Комментируя войну

С 3 по 26 октября в Варшавском национальном музее скульптуры им. Ксаверия Дуниковского прошел фестиваль современного искусства и теории «Комментаторки», объединивший современных украинских и российских художниц, занимающихся политически ангажированными арт-практиками и социально-политической критикой. Фестиваль инициирован известной польской художницей Катаржиной Козырой и в этот год был организован Катей Крупенниковой — российским куратором, работающим в Центре современного искусства «Уяздовский замок» (Варшава). Помимо непосредственно дискуссионной платформы фестиваля, а также специально подобранной по этому случаю документальной кинопрограммы в музее проходила и выставка, где показали свои работы на тему критики сложившейся социально-политической ситуации Леся Хоменко, Алевтина Кахидзе, Екатерина Лазарева, Ольга Житлина и многие другие.

Идея дать возможность художницам двух враждующих стран в течение нескольких дней симпозиума комментировать актуальную политическую повестку как России, так и Украины была, конечно, выработана не случайно, а практически сразу после аннексии Крыма Россией. Искусство и политика военного времени — так, пожалуй, можно бегло очертить концепцию этого фестиваля, основной движущей силой которого была даже не музейная экспозиция, а дискуссионная платформа, в определенном смысле сталкивающая художниц обеих стран и провоцирующая их на ревизию сложившегося после Майдана военного положения, а также на критику мейнстримных и популистских идеологий как России, так и Украины.

Что же из этого получилось?

Язык искусства и война идеологий

Вслед за Лиотаром современным искусством, пытающимся говорить о войне или революции, я бы называла такое искусство, которое дает нам представление о том, что имеется нечто непредставимое. Непредставимое, которое определенным, нерепрезентативным образом связывает нас с болью, страданиями или потерянными смыслами, характерными для тех или иных событий-катастроф. Это непредставимое можно попытаться помыслить, осознать, но нельзя напрямую увидеть, так как подлинная реальность в ее переживаниях непосредственными свидетелями события невоспроизводима. В украинском же случае, обсуждению которого по большей части и посвящена данная статья, искусство переживает настолько глубокий кризис репрезентации реальности, по большей части из-за враждебной работы российской медиапропаганды, что до эстетических категорий вроде «непредставимого» нам пока не добраться. В каком-то смысле именно этот дискурсивный момент «борьбы за реальность» и обозначил проведение всего фестиваля, что только подтверждает для меня смысл изначальной интенции, которую вкладывала в него Катаржина Козыра.

В условиях Майдана и пост-Майдана украинское искусство вынужденно работает прежде всего на информационные нужды, точечно фиксируя реальность происходящего (портреты майдановцев Леси Хоменко) или пытаясь провокативно вывести эту реальность на поверхность (украинские национальные «Флаги» Алевтины Кахидзе, предназначенные для ее друзей в Донецкой области). Наверное, поэтому из представленных на выставке украинских работ показательнее всего был перформанс одесской медиахудожницы Марии Гончар «Как упаковать и доставить еду в места, где людей содержат под арестом». Маша показала, как быстро и правильно подготовить и упаковать продукты питания для передачи их в места лишения свободы. Однако какие же более глобальные наблюдения, кроме эстетических принципов документирования и овнешнения реальности или борьбы за нее против манипуляций российских телеканалов, можно сделать после этого варшавского фестиваля?

Главным выводом, наверное, можно считать то, что определенными терминами и понятиями («холодная война», «российская пропаганда», «революция», «Майдан» и т.п.), о которых столько говорится на каждой европейской выставке об Украине, больше уже просто невозможно пользоваться. Даже не потому, что они выхолощены и обессмыслены непомерным их употреблением, а потому, что они оказываются неудовлетворительными для описания изменившегося за это время предмета изображения/дискурса. Выражаясь термином московских концепуалистов, украинские художники вынужденно «влипают», то есть попадают в ситуацию «влипаро», где пытаются сохранить себя от разрывающей всех боли за происходящее, которая даже на чисто эмоциональном уровне не укрылась от глаз варшавских кураторов и российских участниц. И имя этому «влипаро» — украинский патриотизм.

