«Если говорить обо мне, то я хочу быть мангровой водяной коброй»

Илья Федотов-Федоров — российский художник с западноевропейским бэкграундом. В свои 33 года Илья стал участником арт-резиденций в Испании, Бельгии, дважды в Нидерландах и трижды в Швейцарии. Его проекты были представлены на Московской международной биеннале современного искусства и Уральской индустриальной биеннале современного искусства.

Новый проект Ильи «Мотылек и летучая мышь летят на свет», который этим летом показывает петербургская галерея Anna Nova, был создан во время пандемии в Швейцарии — в одном из крупнейших европейских зоопарков. Художник часто обращается к образам животных и природному миру, осмысляя научные и музеефицирующие методы его познания. Специально для COLTA.RU с художником поговорили режиссер, продюсер международных проектов в сфере современного искусства Алина Петруханова и научный сотрудник галереи Anna Nova Илья Крончев-Иванов.

— «Мотылек и летучая мышь летят на свет» — не только художественный, но и исследовательский проект. Обычно в основе подобных концептуальных и сложных историй лежит интенция, связанная с конкретным источником вдохновения или случаем из жизни. Что стало такой интенцией сейчас?

— В основе проекта лежит история, приключившаяся с моей подругой около двух лет назад в Париже. Какое-то время она увлекалась бабочками и мотыльками, проживая с ними в маленькой парижской квартире. Насекомые жили вне террариумов и буквально летали у нее в комнате. В это время она совершала трансгендерный переход от мужчины к женщине и проходила гормонотерапию. В один из дней она сделала себе инъекцию и ушла в магазин, оставив ампулу с остатками гормональной жидкости на столе. Когда она вернулась, то обнаружила, что мотыльки полностью облепили колбу от препарата и попытались хоботками выпить ее содержимое.

Этот случай стал поводом для осмысления образа мотылька как метафоры преображения — ведь именно это насекомое способно полностью перевоплотиться, дважды изменив не только свое тело, но и мозг. Подобная метаморфоза внутри одного вида кажется невероятной, тем более если представить ее на примере человека. Бабочка проходит три стадии своего существования, меняя при этом полностью половую, пищеварительную и нервную системы. Что-то в этом есть схожее с превращением, которое совершают трансгендерные люди.

— Расскажи, как и где ты создавал этот проект.

— В начале 2021 года я стал участником резиденции в Базеле, во время которой собирался начать новый художественный проект про эвтаназию. Однако из-за пандемии его реализация стала невозможной. Тогда я вспомнил историю своей подруги из Парижа и обнаружил недалеко от города один из самых больших зоопарков в Европе. Там были воссозданы различные условия обитания животных, а также присутствовали два сектора: один — посвященный мотылькам и другим насекомым, а другой — ночным животным, в том числе отряду рукокрылых. Я договорился о его посещении. Так как это был период пандемии, зоопарк был закрыт для посетителей, но для меня его открыли. Сотрудники провели мне экскурсию и ушли. Мне кажется, это был самый счастливый момент за последние два года в моей жизни. Я один бродил по зоопарку. Животные меня совсем не пугались, так как за последние шесть месяцев единственными людьми рядом с ними были смотрители. Это очень интересная ситуация: обычно в зоопарке много людей, и животные прячутся или смотрят на людей от скуки. Но тут все было совсем по-другому: животные подбирались ко мне, думали, что я пришел их кормить, потом понимали, что нет, и немного ругались, потом прибегали опять. Это была целая гамма реакций — и страх, и интерес, и игра, и настороженность, и любопытство; в общем, я никогда не видел, чтобы животные себя так вели, особенно если это ехидна или капибара. Почти все животные в этом зоопарке родились и выросли в неволе, и без людей им некомфортно, слишком тихо. Чтобы сохранить баланс шума, им включали громкую музыку, при этом это было обычное радио. Ты ходишь по пустому зоопарку, а к тебе подбегают животные под песни Бритни Спирс.

— Как ты вообще относишься к зоопаркам? С одной стороны, в своем творчестве ты пытаешься отрефлексировать антропоцентрическую парадигму отношений между человеком и природой, а с другой, явная критика зоопарков у тебя отсутствует.

