Альберт Солдатов: «Отдыхать я не очень люблю»

В ЦВЗ «Манеж» подходит к концу выставка «Большие надежды» — срез молодого поколения видео- и медиахудожников. Среди участников — выпускник Московской школы фотографии и мультимедиа им. А. Родченко Альберт Солдатов, получивший в прошлом году Премию Кандинского как молодой художник за свою дипломную работу «Бальтус». Елена Ищенко поговорила с ним о видео, преодолении фрустрации и влиянии премий на художника.

— Почему Бальтюс? Этот художник в последнее время стал очень популярен.

— Да? Мне кажется, я перелопатил весь интернет и нашел какие-то оммажи, дизайн, это были совсем маргинальные работы. Серьезных произведений не нашел. Мой интерес к Бальтюсу начался на самом деле через Ханса Беллмера, через интерес к тематике кукол и манекенов, неодушевленных зловещих персонажей. У Бальтюса ведь всегда отмечают мотив сомнительной эротики, будто это единственное, что можно в нем найти. Я слышал, что недавно его выставку закрыли в Польше или Германии как раз по соображениям морали. Мне кажется, что это поверхностное и однозначное прочтение. Сейчас его работы можно воспринимать и с другими коннотациями: его персонажи — инфантильные и потому очень современные, как сегодняшние хипстеры. И цветовая гамма — пастельные, землистые тона, всегда приглушенные, сейчас это вызывает ассоциации с модой на винтаж, это инстаграмные цвета. С самого начала у меня возникло именно такое сопоставление, потом появились идеи кукольности, неестественности. Это связано и с характером рисунка — деревянностью фигур, их неестественными, застывшими позами. Позже это одеревенение поз стало ассоциироваться у меня с залипанием человека в сети, когда он погружен в экран гаджета. В этих «деревянных» персонажах есть зловещее, они больше претендуют быть похожими на людей, чем персонажи Беллмера. Есть такое понятие uncanny valley — когда манекен слишком похож на человека, но вместе с тем он отталкивает, потому что обездвижен, лишен жизни. А на видео актеры — живые люди, они как бы впадают в это состояние фигур Бальтюса.

— Мне кажется, для «Бальтуса», как и для других твоих работ, важна тема конформности и комфорта, маленького мира, из которого не хочется выбираться.

— Да, эта тема тоже присутствует. Насколько я знаю, свои работы Бальтюс написал в какой-то уединенной усадьбе. Что это, как не комфорт? Бальтюс мне всегда казался слегка наивным человеком, но вместе с тем он стремился к успеху, славе и комфорту, в чем он, собственно, всегда и пребывал. И сейчас интернет — это технология, которая связывает нас с комфортом: грубо говоря, можно все проблемы решать, не слезая с дивана.

Альберт Солдатов. «Бальтус». 2014

— В твоих работах этот комфортный и конформный мир разрывается другой реальностью. Иногда — телевизором, в «Бальтусе» — экраном компьютера.

— Это своего рода диверсия. Странно было бы делать полную стилизацию под 1940-е годы, все-таки моя работа о современности, и эти предметы как бы возвращают нас сюда, работают как символы. Также в видео в качестве звукового ряда используется нарезка комментариев из Фейсбука: человеческие эмоции, которые произносятся совсем безэмоционально, отстраненно.

— Как ты вообще занялся видео? Ты ведь раньше работал и с другими медиа. На выставке «Реклама» была, если можно так сказать, живопись.

— Да, я учился в Полиграфическом институте и полюбил рисовать, но по-настоящему, осознанно начал это делать только ближе к его окончанию. Эта практика рисования, наверное, и вылилась в выставку «Реклама», где главный мой инструмент — это ирония, а предмет — то, что произвело на меня впечатление в 1990-е, когда Советский Союз закончился, началась перестройка, а потом — капитализм. Вместе с ним хлынула масса чудовищных газетных объявлений — интернета тогда по-настоящему не было. Мне было 12—15 лет, я открывал почтовый ящик и находил там газету «Центр+», вал листовок. Даже по телевизору началась чудовищная реклама. Сейчас это кажется смешным, а тогда это деформировало мое сознание. У меня всегда было представление о «красивом». Я листал журнал «Америка», всякие журналы об интерьерах, там был сплошной хай-тек, хром и стекло, компьютеры, роботы, это выглядело как обещание, как проекция в будущее. Но вот пришел капитализм, и ты открываешь почтовый ящик, а там выносящий мозг трэш, единственный смысл которого — по-быстрому срубить денег.