Перед тем же, как препарировать этот (защитный) патриотизм, выявивший себя в том числе на фестивале, нужно сказать, что ситуация в Украине меняется чаще, чем можно себе представить из средств массовой информации. Ухватив вчера кусок этой реальности, сегодня как художник ты уже просто обязан не выключать в себе функцию сомнения: а соответствуешь ли ты всему происходящему вокруг или закрываешься от его неудобной и непристойной изнанки патриотическим заслоном? Известный концепт антагонизма Шанталь Муфф и Эрнесто Лакло может послужить хорошим теоретическим подспорьем, чтобы попытаться философски, не вдаваясь в прямые реалии украинской политики, к которым все же придется прибегнуть впоследствии, описать механизм работы этого сомнения для художника, да и не только для него, ввиду сложившихся условий.

Границей всякой объективности, по Лакло и Муфф, является именно антагонизм, который понимается не как борьба или противостояние, а скорее как постоянное отрицание другого дискурса (или дискурса Другого) и определение себя негативным образом. Антагонизм означает постоянную негативность и отсутствие позитивности участников антагонизма и влечет к невозможности окончательного оформления общества, которое, если говорить об Украине, в любом случае не может на сегодняшний момент считаться ни «оформленным», ни национально единым. Если попытаться признать разрывающий Украину националистический антагонизм или даже антагонизмы, учитывая всю спекулятивность подобных рассуждений, как и то, что неспекулятивных рассуждений об украинской политике уже быть не может, то вышла бы более целостная и уж точно более прогрессивная для взаимодействия с ней картина. Однако известные защитно-патриотические рамки для сегодняшнего украинского художника, к сожалению, и есть рамки его дискурса.

Постановка вопросов, а не предоставление однозначных ответов на них является единственной задачей этой статьи. Поэтому, если угодно, сразу вопрос: что в таком случае все вышеописанное может означать как для украинского искусства, так и для украинского общества?

Наш колониально-патриотический ressentiment

29 сентября, накануне открытия фестиваля, в другом польском городе Гданьске Лех Валенса вручил лидеру праворадикальной украинской партии «Свобода» Олегу Тягнибоку премию мира со словами: «Сегодня мы передаем эту премию людям, которые для нас являются воплощением Майдана и борьбы украинского народа». На что Тягнибок ответил, что «это награда для всего украинского народа, который победил тоталитарный режим». Интересно здесь уже даже не то, что украинским ультраправым националистам вручают премию мира «за весь украинский народ» и происходит это на правом фланге польской политики, в кругу бывшего лидера «Солидарности». Настораживающим для нас фактом является именно то, что известную ультранационалистическую партию Украины на международном уровне все чаще воспринимают как воплощение, «лицо» Майдана, в то время как половина страны — Крым, Донбасс и остальной Восток — еще задолго до революции не ассоциировала себя ни с точки зрения национальной идентичности, ни с точки зрения разговорного языка или культурного канона с этим «лицом» и идеологией Тягнибока.

Подобная генерализация и подмена понятий («за всю Украину»), несмотря на то что на Майдане стояли не только сторонники «Свободы», но и ее противники, говорит только о том, что ни мы, ни тем более Лех Валенса в Польше не знаем Украину, пытаясь навязать какой-то ее части свое «воплощение» революции, национальной идентичности и т.п. Примечательно, но в ходе работы над видео, показанным на выставке («Майдан: потерянная революция», 2014), ни один из опрошенных мной активистов и просто жителей как Киева, так и Донбасса с Крымом не сказал, что он или она хотели бы сейчас или в будущем увидеть воплощением украинской революции ультраправого националиста, если, конечно, эта революция происходит в интересах всей страны…