— Это сложный вопрос. На первый взгляд, зоопарки — это зло, ведь животные в неволе страдают. Часто это действительно так, но все зависит от конкретного зоопарка. Например, швейцарский зоопарк занимается разведением ночных животных, многие виды просто бы вымерли и перестали существовать. Есть международная программа по разведению и сохранению редких видов, в этой программе участвует более 500 зоопарков; кстати, они очень хвалили и Московский зоопарк, хотя признают, что он очень старый и его инфраструктуру надо менять. Если бы не было таких зоопарков, то у нас было бы еще меньше видового разнообразия. Но важно, как ухаживают за животными, как содержат их, какие условия предоставляют. Это этический вопрос: ты хочешь, чтобы они вымерли, или ты хочешь, чтобы они страдали и жили в стесненных условиях? Сложно ответить. Идеально было бы просто прекратить все вырубать и уничтожать.

— Собственно, storytelling выставки начинается именно с зоопарка. Зрители видят, как в нем зарождается некое существо, которое уже появлялось в твоих других видеоработах. Расскажи, кто или что это.

— В проекте его играю я сам. Это было сложное для меня решение — я не работал до этого с образом человека совсем, да и со своим телом у меня отношения напряженные, поэтому снимать себя без одежды и в женской маске было очень непросто. Я помню, что подумал об этом во время закрытия Венецианской биеннале в 2019 году, когда делал проект с рыбками цихлидами, которые в течение выставки меняли пол. Собственно, первую сцену я снял, находясь внутри этого аквариума в окружении цихлид. И с этого зародился проект про Другое, про странность и инаковость. Возник этот персонаж, который странно двигается и выглядит. Он обнаженный и абсолютно несексуальный, даже антисексуальный. Он скрюченный, горбатый, некрасивый, угловатый. Такая квинтэссенция Другого.

— Но все-таки утверждать, что это проект про трансгендерность, не совсем верно?

— Трансгендерная тема — это лишь один из частных случаев того, о чем я хочу рассказать. Все-таки это история про любого человека, потому что в жизни каждого случаются ситуации, когда мы чувствуем себя Другими. Ты можешь быть альбиносом, совершать трансгендерный переход или каминг-аут: это сделает тебя Другим, особенно в России. Но Другим также можно стать и просто на мероприятии, где все будут одеты в черное, а ты будешь в розовом. И ты будешь чувствовать себя Другим, и самое плохое, что общество тебе об этом напомнит. Или ты был худым, а потом стал толстым. Или же может произойти обратное превращение: из толстого в худого. Подобные трансформации происходят постоянно. Тут важен только вопрос диапазона: насколько общество остро на это реагирует, как оно тебе показывает, нравится ему это или нет. Я, как и любой человек, тоже себя постоянно чувствую Другим.

— Давай вернемся к проекту. Один из залов экспозиции превратился в тотальную инсталляцию под названием «Вольер для трансформации», в которой ты обращаешься не только к визуальному медиуму, но и к перформативному. Расскажи об этом поподробнее.

— Это такая тотальная инсталляция, в которую интегрирован перформанс. Важно, что вдоль плинтуса первых двух залов галереи стелется керамическая плитка. Она может показаться незаметной, но это деталь, которая начинает создавать атмосферу и визуальный язык пространства. В инсталляции присутствует металлическая отполированная кушетка, которая, с одной стороны, отсылает к медицинскому дискурсу, напоминая то ли гинекологический стул, то ли операционный стол, то ли медицинское стоматологическое кресло, а с другой, сама по себе похожа на несуразное существо насекомоподобного вида. У кушетки неверные пропорции, поэтому, когда вы находитесь рядом с ней, вы уже ощущаете диссонанс на интуитивном уровне. С этим странным объектом взаимодействуют перформеры, чья хореография напоминает три стадии развития мотылька: личинку, гусеницу и имаго. Это уже не человек, но это еще не насекомое. Какое-то пограничное состояние, некая субстанция, существо, creature.

Важно, что между перформером на кресле и зрителями существует невидимая перегородка, будто прозрачное стекло, как в вольерах или террариумах с животными. Перформеры никак не взаимодействуют со зрителями, они живут в этом вольере, внутри которого происходит процесс трансформации.

— Получается, что в этом проекте ты выступаешь не только как визуальный художник, но и как хореограф. Расскажи, почему ты решил обратиться к этому виду искусства.

— Это уже не первый мой проект с танцем и движением, где я разрабатываю хореографию совместно с перформерами. Я много изучаю повадки насекомых и других животных, беру какие-то паттерны и пытаюсь прорабатывать их с танцовщиками. Хореография присутствует как в центральной видеоработе на втором этаже, так и в самой экспозиции. Как я сказал ранее, часть видео снималась в зоопарке, а другая снята в Москве с тремя современными танцовщиками и одним вогером. Мы снимали видео в течение четырех дней по девять часов. За это время сформировался особый телесный язык. Поэтому в Петербурге, когда я работал с перформерами в экспозиции, я показывал им движения, которые мы уже придумали. Каждый из танцоров пытался прожить их на кушетке самостоятельно, прислушиваясь к моим комментариям.