— Минимализма не вышло?

— Да, получился гротеск. В «Рекламе» мне хотелось переосмыслить эту эстетику, которую и сейчас можно встретить, но она повсеместно замещается дизайном, преобразуется. Чтобы выставка получила собственное формальное решение, мы с куратором Романом Минаевым применили логику деконструкции поп-артовской визуальности образа листовки, части экспозиции располагались по логике редуцирования элементов дизайна объявлений до абстрактных самостоятельных форм.

— Так почему ты выбрал видео? В чем его преимущества для тебя?

— Мне кажется, я мечтал снимать кино/видео еще в средней школе, но тогда это было за гранью фантастики. Может, из-за того, что кино/видео воссоздает реальность и дает больший эффект присутствия, чем рисование, там больше документальной достоверности такого определенного фотографического типа. В институте наряду с рисованием я занимался и фотографией, снимал какие-то торчащие штыри в стенах, будки, поверхности. Естественно, фотографии хочется потом «оживить», анимировать в компьютере.

Помню, как я приходил домой из средней школы, уроки делать не хотелось, хотелось что-нибудь посмотреть. Но по телевизору показывали кучу каких-то унылых телефильмов и передач вроде «Нашего сада». Это было ужасно скучно. И у меня постоянно возникала мысль, что нужно смотреть их так, чтобы тебе было интересно, как бы уговорить себя, что в том, что я вижу, есть еще одно измерение, представлять себе, что этот человек с лопатой притворяется и нечто неожиданное сейчас выкинет. Этакая психоделия.

Мне кажется, я мечтал снимать кино/видео еще в средней школе, но тогда это было за гранью фантастики.

Уже потом, в институте, я познакомился с термином Шкловского «остранение». Бойс, по-моему, придумал термин «абсурдные действия», прислонял колбасу к телевизору. В этом есть деконструкция обыденности.

Вообще, если продолжать об интересе к видео и кино — это совсем другая природа, именно движущийся и фотографический мир. Здесь, наверное, уместно говорить об интересе к симулятивной природе. В отличие от рисования кино и тем более видео добавляют новые измерения оптической иллюзии. В нарративном видео мне интересны характеристики персонажа, которыми я наделяю человека, и образ, получающийся в итоге, а также реальность (виртуальность), возникающая в этот момент.

— А учеба в Школе Родченко повлияла на твое самоопределение?

— Пока я не поступил в Школу Родченко, я занимался формальными вещами, близкими к дизайну, абстрактной фотографии. При этом у меня всегда была склонность к нарративу, историям, но неактуализированная, я не воспринимал это как определенную возможность. Когда я учился в мастерской видеоарта у Кирилла Преображенского, он предложил всем такой метод: измениться, не делать то, что мы делали раньше, а делать то, что сложно, но интересно. Для меня тогда было немыслимо взять в руки видеокамеру и начать что-то снимать. Я до этого никогда не снимал видео, и это был такой правильный шаг. Думаю, начиная с видео «Комнатная температура» у меня что-то получилось.

— Я хотела немного поговорить о Школе Родченко и вспомнила, конечно, статью Александры Новоженовой. Одна из ее главных мыслей состоит в том, что Школа Родченко — это комьюнити, которое и помогает художникам, и в то же время мешает им обрести, если можно так сказать, себя — свои темы и серьезность, мешает выйти за пределы, заданные школой. Ты, как выпускник школы, можешь с этим согласиться?