Более того, дискурс современного искусства на тему Майдана и войны в Украине постепенно превратился в монолитный, патриотический и экспортируемый ressentiment. Получается, что в бесконечном обсуждении действительно безобразной фигуры Януковича или в ставшем шаблонным клеймении имперской и милитаристской фигуры Путина, чему уже посвящены десятки художественных проектов, мы потеряли возможность критики как собственных ошибок, так и ошибок новой украинской власти, сформированной из бывшей оппозиции. И в том числе мы потеряли возможность этой критики в искусстве. Всякая попытка выйти за рамки жесткой бинарности «или ты с имперской пропагандой России, или ты с украинской национал-патриотической пропагандой» вызывает одно негодование и дежурно-комичное обвинение автора критики в коллаборации с Кремлем. Это приводит к тому, что мы, «влипая», в свою очередь, в одну или другую пропаганду, не видим ризоматический корень украинской проблемы, равносильно заключенный как в колониальной агрессии России, так и в местной олигархической власти круга Януковича, оставшейся после Майдана, и набирающей обороты ультраправой национальной идее, неприемлемой для востока страны.

Фактически дискуссионная платформа фестиваля показала, насколько сложно говорить друг с другом не российским художницам или кураторам с украинскими, а самим украинским участницам друг с другом, несмотря на то что все мы находимся по одну сторону идеологических баррикад относительно Кремля. Этот вывод неудобно для нас самих свидетельствует, что Украина расколота на лагеря идеологических антагонизмов, пресекать которые или цензурировать мы не имеем права, как бы радужно нам ни хотелось представлять Майдан и его результаты на Западе. Вот и с главным определением этой войны в том числе как гражданской получается показательная дилемма. С патриотической точки зрения принято считать, что эта война проходит исключительно с внешним агрессором (Россией), в то время как вооруженные жители Востока (сепаратисты), помимо действительно камуфлированных солдат с российскими паспортами, еще с начала своей «сепарации» почему-то автоматически перестали считаться гражданами Украины.

Естественно, главная проблема заключается не в художниках, которых я в любом случае сердечно поддерживаю по тем же патриотическим причинам, а в самой художественной системе, подчиняющейся политическому мейнстриму, функционирующему по упомянутой бинарной логике «или-или» в либеральных кругах как Украины, так и России. Поэтому происходящее, вернее, не-происходящее сегодня в украинском искусстве — это проблема всего социально-политического пространства в целом. В связи с чем по итогам фестиваля возник новый вопрос: возможен ли для украинских художников другой путь, кроме патриотического дискурса об украинской ситуации и вытекающих из него сетований по поводу всесилия российской пропаганды, которая при этом как абсолютное зло из фантастических голливудских блокбастеров — чем больше в него стреляешь, тем сильнее оно становится? И если путь возможен, то что делает невозможным в актуальный момент времени этот ницшеанский и в то же время объединяющий Украину социально ориентированный переход «по ту сторону» как российской, так и украинской пропаганды?

Путин как главный украинский «антифашист»

Прежде, конечно, нужно разобраться в другом «переходе», вынесенном в заглавие данной части, где мы, увы, движемся по кругу тех же бинарных рамок, но уже от трагедии к фарсу и обратно.

Как замечает редактор журнала социальной критики Commons и преподаватель кафедры социологии Киево-Могилянской академии Владимир Ищенко, «участие крайних правых в Майдане — тема сложная, и обсуждать ее следует очень осторожно. И, к сожалению, популярны полярные и одинаково неадекватные позиции: “Не было никаких фашистов” или “Майдан — это фашистский путч”. Обе эти позиции неверны». Ориенталистский образ Украины — или это антифашистские группировки Донбасса, борющиеся против киевской «хунты», или это демократическая оппозиция, третируемая азиатским тираном, — точно так же нерелевантен по отношению к такой труднодоступной, постсоветской и постколониальной реальности Украины.

В связи с вышеприведенными цитатами можно предположить, что если крайне правые и не преобладали численно среди протестующих на Майдане, то полностью скрывать их роль в исходе революции не имеет никакого здравого смысла, кроме разве что ущербно-патриотического. «Невозможно отрицать, что это ксенофобские и антидемократические силы. Их активисты принимали участие в расистских нападениях, избиениях левых и профсоюзных активистов. Их невозможно поддерживать ни с какой прогрессивной позиции» и тем более не замечать политически ангажированному украинскому художнику или художнице (см., например, программные документы ВО «Свобода»). Однако в условиях, когда понятие «фашизм», так же как и «антифашизм», дискредитировано обеими враждующими пропагандами, использовать эти понятия, кроме как в кавычках, сегодня тоже невозможно, хоть это и не отменяет самой потребности в их критическом использовании. Если следовать далее логике Ищенко, ультраправые партии и организации сегодня получили огромное уважение и известность как «герои революции», что, в свою очередь, становится особенно заметно в соседней Польше. Упреки в том, что региональная поддержка националистических организаций в Украине совершенно мизерная, также не основываются на социологических данных, опирающихся на исследования украинских протестов.

