«Мы как будто документальное кино снимали»

В воскресенье, 28 января, в Роттердаме прошла премьера «Войны Анны» Алексея Федорченко, survival-триллера, в котором одна маленькая еврейская девочка прячется от немцев в самом сердце тьмы — в камине комендатуры. Низкобюджетная и относительно экспериментальная «Война Анны» снята без госучастия. Наталья Серебрякова расспросила режиссера о причинах такой независимости, а также обсудила с ним наиболее удивительные бытовые детали картины.

— «Война Анны» — жанровый фильм?

— Давайте придумаем жанр. Будет жанровым.

— Мне кажется, это военный хоррор.

— Пусть будет так.

— А вы сами-то какой хотели фильм снять?

— Вот меньше всего я думаю о том, какой это жанр и что я хотел снять. Я хотел рассказать историю. И не только рассказать, но и выйти на какой-то новый уровень обобщений. А как уже назовут этот жанр — не мое дело. Меня удивила эта история.

— А она реальная? Где вы ее нашли?

— Да, она реальная. В последнее время я истории ищу в интернете. Телевизор не смотрю, газеты не читаю, а в интернете много сижу. Нахожу там очень много удивительных историй. История была очень короткая, буквально на страничку. О том, как девочка пряталась в немецкой комендатуре в Полтавской области. Я ее сначала отложил, потому что просто истории мне не хватало, пока я не придумал финал. Она у меня лежала пару лет, а потом стал писать потихонечку.

— Кажется, тема Холокоста интересовала вас уже давно.

— Да, мой первый фильм, который я снял в 2000 году, назывался «Давид». Это документальная картина, собравшая очень много международных призов. Она была о еврейском мальчике. Но я бы не сказал, что это фильмы о Холокосте. Это истории о детях, для которых Холокост был только началом их жизни и их бед.

— Если место действия — Полтавская область, то вы, наверное, там и снимали?

— Нет, я снимал в Екатеринбурге. Мне кажется, удалось передать дух Украины.

— Мы знаем, что на оккупированной Украине националистические формирования действительно непосредственно участвовали в арестах и массовых расстрелах еврейского населения. Но в вашем фильме девочку в комендатуру сдают обычные жители, испуганные обыватели. При этом есть куча фильмов о нацистской оккупации, в которых мирное население как раз оправдывается, выступает не коллаборантами. Так поступают поляки у Агнешки Холланд, венгры в «Пятой печати» Золтана Фабри, в недавнем голливудском фильме «Жена смотрителя зоопарка» поляки тоже укрывают евреев. Почему вы предпочли этой сюжетной схеме другую?

— Вы обратили внимание, что в фильме вообще не важно, какая национальность? Мир вокруг Анны говорит не только на украинском языке. Там есть также русский, французский, немецкий, венгерский, румынский языки. Это язык войны, и совершенно не важна национальность людей, которые вокруг. Это не важно и для Анны. В фильме есть люди, которые не смогли ей помочь — по разным причинам, потому что под угрозой была жизнь их детей, например. Вот в конце фильма, помните, ей помогает печник. Я не хочу, чтобы вы уделяли внимание национальности. Для меня это не важно. Хотя я очень хорошо знаю Полтавскую область, я писал и снимал, зная, о чем я пишу и снимаю. Это моя прародина. Мои родственники были в зоне оккупации. Может, это и есть одна из причин, почему я начал снимать.

Моего деда три раза угоняли в Германию, он сбегал и возвращался. Папа был маленький, он помнит только немецкие бомбежки и как они прятались в огороде, в ямах. Он также помнит, как через поселок шла огромная армия Ковпака, она шла трое суток без перерыва. Хотя ужасы Холокоста и расстрелы прошли стороной.

— В эпизоде немецкой вечеринки фигурируют необычные пряники в форме свастики. Это реальная историческая деталь?

— В этом фильме все реально, каждый кадр имеет какие-то референсы с тем, что было на самом деле. Мы изучали тот период даже по фотографиям. В фантасмагорической сцене с немцами каждый костюм — исторический.

— Но в другом эпизоде Анна пьет собственную мочу, чтобы утолить жажду. Разве в действительности возможно утолить жажду мочой?

— Фактически — невозможно, но дети Беслана пили мочу.

— Вы долго и скрупулезно работали над звуком фильма. Особенный и кропотливый саунд-дизайн потребовался, потому что звуковое пространство фильма фактически разделено на две зоны — Анна сидит в полной тишине, а все звуки и шумы доносятся снаружи?

— Это просто особенность самой драматургии. Вся жизнь происходит как бы вовне, за стеклом, за стенами. Все это нужно было учитывать.

— Почему вы отдали свой фильм в Роттердам? Это же не дебют. А на Берлинале не собирались?

— Размещением фильма занимались продюсеры. Мне, честно говоря, все равно, где делать премьеру. Роттердам — хороший фестиваль.

— А почему фильм снят без госфинансирования? Казалось бы, тема Великой Отечественной должна импонировать российскому Минкульту.

— Не было такой необходимости, продюсеры сами профинансировали фильм. Основные продюсеры — это Андрей Савельев (кинокомпания САГа из Петербурга) и Артем Васильев (московская студия Metrafilms). Еще «29 февраля» из Екатеринбурга (это моя компания), а также фонд «Генезис».

— Как вы работали с девочкой, играющей Анну? Она ведь не переживает то, что переживаем мы, глядя на нее на экране? Она знала что-нибудь о Холокосте?

— Нет, я не рассказывал ей о Холокосте, я объяснял ей ситуацию, и она очень быстро все схватывала. Такое ощущение, что ей нравилось существовать в этом мире. В этом камине, в котором пряталась ее героиня, она даже проводила много времени и помимо съемок. Перерыв, она — раз, туда шмыгнет, и ей там хорошо. Она сама как звереныш, мы как будто документальное кино снимали.

— А где вы ее вообще нашли?

— В интернете, как я это обычно делаю. Увидел ее фотографию, у нее мама — фотограф. И понял, что вот это она и есть. И стал писать сценарий под нее. Потом на всякий случай провел кастинг из нескольких десятков девочек, но лучше не нашел.

Понравился материал? Помоги сайту!