— Думаю, это прежде всего зависит от конкретного человека: если ты хочешь делать что-то конкретное, тебе никто не сможет помешать. Если воспринимать школу как комьюнити, то, наверно, я могу причислить себя к нему просто потому, что я там учился, по-прежнему общаюсь и дружу с этими людьми. Ну, это какой-то символизм — причислять себя к определенному комьюнити. Кто-то отождествляет себя с ИПСИ — это тоже определенная тусовка. Кто-то со Школой Родченко. Ну да, это данность.

— А причастность к этому символу тебе помогает или наоборот?

— Здесь, конечно, не символ помогает, а процесс обучения и его результаты. Ты должен проделать большую работу и понять, чего ты хочешь. Мне кажется, важно именно это.

Это какой-то символизм — причислять себя к определенному комьюнити.

— Ты вообще веришь в арт-тусовки? В то, что благодаря им рождаются индивидуальность, стили и направления?

— Мне кажется, что люди в этих сообществах достаточно атомизированы, каждый художник все равно делает что-то сугубо свое. Есть группы по интересам, а какого-то движения, которое можно четко определить, нет. Вряд ли рождаются стили и направления сейчас, скорее тенденции. Мне кажется, это в прошлом.

— Еще одна мысль Новоженовой — в том, что художник начинает делает что-то свое, только выйдя из школы, — если он вообще продолжит что-то делать.

— Нет, я думаю, что собственный путь начинает формироваться еще в школе, после определенного периода. На первом курсе мне было сложно понять, что я хочу делать, как и многим, я знаю. Постепенно в процессе обучения ты начинаешь понимать сферу своих интересов.

— «Бальтус» — это твоя дипломная работа. Ты не чувствовал растерянности, выйдя из школы?

— Нет, наоборот, я почувствовал облегчение, когда защитил диплом. Это был долгий процесс. Начиная с бытовых моментов вроде «как найти реквизит» или «что сделать с помещением, чтобы картинка была такой, как мне нужно» и вплоть до работы с актерами, камерой и звуком. К каждому элементу работы у меня были вопросы, которые решались довольно экспериментально, методом проб и ошибок. Казалось бы, у тебя есть полгода (у меня времени было даже больше), но до сдачи оставалось совсем немного, а я понял, что готовы только отдельные сцены. После защиты ты можешь расслабиться и подумать над чем-то новым: ведь параллельно возникают и другие идеи, и наконец можно уделить им достаточно времени. Не думаю, что после школы оказываешься в каком-то вакууме, твое движение определяют твои интересы. Главное — продолжать.

— А почему, кстати, на выставке «Большие надежды» снова «Бальтус»?

— Совместно с галереей «Триумф» мы приняли решение показать «Бальтуса», это же работа середины 2014 года. Я не думаю, что, показав работу один-два раза, можно сдавать ее в архив: наоборот, мне бы хотелось, чтобы в нее всматривались. В общем, она должна функционировать.

— Больше половины участников «Больших надежд» так или иначе связаны со Школой Родченко. Сейчас, правда, появилась школа «Манеж/МедиаАртЛаб». Но Школа Родченко остается единственной настоящей платформой для видеохудожников. Другой такой, с которой можно полемизировать, нет. Тебе не кажется, что это создает ситуацию вакуума?

— Да, учебных заведений, которые работают с художниками, не хватает. Но я пока не вижу в этом особой проблемы. Мне кажется, все художники школы достаточно самостоятельные и разные.

— А ты не хотел бы продолжить обучение? Многие художники сейчас вообще не прекращают процесс обучения, кочуя из одной школы в другую.

