20 января 2014Кино
319

«Каждый день по телику шел сюжет о том, что мы приехали опозорить их город»

Наталия Мещанинова и Любовь Мульменко — о своем фильме «Комбинат “Надежда”», норильской паранойе и искусстве матерной игры

текст: Сергей Дешин
Detailed_pictureКадр из фильма «Комбинат “Надежда”»© Первое Творческое Объединение

22 января начинается Роттердамский фестиваль. В конкурсе — российский игровой дебют, драма Наталии Мещаниновой «Комбинат “Надежда”». Место действия фильма — Норильск. Сергей Дешин поговорил с Наталией и соавтором сценария Любовью Мульменко об атмосфере полярного города-острова и отчаянии воинствующей юности.

— Знаете, Наташа, честно вам скажу, я был уверен, что Норильск — ваш родной город, все эти ваши пронзительные посты в Фейсбуке… Удивился, узнав, что вы из Краснодара.

Наталия Мещанинова: Ну да (смеется).

— Значит, Норильск вы выбрали только потому, что уже бывали там, когда работали над документальным проектом Разбежкиной «Я рабочий»? И, в принципе, ваша история про «время и пространство» могла бы случиться в Мурманске или Якутске — в любом отдаленном городе, откуда люди хотят уехать?

Мещанинова: Если говорить об общей теме — то эта история могла случиться не только в Мурманске или Якутске, но и в моем родном Краснодаре; в любом городе, откуда местные имеют склонность уезжать. Но если говорить о мелочах, то здесь я не хотела обобщений. Я не хочу говорить про всю Россию, про каждый город: я очень конкретный человек, и я люблю очень конкретных героев и беру конкретные места. Норильск меня заворожил. Мне хотелось там сделать что-то документальное или игровое, хотелось познакомиться с его парадоксами, с его, наверное, жестокостью...

Любовь Мульменко: Представьте себе, что там нет вообще деревьев. Или что вы идете по улице и видите дом, который наполовину обрушился, но его не сносят, и стоит такой памятник норильской разрухе. Я много езжу по России, есть с чем сравнить. Была на Сахалине, в Хабаровске была, в шахтерских городах на Урале и в Кузбассе, и Норильск ни на что не похож. Мы не могли перенести место действия куда-то еще — в условный Нижний Тагил, где тоже производство и плохая экология, но где ты можешь сесть на электричку и доехать до Екатеринбурга — и вот тебе другая жизнь. В Норильске так просто не обернешься. Есть такие фотокиногеничные города, есть какая-то радость по ним погулять и посмотреть на всю эту несовместимую с жизнью романтику. По Припяти там по какой-нибудь. Норильск из этой серии. Отличная декорация, но видно — и по людям особенно, — что город не очень для жизни.

Любовь Мульменко и Наталия МещаниноваЛюбовь Мульменко и Наталия Мещанинова© Кирилл Бобров

— Я только что впервые побывал в Якутске, и мне показалось, что даже при —50 жизнь есть…

Мещанинова: Конечно, жить захочешь — везде выживешь. Дело-то не в этом, не в —50. Я имею в виду Норильск как место, которое сложилось исторически. Там не было жизни, до какого-то там 37-го года там не было жизни! Сталин просто согнал туда политзаключенных, чтобы они там ему шахты строили и добывали никель и руду. Так образовался город, буквально построенный на костях всех этих политзаключенных. Это не тот город, который, знаете, образовался потому, что место классное, на берегу реки и т.д. Нет, этот город образовался, потому что людям некуда было деваться. Еще изначально это место было очень сурово климатически, а теперь уже и экологически — там действительно рано умирают, там болеют, если почитать про Норильск — это вообще страшный город. Но мы решили не педалировать эту тему.