Интересно, что вопрос по этому поводу, который был актуален на фестивале, для более полного объяснения ситуации имеет смысл привести и здесь: почему же в таком случае «Свобода» не смогла конвертировать свою видимость на Майдане в электоральные результаты? Действительно, упомянутые националистические партии и организации в ходе внеочередных выборов в украинский парламент в октябре этого года прошли только по мажоритарным округам (избрание отдельных представителей партии) и не добрали всего одной доли процента до проходного барьера, допускающего их в парламент по партийным спискам. Ответ тем не менее будет весьма прозаическим и только подтверждающим упомянутую вначале ризоматическую структуру общей украинской проблемы. Наверное, эти результаты оказались такими потому, что конкурирующие со «Свободой» и «Правым сектором» партии Порошенко и других известных лиц революции имеют в своих рядах сплоченную кризисом олигархическую элиту, а для нас не является секретом то, что для полного электорального успеха в «большой политике» нужны точно такие же «большие» деньги. В то же время для эффективного и, главное, стабильного участия в протесте нужны также и местные ячейки активистов, чего не занимать вышеназванным националистическим организациям. Кроме того, электоральные результаты — это только одно из измерений влияния ультраправых в постмайдановском украинском обществе, а ведь украинской интеллигенции стоит задуматься еще и о следующем: каково вообще их влияние на доминирующий социальный дискурс? На СМИ? На правоохранительные органы? На сферу образования? На одномандатные региональные округа?

Другой момент, связанной с этой темой, можно бегло выразить на примере интервью известного украинского писателя Юрия Андруховича, которое наглядно показывает дискриминационное и социально-расистское отношение праволиберальной части украинского общества к Донбассу и другим исторически русскоязычным территориям Украины, сложившееся задолго до Майдана 2014 года и вспыхнувшее во время революции. На тему пропаганды разделения страны украинскими публичными интеллектуалами, которые таким образом практикуют внутренний ориентализм, имеется полезная статья историка Андрея Портнова.

В психоаналитическом смысле, придающем всегда отчаянную веселость любой болезненной теме, Украина продолжает работать на логику желания своего Большого Другого, думая больше о нем, чем даже о собственных, пусть и номинально оппозиционных, олигархах, перенимающих сейчас на глазах у остывшего Майдана эстафету феодальной политики Януковича (в особенности это характерно для Киевской, Харьковской и Одесской областей). При подобных эмансипативных рывках, которые позволила себе украинская революция, эта логика становится только еще более перверсивной и цепкой, демонстрируя, насколько ультраправый, имперско-колониальный режим Путина и украинские ультраправые, переживающие вновь свою постколониальную травму (Российская империя и СССР), нужны друг другу. Получается, чем более легитимными среди населения Украины будут националисты, тем легче будет российской пропаганде продолжать манипулировать сознанием своих зрителей, уверяя их тем самым, что она — это меньшее зло, ведь единственной альтернативой, равно как и внешней угрозой, блокбастерски раздутой при этом до невероятных размеров, является украинская «Свобода».