— Не знаю, я не задумывался об этом. Учиться никогда не поздно. После того как я окончил Полиграфический институт, прошло восемь лет, прежде чем я поступил в Школу Родченко. Конечно, я занимался — дизайном, живописью, что-то читал. Работал. Вступил в МОСХ. Но существенного ничего не произошло, да и по поводу образования у меня тогда сложилось критическое мнение. Нет у нас адекватных образовательных программ, соответствующих времени. В Германии, например, есть Лейпцигский университет, где помимо книжного дизайна, традиционных техник представлен также и медиаарт, если я не ошибаюсь. Но в какой-то момент я понял, что мой внутренний импульс требует современного художественного образования, связанного именно с дигитальными медиа. Я нашел Школу Родченко и поступил туда. Пока импульса продолжать обучение нет, а может, я просто не знаю всех возможностей, нужно ведь мониторить — что есть в мире, где могли бы реализоваться твои интересы. В принципе, мне хотелось бы посещать лекции скорее в свободном режиме, дочитать то, что не дочитал, делать работы.

Фрустрации, в принципе, заставляют тебя двигаться, в противном случае нужно просто забить на них.

— То есть учеба связана не только с получением опыта и знаний, но и с какой-то фрустрацией?

— Фрустрации есть всегда, потому что реальность не всегда четко совпадает с твоими ожиданиями. Планы, решения воплощаются как-то неидеально, есть разрыв между представлением и реальностью, возникает диссонанс, но в какой-то момент понимаешь, что, может быть, это и не критично. Фрустрации, в принципе, заставляют тебя двигаться, в противном случае нужно просто забить на них.

— Какие художники из современников тебе нравятся?

— Мне нравится то, что делают, например, Дима Венков, Женя Гранильщиков, хотя у них совсем другой подход.

— А есть те, за кем ты следишь, потому что вы разрабатываете похожие темы?

— Ну, я бы тогда сказал о кино. Был достаточно длинный период еще до учебы в Школе Родченко, когда я думал, что смотреть кино — это как смотреть рекламу: совсем бессмысленно. Смотрел, конечно, фильмы Полански, Хичкока, Ардженто, Линча, Кубрика, Карпентера, нуары и неонуары 1980-х, культовое такое кино. Всяких режиссеров-маргиналов вроде Жана Роллена, был еще один фильм Жулавски, который мне понравился, — «Одержимая». Он мне показался абсолютным режиссерским произволом, но достаточно наглым, чтобы с ним считались. Наверное, все это на меня повлияло. В какой-то момент меня заинтересовал подход Жижека к кино — в качестве материала для анализа современной культуры. Он, можно сказать, изменил мое отношение к кино, мне стало интересно его смотреть. Еще в последнее время появилось много сериалов, заигрывающих с современными медиа, — «Черное зеркало», «Настоящие люди». Из тех, кто снимает с территории искусства, мне нравится Омер Фаст, хотя я видел всего один его фильм — «Непрерывность». Еще могу вспомнить Роберта Уилсона, ну и Мэтью Барни, наверное.

— Ты в ушедшем году получил Премию Кандинского как молодой художник. Если посмотреть статистику, то премию в этой номинации уже четыре года получают видеохудожники из Школы Родченко: Гранильщиков, Венков, Канис. Что ты по этому поводу думаешь?

— Наверное, это тренд, видео вызывает интерес.

— А ты сам отправил заявку?

— Да. Заявка на премию стала каким-то успокоением: отправил и забыл. Конечно, получение премии было неожиданностью. Еще один сильный момент волнения — когда Ирина Нахова вручала мне статуэтку; кажется, у меня тряслись руки.

— Эта премия дает тебе что-то в символическом плане?

— Думаю, да. Это определенный шаг, возможность. Еще уверенность в том, что не только мне интересно то, что я делаю, можно говорить о каком-то правильном движении.

— Может, после получения премии кто-то захотел купить твою работу? Или, может, какая-то галерея предложила тебе сотрудничество? Я задаю эти вопросы потому, что хочу понять ее эффект.

— Пока таких предложений не поступало. Может, прошло мало времени.

— На что ты потратишь деньги?

— На что-то полезное. Пока мне приходит в голову только камера, фотоаппарат, можно еще поискать какую-нибудь образовательную программу, но технического плана: работа со светом, 3D. Можно, конечно, поехать отдыхать, но отдыхать я не очень люблю.

Понравился материал? Помоги сайту!