© «Радикальные грезы»Бурлюк: Иногда кажется, что работа в бюджетной культуре учит не мыслить, но изворачиваться. Инфраструктурно все плохо: система работает действительно вопреки, и не только потому, что нет денег, специалистов или техники, а потому, что в нынешних условиях невозможно выполнить тупые операционные задачи. Вовремя купить билеты на поезд или самолет, провести договор за три дня, заплатить художнику предоплату, а не ждать, как там в итоге случится в казначействе. Бюджетный сектор создан так, что он, по сути, выталкивает в серую зону. Я не только про закупки: самые простые договоры услуг, даже покупка шрифта или аккаунта в Zoom — это настолько неудобно или вообще невозможно, что проще сдаться и ходить в офис с девяти до шести, чтобы обслуживать текучку, сдавать план и отчет. Но если есть программные цели и решимость работать реально, то это всегда личный риск. Увольнение, проверка, срыв сроков, ошибка, черный список. (Теперь к этому риску добавился и статус иностранного агента.)
Будрайтскис: Если вы связаны с распределением государственных ресурсов, то становитесь автоматически уязвимы. Сама причастность к государственным средствам является сегодня механизмом контроля, который помогает гарантировать вашу политическую лояльность. В России в сфере государственной культуры это работает совершенно безотказно. Даже если вы делаете все по правилам, но будет запрос на ваше политическое преследование, то причины найдутся в любом случае, и неучастие в махинациях вам тоже ничего не гарантирует. Особенность российской ситуации состоит в том, что правила постоянно меняются. Вот людям сегодня казалось, что они играют по правилам, а на самом деле они просто не заметили, что правила изменились и это уже не так.
Еще один вопрос — о компромиссах и связанной с ними самоцензуре, которая часто проявляет себя на бессознательном уровне. Многие задним числом, еще не получив никакого упрека сверху, начинают думать, насколько готовящийся проект соответствует или не соответствует политическим или моральным стандартам. Кстати, знаменитый телеграм-канал CULTRAS успешно работает с этим страхом: непонятно, что будет, если ты проигнорируешь то, что там пишут. Канал капитализируется за счет того, что большинство институций все же не решается игнорировать эти доносы. Причем это происходит не только в государственных институциях, но и в частных. Разница в их поведении последние годы начинает размываться благодаря характеру частного капитала в России, гарантии собственности которого определяются не законом, а волей тех или иных государственных акторов. Таким образом, процессы самоцензуры быстро распространяются на территорию частных культурных институций. Главный вопрос в том, как определить, где действительно необходимо пойти на компромисс, а где этот компромисс существует только у нас в голове. Следование воображаемой модели компромисса фактически только ухудшает ситуацию и демонстрирует растущие возможности реальной цензуры.
Бурлюк: Разве тактический компромисс — это не стратегия любой политики?
Будрайтскис: Стратегия любой политики — это попытка соотнести свои цели с реально существующими обстоятельствами. Компромисс предполагает, что две стороны, имеющие разные цели, приходят к соглашению, основанному на текущем балансе сил. Но если одна сторона просто наступает, а другая отступает — это не компромисс, а капитуляция. Когда мы отступаем без боя или полемики — это нельзя назвать компромиссом. Компромисс — это ситуация, в которой мы достигаем временного равновесия. Если какой-то канал что-то пишет и после этого мы сразу отменяем выставку — я не думаю, что это компромисс.
Жук: Говоря о законодательных аспектах, я бы добавила, что мне не нравится то, что не учитываются позиции неграждан РФ. У меня беларуский паспорт, и мне трудно участвовать в жизни разных институций. Можно просто посмотреть на названия номинаций и грантов. Как правило, они звучат следующим образом: «Лучший российский художник», «Программа поддержки российских художников», «Рейтинг самых влиятельных российских художников».
Такая сфокусированность на поддержке культурных работниц и работников исключительно с российскими паспортами идет в параллель с имперскими амбициями российских властей (события в Украине, поддержка режима Лукашенко в подавлении беларуских протестов). При этом большими институциями (не только культурными, но и банковскими) пространство бывшего СССР рассматривается как пространство расширения своего влияния. Например, инициативы Белгазпромбанка в Беларуси [1] или поддержка «Гаражом» центра «Целинный» в Алма-Ате.
Лучшая стратегия в этом случае — писать, что ты живешь в Москве, и не упоминать свое гражданство. Я думаю, это обусловлено тем, на что институции получают деньги. Гранты получаются территориально: например, на развитие российских межрегиональных связей или на дружбу между Швецией и Россией. Некоторые кураторы и кураторки записывали меня как московскую художницу, чтобы я где-то могла поучаствовать. Возникает вопрос: что означает эта привязка к месту? И как, будучи мигранткой в этом состоянии «между», сосуществовать с этой зацикленной на национальном инфраструктурой?
Когда-то в студенческой столовой Королевской академии искусств я участвовала в коллективном обсуждении сложностей получения шенгенских виз. И одна из участниц спросила: «А что такое виза?» Оказалось, что у нее шведский паспорт и бюрократия получения виз полностью отсутствует в ее жизни. Незнание того, что такое виза, можно сравнить с незнанием о том, что российский паспорт на территории РФ — это незаметная привилегия в доступе к ресурсам, работе, поддержке.