— Центральной работой проекта стала трехканальная видеоинсталляция, в которой воссоединяются все истории: зоопарк, подруга из Парижа, перформанс, андрогин. Расскажи об этой работе подробнее.

— Видеоработа была создана в Швейцарии и России. Бессмысленно пересказывать видео. Все-таки его нужно увидеть. Наверное, важно сказать, что работа была создана огромной командой. Перед входом в зал с видеоинсталляцией находится целый список имен людей, которые мне помогали или участвовали в создании проекта. Это были художники, кураторы, перформеры, монтажер и, конечно, две галереи — Anna Nova и Fragment.

До этого я считал, что художник должен делать все сам. Это такая доминирующая традиционная позиция. Ты — своего рода машина производства. Только сегодня, когда все осознали эффективность синергии и командной работы, это уже не работает, особенно когда ты хочешь делать масштабные проекты. Просто физически невозможно сделать все самому. Я пытался работать самостоятельно над этим проектом, но у меня не получилось. Так я начал обращаться к другим людям. Появились перформеры, появились танцоры, появились операторы, с которыми нужно было выстроить свой диалог. Мне было сложно перестроиться на видео, так как я очень долго мыслил языком инсталляции. До сих пор считаю, что я не мыслю формами кино. Даже обращаясь к видео, я все-таки создаю инсталляционное пространство, среду, куда запускаю танцоров, животных, свет, музыку — и там начинает что-то происходить.

— Интересно получается. Ты как будто берешь на себя роль уже не просто художника, а режиссера, который руководит различными медиа: визуалом, хореографией, светом, монтажом и звуком.

— Кстати, отдельная история со звуковым сопровождением. Мой друг из Берлина — композитор Алексей Коханов написал музыку для видео. Это настоящий sound art, созданный на основе звуков, которые издают мотыльки и летучие мыши, а также аудио, обычно используемых в научно-популярных передачах про животных.

— Особой поэтикой в проекте обладает синий цвет. Он появляется и в видео, и в инсталляции. Расскажи, что он означает.

— Синий ультрамарин, International Klein Blue, который используется в выставке, — это доминирующий цвет. Одна из историй, послуживших его появлению, — освещение в вольерах для ночных животных, в том числе в швейцарском зоопарке. В видео присутствуют оригинальные кадры, снятые там. Этот цвет воссоздает ночные условия в дневное время, благодаря которым животные становятся активными. Когда люди уходят, у них начинается ночь: им включают свет, и они засыпают. Это тоже очень интересно, как человек трансформирует жесткую природную структуру.

Вторая история, связанная с этим цветом, — это серия опытов над стаями рукокрылых. В ходе эксперимента было взято по одной особи из двух колоний. Одну летучую мышь покрасили полностью в синий цвет, а у другой — только крыло. Затем обеих вернули в свои стаи. Первая, полностью покрытая краской, стала изгоем: другие летучие мыши игнорировали ее, но не проявляли агрессии. Вторую же, с одним синим крылом, стая восприняла как уродца, опасного чужака, поэтому начала преследовать ее и атаковать. Ряд подобных экспериментов предлагает новую точку зрения на проблему Другого и указывает на наличие уровня толерантности среди других видов, грань между «своим» и «чужим». В этом эксперименте оба существа — Другие, но одно похоже на «своих», от этого его еще больше ненавидят, а другое совсем отличается, и поэтому на него не обращают внимания. Чем-то похоже на механизм возникновения агрессии в человеческом сообществе. Тоже история про то, с какой нетерпимостью мы сталкиваемся, особенно если отличие бросается в глаза.

— Тема нетерпимости и толерантности в России сейчас становится предельно острой. Если бы ты показал этот проект где-то в Европе, он наверняка не получил бы того резонанса, какого тебе хотелось?

— Наверное, да. Мне важно показать этот проект именно здесь, в России, потому что тут есть странная культивация агрессии к инаковости и, конечно, существуют законы, которые направлены на притеснение ЛГБТК-людей. Стирание всего того, что отличается, попытка сровнять все в гладкую поверхность — это, на мой взгляд, наиболее ужасно, но, когда живешь в такой среде постоянно, порой даже перестаешь это замечать. Даже когда ты приходишь в обычный продуктовый магазин, сталкиваешься со взглядом продавщицы, а на тебя надето что-то необычное, она обязательно даст об этом знать. Это ненормально, поэтому нельзя сидеть сложа руки. Мне кажется, что, если каждый из нас захочет изменений, что-то может произойти. Огромная странная тенденция к агрессии преобразуется в интенцию к толерантности и принятию. Или хотя бы к отказу от агрессии. Не нужно всех любить, но и не нужно унижать, избивать, сажать в тюрьму.

