Ра'анан Александрович: «Отстоять право документального на подлинность»

Фильм Ра'анана Александровича открывает программу фестиваля «Панорама», проходящего в сети «Москино» (подробнее о фестивале читайте тут). Его действие происходит в специально сконструированной просмотровой будке, установленной в Темпльском университете в Филадельфии. Это темная комната с монитором, на котором доступен архив документальных видео, описывающих жизнь палестинцев на оккупированных Израилем территориях. Часть этого архива — материалы, созданные или загруженные в сеть израильской НКО «Бецелем», которая занимается сбором информации о нарушениях прав человека на оккупированных и аннексированных Израилем территориях (в основном со стороны израильских военных в отношении палестинцев). Другая часть — документация, созданная либо самими израильскими военными, либо израильтянами на территориях, либо дипломатическими представителями. Установленная в будке камера фиксирует, как главная героиня фильма Мая Леви — симпатизирующая израильским властям, как мы узнаем позже, — отсматривает эти видео и делится своими комментариями, пытаясь осмыслить происходящее. За ее реакциями наблюдают режиссер и, соответственно, зрители фильма.

— Не могли бы вы для начала очертить основные контуры вашего наблюдательного эксперимента? Какова его концептуальная база? Какие конкретно темы вы планировали исследовать, когда придумали будку?

— Для начала я бы хотел уточнить, что мне очень важно называть эту работу исследованием, а не экспериментом. Она действительно имеет форму эксперимента и смотрится как эксперимент, однако фильм не ставит своей задачей найти ответы и собрать какую-то статистику. Именно поэтому мне важно подчеркнуть, что это не эксперимент, а именно case study, которое не претендует на утверждение неких истин.

Что касается контекста, думаю, имеет смысл поделиться предысторией проекта: прошел не один год, прежде чем он принял текущие очертания. Он начался с моих размышлений о том, как изображение боли другого человека кодирует восприятие зрителя, а также как документальное изображение, разоблачающее те или иные процессы, влияет на убеждения, на исторический процесс, на политику и т.д. В какой-то момент я понял, что ответы нужно искать не столько в механике производства изображения, сколько в опыте восприятия этих изображений человеком. Тогда я решил развернуть камеру на зрителя и создать документальный фильм, который станет попыткой изучить опыт восприятия зрителем неигрового материала. Первоначальным названием фильма было «Зеркало», оно отсылало к моему любимому фильму Тарковского: фильм должен был стать зеркалом для зрителя и проблематизировать акт просмотра, восприятия изображения.

По мере работы я опробовал очень много разных подходов и с точки зрения эстетики, и с точки зрения методологии: я снимал разных людей в разных локациях (в кинотеатре, дома и т.д.), снимал отдельно процесс просмотра архива и комментарии. Финальная версия — седьмой или восьмой по счету сетап, который оказался наиболее удачным, так как позволил сделать кадр максимально насыщенным и создал холодное, минималистичное пространство, концентрирующее внимание исключительно на происходящем.

Я использовал образы, которые много значат для меня лично, — образы оккупации Палестины, образы, за которые я чувствую личную ответственность и чей смысл для меня предельно ясен. Я назвал этот этюд «Значение». Тогда я подумал, что было бы интересно привлечь американских молодых людей, особенно произраильских, чтобы показать им документацию с оккупированных территорий и узнать, как они прочитывают эти изображения.

Я объявил open call среди студентов Темпльского университета; Мая пришла на замену другому участнику, и в итоге благодаря ей сложился фильм. Так что это все в каком-то смысле случайность.

— Могу я уточнить, что было указано в объявлении?

— Я написал объявление так, чтобы оно апеллировало к целевой — консервативной — аудитории моих предыдущих фильмов об израильско-палестинском конфликте. Текст был примерно следующий: «Интересна ли вам политика Израиля? Интересуетесь ли вы документалистикой? Смотрите ли вы документальные видео онлайн? Мы снимаем фильм, где показываем израильскую кинохронику, и ищем людей, которым было бы интересно прокомментировать увиденное на камеру». Кроме того, анонс был распространен среди произраильских студенческих организаций и курсов, изучающих культуру и политику Израиля. Среди откликнувшихся были люди совершенно разных убеждений.

