в какой-то большой системе, но я понял для себя, что нужно требовать, нужно выходить на улицы. Еще я понял, что, как сказала моя подруга, актриса Руслана Хазипова, «коли як не зараз, і хто як не ми». Нам жить в этой стране. Мне и моему поколению предстоит еще очень много работы, и все эти разговоры, что в Украине плохо… Не знаю, кому плохо, тот пусть уезжает. Мы здесь как-то разберемся.

— В чем причина того, что украинское документальное кино на голову сильнее игрового? Есть версия, что его проще снимать…

— Не сказал бы, что проще. Мне кажется, скорее наоборот. Есть такая хорошая шутка: если подготовительный процесс организован правильно, то во время съемочного процесса режиссеру художественного фильма нужно произносить только четыре слова: да, нет, вверх, вниз. И этих слов будет достаточно в 99% случаев.

С другой стороны, возможно, это еще и связано с нашим менталитетом: док — такой себе дзен-буддизм по-украински. Люди, которые открыли в себе это, — им проще влиться в общество, смотреть на все, занять позицию одновременно участника события и наблюдателя.

Понравился материал? Помоги сайту!