Когда я придумывала сценарий — Люба ко мне еще не присоединилась, — мы с Иваном Угаровым пытались выбрать место действия и вообще прикидывали, что это могло случиться в Москве. Тогда это просто была какая-то история мести. Но Москва не работала. Потом я думала, что местом действия может быть Тверь или Воронеж, такое провинциальное, но не жесткое, но и тут история тоже оказывалась недостаточно убедительной. И я решила, что самым подходящим местом может быть Норильск, не зря меня так давно туда тянет. И все стало на свои места. А потом мы сценарно так привязались к этому городу, что поменять географию безболезненно для истории было уже невозможно. Нюансы были подогнаны именно под Норильск. В какой-то степени город стал героем фильма наравне с его жителями.

— А как вы эти нюансы норильской жизни изучали?

Мульменко: Сидели в интернете и смотрели бесконечные ролики про Норильск, слушали патриотические песни, которые сочинили норильчане, что-то читали. В общем, мы вслепую на самом деле работали. А физически в городе оказались за год до съемок, чтобы выбрать объекты и чтобы сравнить реальный Норильск с тем, который мы себе придумали. И они, конечно, не совпали. У нас были разные вульгарные допущения, например, мы почему-то думали, что там все едят оленину. И в сцене на озере Долгом у нас герои должны, разумеется, жарить шашлыки из оленины. Оказалось, что оленину в Норильске едят не чаще, чем у нас, да и шашлыки из нее дрянь, мясо жесткое. Или вот мы предположили, что самый ходовой товар в норильской сувенирной лавке — это олени, а на самом деле — унты. Точнее сказать, «унтайки».

Моя драма в Краснодаре была даже еще более сильной, хотя это теплый и южный город, персики с ветки срывай.

В основе сюжета любовный треугольник — две девушки делят парня?

Мещанинова: На самом деле никакого треугольника любовного нет. История не про это, это фильм про побег от себя, про побег из места, это история про то, как человек перекладывает ответственность на других людей, не обязанных за него отвечать. Я говорю про главную героиню, которая никак не решается уехать — и все вокруг виноваты в этом, виноваты, что ее жизнь из-за этого сломалась. Любовного треугольника тут особого нет, ревность — лишь дополнительный фактор, не более, а вовсе не основная коллизия.

Мульменко: Человек, когда он очень юный, с одной стороны, сильно погружен в себя, а с другой — склонен переадресовывать претензии миру. Те претензии, которые следовало бы предъявить себе. И наша героиня как раз в таком моменте своей воинствующей юности. Она думает, что виновата среда, что все ее великое экзистенциальное горе растет из города. Хотя на самом деле ей надо разобраться не с Норильском, а с самой собой.

— Все как раз ждут, что фильм будет мрачным и депрессивным пейзажем — безнадега, Норильск, все знают, что это самый грязный город... Но вот ваш «Гербарий», Наташа, многие тоже в свое время боялись смотреть — какой-то там фильм про конкурс старух и т.д., а в итоге все оказывалось совсем про другое. Может так случиться с «Комбинатом “Надежда”»? Что все же надежда? Или «Надежда» — это только комбинат, где пропадают души и жизни местных?

Мещанинова: Послушайте, надежда надежде рознь... Я думаю, кино опять обманет все ожидания. Мы не старались педалировать безнадегу, чернуху и все такое, в картине много смешного и на самом деле нет каких-то ох∗енно минорных нот по поводу того, что все погибнут. Нормальная жизнь, есть драма центральной героини, которая — повторюсь — может происходить в любом городе, моя драма в Краснодаре, наверное, была даже еще более сильной, оттого что я не могу уехать, хотя это теплый и южный город, персики с ветки срывай. Для героини выход однозначно в конце появляется, но люди будут трактовать по-разному. У всех разная степень чувствительности: кто-то умеет смотреть такое кино, кто-то — нет. Обязательно будут такие, кто хлопнет креслом и выйдет из зала на песне «Я так люблю, когда большой и толстый х∗й во мне». Это все сугубо индивидуально. Пусть каждый почувствует то, что почувствует.