Грамшианская задача

Постколониальное положение Украины (Западная Украина) и ее болезненные социальные ощущения по этому поводу, к которым мы подошли, — особая тема на фестивале, по праву интересующая, в отличие от России, не только правую общественность Польши, но и ее леволиберальных кураторов, историков и журналистов. Однако «возвращение к национальному государству — это утопия», как считает в последнее время популярный историк Йельского университета Тимоти Снайдер, специализирующийся на постколониальном прочтении истории Украины. Интересно было разобрать этот спорный момент на фестивале: ведь исторически Украине в ее государственных границах, сохранившихся до весны 2014 года, не случилось стать сплоченным национальным государством, и 20 лет независимости тут не сыграли никакой решительной роли. Во многом именно поэтому Майдан был очередной народной попыткой обрести наконец желаемое коллективное тело нации, выражая попутно все то, что для западной части страны касается колониализма Российской империи и «внутренней колонизации» СССР, если руководствоваться определением самого Снайдера. Однако чем оборачивается эта постколониальная травматичность (уйти от которой можно, только полностью сменив курс в сторону объединяющей всех социальной революции) для другой части страны, которая не разделяет, по глубокому авторскому убеждению, основанному на документальных съемках в восточных регионах Украины, ничего из вышеперечисленного?

Насаждаемая десоветизация украинского общества, проводимая активистами партии «Свобода», выражается, кроме прочего, в желании полной ликвидации окружающего (пост)советского культурного кода. К примеру, в течение этой осени массово прошел снос скульптурных памятников Ленину, Артему и тому подобным фигурам советской истории в Харьковской, Днепропетровской и некоторых других областях Востока. Интересно, что как куратор документальной и видеопрограммы я показала в течение фестиваля видео украинского документалиста Кати Горностай о разрушении в разгар революции ультраправыми сторонниками Майдана памятника Ленину. Трогательная сцена оплакивания пожилым мужчиной своего прошлого, с которым он связывал этот памятник, более чем убедительно свидетельствует о неправомочности подобной культурной политики, которая теперь является насильственной изнанкой постколониальной травмы некоторых регионов страны.

Тем не менее получается, что перечить десоветизации Востока нам пока так же трудно, как и художественной цензуре в Украине. Уже по окончании фестиваля случилось еще одно неприятное событие, позволяющее сделать такой вывод. Антифашистская, как ее описывают сами кураторы, выставка «Украинский зигафолк» была закрыта в одной из киевских галерей на Подоле. Как отмечено позже в интервью левому активисту и журналисту Андрею Мовчану, «концепция “Зигафолка” — про очевидные вещи в нашем обществе, которые для большинства из украинского художественного сообщества остаются неисследованными: патриотизм, чернозем, “зов крови”. Но вышло так, что культурная среда отреагировала на наш проект цензурой. <…> Например, 14 октября в центре Киева проходили массовые ультраправые марши, но никто не видит в этом проблемы. Зиги, ксенофобские высказывания, речи Фарион… всем все равно. Неужели не очевидно, что зацикленность на “смерти врагам” контрпродуктивна?»

Более того, как верно замечает по поводу сегодняшнего украинско-российского положения историк и художник Илья Будрайтскис: «Большой стиль Холодной войны опережает непосредственное вооруженное столкновение для того, чтобы утвердить саму логику боя в качестве постоянного состояния общества». Но ведь именно за ее пределы и должен сегодня стремиться выйти украинский художник, дабы не заниматься ее воспроизведением и потаканием ей, не так ли?

В предуведомлении к монографии Пьера Бурдьё «Политическая онтология Мартина Хайдеггера» автор предупреждает читателя: перед ним — вовсе не книга-разоблачение. Точно так же хотелось бы, чтобы и данная статья воспринималась не как попытка разоблачения чего-то или кого-то, а лишь как попытка предложения интеллектуального сомнения как основного инструмента мысли художника, к чему и призывает Будрайтскис. Увы, это сомнение не должно отменяться патриотизмом даже в условиях войны. Независимая культурная гегемония органических интеллектуалов в условиях правого поворота и очередной смены олигархических элит — это, если угодно, и есть сегодняшний грамшианский вызов современному искусству и политике Украины. Услышать этот вызов и принять его и означает выйти «по ту сторону» пропаганды обеих враждующих стран. В свою очередь, именно этот выход, который точно так же подлежит рефлексивной проверке сомнением, может привести нас к социальной революции, то есть революции per se.

Лиза Бабенко — культуролог, куратор, видеодокументалист, публицист журнала социальной критики Commons. Живет в Киеве.

Понравился материал? Помоги сайту!