Однако я решил сфокусироваться на Мае. Я понял, что она для меня не представляет какую-то демографическую или социальную группу, а олицетворяет зрителя, с которым я пытался вести диалог через свои предыдущие работы, — с политическими взглядами, отличными от моих. При этом Мая — вовлеченный зритель и активный наблюдатель, потому что она не отворачивается от образов, не вписывающихся в ее политическую картину мира, а старается их разобрать. Для меня встал вопрос о том, как общаться с таким зрителем, как Мая. Поэтому, когда я закончил снимать сессию с ней и смонтировал ее в параллель с сессиями других участников, я понял, что этот фильм для меня — еще и возможность создать детальный портрет представителя той аудитории, которая меня действительно интересует.

— Знали ли участники о ваших политических взглядах заранее?

— Нет, я не уточнял свои политические взгляды, но в объявлении были мое имя и ссылка на мои предыдущие работы. Со всеми участниками, кроме Маи — в силу того, что она присоединилась неожиданно, — у меня был вводный разговор о том, что мы собираемся делать и что нам интересно, но без подробностей. В ходе съемки я практически не делился собственными переживаниями и мыслями относительно того материала, что смотрела Мая.

— Многие документалисты, выбирая своими героями людей противоположных политических взглядов, часто изображают симпатию к их идеологическим установкам — чтобы наладить доверительный контакт. Что вы думаете об этом? Подчеркну, что ваш фильм для меня — интересный и редкий пример взаимодействия и изображения героя с противоположной идеологией, в котором при этом вам удается обозначить свою позицию.

— Это очень важный вопрос. Да, в фильме я в меньшей степени проявляю свою политическую идентичность, чем в обычной жизни, — и в этом тоже есть определенная доля манипуляции. В своем прошлом фильме «The Law in These Parts» (2011) я брал интервью у судей, работающих в судебной системе Армии обороны Израиля, действующей на Западном берегу реки Иордан, — и это совсем другой случай. Судьи — публичные лица, представляющие израильское правительство и обладающие политической агентностью, а значит, являющиеся частью медийного аппарата, что давало мне возможность открыто критиковать их. А Мая — частное лицо, храбрая девушка, которая отважилась быть перед камерой такой, какой она является. И перед ней я чувствовал большую ответственность

Поэтому создание этого фильма было очень тревожным. Было ощущение, что передо мной стоит неизбежный выбор и я буду вынужден кого-то предать. Маю? Это для меня было невозможно. Себя? Потому что у меня есть свое мнение об этих образах. Тех, кто записал этот видеоматериал? Или сами кадры? Кажется, что в конечном итоге мне удалось избежать всех этих сценариев.

Перед тем как завершить фильм, я решил показал материалы активистам и волонтерам, создавшим видеоролики, которые я использовал для case study. Меня волновало, что они подумают о том, что я предоставляю платформу для [произраильского] мнения Маи, которая в одиночку комментирует происходящее и деконструирует эти образы. Несмотря на то что комментарий Маи не однобокий — она критикует увиденное, критикует себя, анализирует свое мнение, подвергает сомнению не только видео активистов, но и произраильскую хронику и т.д., — я опасался, что для людей, которые рисковали своими жизнями, чтобы заполучить эту документацию для «Бецелема», это будет оскорбительно, будет предательством их деятельности.

На это наслаивались мои собственные размышления, которые, однако, в фильме практически не звучат, потому что мне было важно в этой истории услышать другого. Позднее я решил написать статью «Maia and the Boundaries of the Frame», где я смог уже полноценно высказаться по поводу этого опыта. Что касается вашего замечания по поводу возможности диалога — это очень деликатный вопрос…

— Я имею в виду, что это похоже на некоторую симуляцию попытки диалога, который сложно представить себе в реальной жизни, — диалога между конфликтующими сторонами в принципе.

— Я задумывал этот фильм, скорее, как фильм о невозможности коммуникации, но неожиданно создание фильма о невозможности коммуникации стало своеобразной формой диалога. Но опять же я не могу определенно называть это диалогом, потому что в фильме я практически не высказываюсь. При этом я слушаю — и тут важно подчеркнуть, насколько важен вообще акт слушания: ведь он, помимо прочего, позволяет собеседнику быть более критичным по отношению к себе. На показе на фестивале DocAviv Мая встретилась с представителями «Бецелема», что было интересно, потому что встреча с живыми людьми отличается от просмотра созданных ими видео. Наверное, это дало определенную надежду на то, что подобный диалог возможен, однако для меня ключевой вопрос в том, могут ли образы способствовать коммуникации. Хотелось бы думать, что они могут быть такой машиной по производству эмпатии и четко передавать чувства от одного человеку к другому, — но мы видим, что это так не работает и сообщение трансформируется в пути. Решения этой проблемы у меня пока нет.