Кадр из фильма «Комбинат “Надежда”»Кадр из фильма «Комбинат “Надежда”»© Первое Творческое Объединение

Мульменко: Не знаю, сказать, что кино про надежду — то же самое, что сказать «кино про любовь»: совершенно не информативно. И любовь, и надежда, и вера равномерно размазаны по всякой человеческой судьбе, по каждой картине и по любому тексту.

Чего не надо ждать от фильма — это соцреализма про депрессивный город и загнивающую Россию. Это про раннюю молодость, про юношескую безотчетную жестокость, которая может вырасти на любой почве, в том числе и на этой, норильской. Про жестокость, которая завладела человеком, но он ее еще не осознает.

— Как реагировали местные власти и руководство «Норильского никеля» на то, что вы собираетесь снимать такой фильм? Вам мешали работать?

Мещанинова: Понимаете, Норильск довольно долгое время был закрытым городом. Сейчас у него нет этого статуса, но ощущение у них у всех именно такое. Не пускают иностранцев, например, наш художник-постановщик Оля Юрасова не смогла поехать на съемки, потому что она гражданка Украины. И поэтому все оттуда и идет. На завод нас не пустили снимать, потому что это абсолютно закрытый объект «Норильского никеля». Ты там можешь снимать, если только ты заказан «НН». А если ты снимаешь какое-то независимое кино — им нет никакого резона тебя пускать и разрешать снимать, зачем? Это также касалось всех объектов города, которые принадлежат «Норильскому никелю»: аэропорт, порт в Дудинке на Енисее, какие-то турбазы и еще что-то, в общем, там было много объектов, принадлежащих «Норильскому никелю». А так как руководству этой компании не понравился наш сценарий (они требовали его на вычитку)... Когда мы получали разрешение на съемки в городе, от нас тоже требовали сценарий, и мы очень долго не могли получить разрешение просто на то, чтобы снимать на улицах. В итоге все образовалось так, что мы можем снимать улицы, мы можем снимать в тундре, где хотим, но не имеем права снимать объекты «Никеля». Так или иначе, их заводы настолько велики, что, куда ты ни ткнись, в кадр всегда попадают заводы.

Чего не надо ждать от фильма — это соцреализма про загнивающую Россию.

Я не знаю, чего они добивались, но каждый день по телику шел сюжет о том, что мы приехали опозорить их город и что наш фильм начинается с того, что простые люди на Долгом озере едят шашлык и пьют водку. Это якобы показалось таким оскорбительным, и все возмутились: как же так, мы что, алкоголики? Это было так странно, когда мы встречали людей, они нам говорили: уходите, не снимайте, у вас плохой сценарий. Я им в ответ: откуда вы знаете, что у нас плохой сценарий? Нам по телевизору сказали, что вы хотите показать, что мы пьем водку на озере. А вы, когда шашлыки едите, разве не пьете водку? Я пью, и вообще, мне кажется, все пьют, ну, кроме людей, которые принципиально вообще не пьют. «А, ну вообще да». Это все как-то было очень странно, по-идиотски выглядело и нам сильно мешало — люди не хотели у нас сниматься, мы не могли найти эпизодников, мы не могли найти людей для массовки. Они не шли, потому что смотрят местное телевидение — а там говорят, что мы будем их позорить.

Мульменко: Нам помогали одна девушка, местная журналистка, и ее друзья. Но в основном там относились к нам с подозрением. Приехали, понимаете, киношники из Москвы. Они все там ненавидят Москву. А тут еще и съемочная группа, грешники в квадрате. У кого стрижка слишком модная, у кого ботинки слишком красные — а это выглядит как пижонство там, где оно неуместно. Там, где людям совсем не до пижонства.

— Недоброжелательность островитян сильно давила на вас, на операторов, на главную актрису?