— Твоя предыдущая персональная выставка в галерее проходила в 2018 году. На наш взгляд, она кардинально отличается от того, что ты показываешь сейчас.

— Думаю, да. Во-первых, я прожил почти три с половиной года в Европе, и этот опыт сильно повлиял на уровень моего профессионализма. В России многие вопросы и нюансы производства искусства находятся на совершенно другом уровне. Это не хорошо и не плохо, просто так сложилось. В Европе, например, многолетняя история переработки мусора, поэтому они обсуждают экологию уже с другой позиции. У нас это только появляется. Та же гендерная проблематика, которую они уже отрефлексировали, феминизм, который у них уже давно всеми признан, гомосексуальные браки. В европейской повестке обсуждаются уже другие вопросы. Ты смотришь как будто в будущее, это плодотворно. Это повлияло на мое искусство: я стал мыслить более масштабными категориями и медиа. Раньше это были объекты, сейчас это тотальные инсталляции, видео, перформанс. Другой уровень. В последнее время я начал думать, что, возможно, это превратится в сценографический проект, в какой-то странный перформанс или театральный спектакль, в нечто большее. Я оцениваю это как очень значительное и хорошее изменение.

А во-вторых, я просто повзрослел. Конечно, жизнь в Европе повлияла на меня, и именно с ней я ассоциирую свои изменения. Но никто точно не знает, что бы было, если бы я жил здесь. Может быть, я бы сел в тюрьму, как Юлия Цветкова, за какие-нибудь невинные картинки и моя судьба сложилась бы совсем по-другому.

— То есть этот проект — это в какой-то степени результат и твоего личного преображения или даже превращения?

— В какой-то степени да. Когда я начинал этот проект, я был в тяжелом психологическом состоянии: последние два-три года были сложным периодом для меня. Конечно, я вышел из него намного сильнее, мощнее, уже преображенным и точно более открытым. Я начал взаимодействовать с людьми. Раньше это давалось мне с трудом — не только в искусстве, но и в обычной жизни. Сейчас это изменилось. Можно сказать, что этот проект меня преобразил.

— Помимо цельной истории, состоящей из видео, перформанса и тотальной инсталляции, ты показываешь и объекты искусства, созданные в традиционных медиа, — серию холстов и керамическую скульптуру. Расскажи историю их появления.

— Это новые работы, созданные специально для выставки «Мотылек и летучая мышь летят на свет». Это рефлексия, выраженная в физической материи. Я беру за основу большую тему, работаю над ней, делаю видео, инсталляцию. Я много общаюсь с людьми, слушаю, читаю их довольно тяжелые истории. Это люди, которые исключены из социума: например, транс-персоны, секс-работники, люди, которые подвергались насилию. Все эти истории я будто пропускаю через себя, пытаюсь их переварить. Керамика и живопись являются для меня как раз неким медитативным процессом. Это не побочный продукт, а неотъемлемая часть проекта. Скорее процесс исследования, нежели результат. И в керамических и живописных работах, представленных на выставке, этот процесс можно увидеть.

— Последний вопрос из анкеты Марселя Пруста: если бы ты был животным, то каким?

— Забавно, но обычно я задаю этот вопрос людям. У меня такое странное социальное исследование. Обычно мне отвечают, что хотят быть собакой или кошкой, потом уже — лошадью, птицей, дельфином. У меня есть прям топ-10 животных и существ, которыми хотят быть люди. Обычно это милые животные, нравящиеся всем. Тоже интересный феномен, связанный с проблемой Другого, так как даже в мире животных для нас есть те, по отношению к которым мы испытываем фобии и агрессию, а есть те, которым мы хотим помогать, которыми хотим любоваться и т.д.

Если говорить обо мне, то я бы хотел быть змеей. Мне кажется, что это дико красивое и умное животное. Змеи могут сидеть, ничего не делать, потом вдруг начать охотиться очень разными и интересными способами. Мне нравится одна конкретная змея — мангровая водяная кобра. Она живет в мангровых лесах и может плавать, ползать по суше и по деревьям. Питается она рыбой. Это одна из самых ядовитых змей в мире. Но при этом она очень красивая, лазурного цвета.

Понравился материал? Помоги сайту!