Илона Войтковская: Да, сфера художественного труда часто прекарная, то есть она оказывается за пределами трудового законодательства. И это ведь не только сфера искусства. Я — исследователь трудового права, но у меня, например, нет российского гражданства. Я чувствую все прелести статуса трудящегося-мигранта: неравный доступ к рынку труда, формальные барьеры и предубеждение со стороны работодателей. Почти все мигранты оказываются в прекарной ситуации.
Недовольства у мигрантов больше в сравнении с местными работниками, поскольку их условия труда зачастую хуже. Кроме того, мигранты вынуждены дополнительно бороться со стереотипами, грубостью и преодолевать бюрократию, чтобы просто попасть на рынок труда.
Мигранты — это мощный источник сил для трудового протеста. На прошлой встрече Дина затронула тему протестов курьеров в период пандемии, и это очень яркий пример недовольства иностранцев, вылившегося в коллективный протест против обмана со стороны платформы. Важно понимать, что курьеры «на бумаге» — не работники, а самозанятые или «независимые» исполнители», а платформа «на бумаге» — посредник, а не работодатель. Забастовка для тех, у кого нет статуса «работника», формально как бы невозможна: закон предусматривает право на забастовку только для тех, у кого есть трудовой договор. Но по факту курьеры повели себя как работники и объявили забастовку, а платформа вынуждена была взять на себя роль работодателя и выплатить им зарплату, которую не заплатил участник платформы. Большинство курьеров были иностранцами, которых достали обман и пренебрежительное обращение, и, если бы не они, протест мог и не состояться. И важно то, что они не сковывали себя формальными рамками, а пользовались тем, что без них платформа останется без клиентов, то есть без дохода.
Вот такие протесты «неработников» — это то, что отражает параллельную трудовую реальность: есть фактические нарушения прав трудящихся, и эти люди не молчат, даже если они «неработники». Не нужно молчать, если вам как художникам не платят за труд. Эффективный способ консолидации для художников — это действующие альтернативные профсоюзы. У них есть опыт общения с работодателями, они могут выступать от лица многих и пользоваться наработками разных форм альтернативных протестов. Художники не коммуницируют с профсоюзами, хотя это реально может помочь наладить коммуникацию с работодателями и улучшить условия труда.
Спесивцев: Хотел тут вернуться к бюрократии и препятствиям, которые возникают на пути того, чтобы сделать какое-нибудь событие. Если мы проводим онлайн-дискуссию, например, то оформлять на каждого иностранца-участника СНИЛС невозможно. Я как человек с нероссийским паспортом все время спотыкаюсь о бюрократию российских институций — все они хотят от меня какой-то неподъемной официальности, несопоставимой с моими ресурсами. В связи с самозанятостью сейчас появился общий тренд спихивать всю бюрократию на конечных исполнителей. При этом такой вид сотрудничества предлагают институции, у которых есть юридические отделы. И никакой юридический отдел мне не может помочь. Отсюда возникает вопрос: это с помощью законов так пытаются регулировать клапан поступления культуры из-за рубежа? Или это система тотального контроля всех и возможность прижать ногтем неугодных? Если система сконструирована таким образом, что ты всегда уже про∗бавшийся, хотя ты еще ничего не сделал, то она будет использоваться в репрессивных целях.
Безуглов: Мне кажется, это очень валидный тезис и очень хорошо соотносится с законопроектом о просветительской деятельности. Ограничение форматов просветительской деятельности, которое производится изнутри, но подается как страшное нечто из-за рубежа.
Войтковская: В силу потребительского подхода к труду мигрантов бюрократические регламенты в сфере миграции не видят разницы в том, художник ты или дворник. И, чтобы легализоваться, ты скорее станешь дворником, чем художником, потому что дворники по регламенту нужны, а художники — нет. Независимому творческому человеку, который хочет применять свой талант, а не только преодолевать бесконечные бюрократические барьеры, часто остается прекарная занятость до момента получения паспорта гражданина РФ.
Ищенко: Еще по поводу законодательства. Тендерная система в государственных музеях очень сильно бюрократизирует процессы. Вам нужна застройка выставки, вы выставляете это задание на тендер и должны выбрать ту компанию, которая предложит минимальную стоимость. Но мы все знаем, что даже застройка выставки — это довольно творческий процесс, не просто правильно прикрутить гипсокартон. И мы знаем, что все равно стараются сделать так, чтобы выбрать надежных и знакомых подрядчиков. И если тендерная система, наверное, может реально работать, если это вопрос поставки автомобилей для депутатов, то в контексте культурных задач это вообще не работает, а только усложняет все.
Спесивцев: У меня появилась мысль, что категории прозрачности/непрозрачности — тактические. В зависимости от того, с кем вступаешь в альянс, хочется прозрачности или непрозрачности. С одной стороны, требование прозрачности часто используется как инструмент давления — как в случае с борьбой за гонорары и нормальные условия труда, а с другой стороны, непрозрачность важна как возможность построения своих собственных институций, которые существуют перпендикулярно государственным. Этот тактический или инструментальный характер непрозрачности я хотел бы отметить.
[1] Про капитал с российскими корнями в беларуском культурном поле можно почитать Aleksei Borisionok — «Arresting Images, Arrested Bodies» и Vera Kavaleuskaya — «“Rich, Intelligent and Well Developed”: on Art, Gas Pipe and a Nonlocal Bank».