Мещанинова: Не знаю, что там давило на главную актрису, на нее вообще очень много чего давило, она была как-то сильно серьезна. Все остальные актеры, как водится, радужно проводили экспедицию, все породнились, ходили друг к другу в гости, играли на гитарах — в общем, вели себя так, как обычно ведут себя все актеры. Они вообще не верили в серьезность происходящего, и их даже приходилось урезонивать, чтобы вели себя потише, потому что власть действительно всегда ждала от нас того, что мы сейчас нарушим какой-нибудь закон и нас можно будет законно выдворить. И группа, и актеры никак не ощущали давления на себя. По сути, это отражалось только на мне, на продюсерах, которые занимались всеми переговорами. Всем остальным, мне кажется, было все равно. Кроме моего мужа, который тоже снимался в фильме и очень сильно переживал и за картину, и за меня — что я беременная и мне приходится каждый день проводить как на войне.

Кадр из фильма «Комбинат “Надежда”»Кадр из фильма «Комбинат “Надежда”»© Первое Творческое Объединение

— Если бы вы вели дневник на съемках фильма в Норильске, какими словами он бы начинался и какими заканчивался?

Мещанинова: Не знаю, честно говоря. Наверное, мой дневник начинался бы словами нецензурными и заканчивался бы еще более нецензурными.

Мульменко: Начинался бы он, конечно, с восторгов. Я же впервые увидела, как на самом деле снимают кино, и это перекрывало все ощущения от самого Норильска. А в конце дневника была бы чистая паника. Я улетала в Москву раньше, чем вся съемочная группа, одна. Мой рейс задержали на несколько часов, и всех выгоняли раза три из аэропорта из-за срабатывавшей пожарной сигнализации. Я решила уже, что я никогда не улечу из Норильска. Совпала, так сказать, с героиней в этом чувстве.

— Я читал сценарий фильма и на первых же словах «Бл∗дь, ты е∗нешься сейчас, слезай оттуда» решил тут же подсчитать, сколько раз это выражение будет произнесено за весь сценарий, — 35, что, в общем-то, не так уж и много, к удивлению…

Мещанинова: А, в сценарии? Ну так забудьте про это, потому что фильм совсем непохож на сценарий, Люба свой сценарий даже не узнала, все было изменено, актеры импровизировали и говорили слова «бл∗дь» и «х∗й» столько раз, сколько хотелось говорить. Ваши подсчеты неверны (смеется).

Они все там ненавидят Москву. А тут еще и съемочная группа, грешники в квадрате.

Мульменко: Да, актеры отлично матерились. Когда материться не умеют — это беда, это стыд, и мат надо убирать. Если человек не может убедительно произнести «че, бл∗дь?», лучше уж никак, чем по-школярски. Но Наташины актеры хорошо присваивали материал, просто музыка лилась. Я страшно рада, что обошлось без актерского ханжества в группе.

— У вас у обеих — бэкграунд документалиста. В фильме есть элементы дока?

Мещанинова: Нет, это абсолютно игровое кино, бесповоротно игровое. Но стилистика выбрана такая, что некоторым людям кажется, что это документальное кино. Даже мой режиссер монтажа, когда первый раз смотрела фильм, подумала, что первая сцена снята документально. Конечно, мы добивались такого абсолютно жизнеподобного существования в кадре — мне показалось это единственным правильным стилем, в котором мы можем работать.

— Чего вы ждете от Роттердамского кинофестиваля?

Мульменко: Мне интересно, как фильм будут смотреть не в России. Наташа удержалась от того, чтобы обильно давать норильскую фактуру, никто не педалирует ужасное влияние «Норильского никеля» на экологическую обстановку. Там очень тонко и косвенно люди говорят о Норильске. По-моему, в фильме не очень много так называемой русской экзотики — или это мне только кажется. Интересно, в общем, насколько универсальным окажется в итоге фильм и насколько — специфически русским.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Кино
Рут Бекерманн: «Нет борьбы в реальности. Она разворачивается в языковом пространстве. Это именно то, чего хочет неолиберализм»Рут Бекерманн: «Нет борьбы в реальности. Она разворачивается в языковом пространстве. Это именно то, чего хочет неолиберализм» 

Победительница берлинского Encounters рассказывает о диалектических отношениях с порнографическим текстом, который послужил основой ее экспериментальной работы «Мутценбахер»

18 февраля 20221782