— В вашем фильме практически не демонстрируется хроника, которую смотрит Мая, а то, что мы видим, отличается от шокирующих изображений, чаще всего создающихся при документации военных или других конфликтов, — традиционная документалистика вообще к этому тяготеет. А с теми эксплицитными кадрами, что есть, вы обращаетесь очень деликатно. То есть неопосредованная документация ужасов жизни/войны, апеллирующая исключительно к эмоциям, больше не работает в мире, перенасыщенном такими изображениями, и для их осмысления не подходит?

Может ли вообще более классическая документалистика — к ней я отношу и ваши предыдущие фильмы — преодолеть эту инфляцию образа-свидетельства и найти другие способы для обсуждения политических конфликтов? Связана ли с попыткой такого преодоления кардинальная смена вашей эстетики в «Просмотровой будке»?

— Этот фильм действительно отличается от того, что я делал раньше. Это совершенно точно не фильм о политическом конфликте: скорее, я использую этот конфликт как проводник для обсуждения вопросов восприятия — что для меня самого проблемно, потому что я не делаю прямого политического заявления, хотя совершенно точно должен говорить, что Палестина должна быть свободной. Но, как я говорил вначале, для меня этот проект начался с рефлексии о своей собственной работе, с попытки определить, как функционирует изображение и как мы воспринимаем изображение. Этот фильм идет вразрез с тем, во что я верил раньше, и с тем, как я подходил к своей практике. Создавая селекцию видео, которые отсматривают участники моего исследования, я старался не фокусироваться на образах насилия — наоборот, я стремился минимизировать их количество. В фильме центральное место занимает одно видео (где израильская армия приходит в дом палестинской семьи ночью с обыском, будит детей, осматривает все комнаты и т.п.), которое, на первый взгляд, выглядит достаточно обыденно и как будто даже невинно, так как в нем нет прямого насилия. Но оно оказывается манифестом насилия — потому что демонстрирует нормализацию насилия и указывает на насильственный порядок за пределами этих кадров. Как раз это и вызывает ужас.

Что касается трансформации моего стиля, я не из тех режиссеров, которые избирают один метод и подбирают героев и тему под него, как например, Эррол Моррис. Для меня эстетика и форма — это то, что я придумываю для конкретной идеи. «Будка» — наиболее сложный для зрительского восприятия и открытый для интерпретаций фильм, так как он пытается спровоцировать критический просмотр. У этого, конечно, есть своя цена: и зрителей, и дистрибьюторов такое кино привлекает в меньшей степени. Но в этом и смысл проекта — в попытке создать опыт вовлеченного наблюдения, в котором зритель наблюдает как за героем, так и за собой, что предполагает наличие умолчаний и пространства для формирования собственного суждения.

Более того, изначально я думал о том, чтобы сделать фильм вообще без своего участия, чтобы в нем был только комментарий Маи. Но после нескольких пробных просмотров стало ясно, что это не очень работает и формирует эффект, обратный задуманному. Однако такая неконвенциональная форма может привести и к неожиданным последствиям: зритель скажет «это не кино» или удивится отсутствию информации о герое, кроме той, которую раскрывает текущая ситуация.

— Да, это видно по тому, какие кинофестивали включали фильм в свою селекцию: Berlinale Forum, True/False, CPH:DOX — все эти платформы фокусируются на нетривиальной документалистике, ищущей новые способы работы с документальным изображением. Не жалеете ли вы о том, что не сделали более понятную и простую историю, которая могла бы вас привести к более широкому зрителю?

— Нет, об этом я совершенно не жалею; кроме того, этот фильм будет показан по израильскому телевидению. Это моя первая работа, которую мне хотелось адресовать не зрителю, похожему на Маю, а, скорее, профессиональному документальному сообществу, для которого важно документальное изображение как некий ресурс. Я хотел обратиться к тем, кто изучает, критикует и исследует документальное изображение и способы его восприятия. Кино- и фотодокументалистика существуют всего лишь пару столетий, при этом изображение колоссальным образом повлияло на историю XX века. Но сейчас мы все находимся в состоянии недоверия к документальному. Я надеюсь, что мой фильм поможет отстоять его право на подлинность.

Понравился материал? Помоги сайту!