— Расскажите о себе как о художнике, музыканте и режиссере. С чего начался ваш интерес к искусству? Как вы поняли, что хотите объединить разные медиа? Каков был первый опыт синтеза искусств?
— До того как я научился музицировать или обращаться с камерой, моим главным инструментом был голос. Потом наступил момент, когда я научился писать тексты, и в сочетании с мелодией они стали первой формой, в которой я смог выразить себя в искусстве.
Когда я стал старше, я начал писать песни на валлийском и английском языках — рассказывать собственные истории, соединяя голос и поэзию. А затем стал выпускать собственные музыкальные клипы. Именно так я попал в кинопроизводство.
Сейчас я в очень большой степени воспринимаю себя как междисциплинарного художника, хотя в целом вижу себя как рассказчика. Самая освобождающая вещь во время работы на пересечении разных медиа заключается в безграничности художественного взгляда. Здесь нет привязанности к тому или другому виду искусства: создавая историю, вы открываете для себя множество путей для изучения и выражения своего замысла.
— Каким вы видите свое место в современном искусстве?
— О своем месте на какой-то большой сцене или в каком-либо движении я не думаю. Это решать другим. Моя задача — убедиться в том, что каждый раз, когда я что-то создаю, процесс идет именно так, как мне нужно при том количестве ресурсов, которым я в данный момент располагаю. Счастье от результата, ощущение, что произведение получилось лучшим из возможных, — вот что зависит от художника. Как только произведение завершено, оно начинает жить собственной жизнью, и то, как его воспримут другие, уже за пределами сферы моего контроля.
— Почему вы заинтересовались русским искусством?
— Меня всегда, еще с юности, интересовала советская эстетика — от архитектуры до одежды и истории. Когда я впервые (в 2012 году) посетил Россию, я влюбился и в то, насколько советское здесь все еще укоренено, и одновременно в то, как люди и пространства ведут борьбу за то, какие части своей истории отпустить и за какие части держаться. То же самое происходит и в моей стране, в Уэльсе.
В мой первый приезд я начал знакомиться с работами Малевича, Кандинского и ранних русских абстракционистов, а в последний раз, когда был в России, попал на выставку Репина в Новой Третьяковской галерее. Мне нравится, что на улицах Москвы ощутима и одновременно очень размыта граница между искусством и повседневной жизнью.
— Как вы впервые начали работать с русскими художниками?
— Я давно дружу с писателем Николаем Болошневым. Мы много лет сотрудничаем, в частности, с его художественным объединением «Станция Дно». Эта работа связана в том числе с музыкальным переосмыслением творчества некоторых русских поэтов. Я написал вещь, в которой стихотворение Дмитрия Пригова интерпретировалось как панк-песня, а однажды продекламировал стихотворение Бориса Рыжего на английском — и снял на эту тему видео на заброшенной индустриальной железнодорожной станции в Уэльсе.
Сотрудничал я и с фантастической художницей-иллюстратором Эми Кур. Она сделала несколько работ по мотивам моих песен, и мне понравилось, как она интерпретировала мои музыкальные послания.
Затем, когда я в последний раз был в Москве на съемках с Викторией Ломаско, мне посчастливилось провести день с художником Павлом Отдельновым, и поэтому я снял фильм о его работе под названием «По следам призраков».
— Что общего и отличного между российским и британским художественными сообществами?
— Эмоции универсальны. Куда бы вы ни отправились в этом мире, люди будут испытывать счастье, печаль, сожаление, любовь, страх и так далее. Но что отличается в каждой стране, так это причины, по которым возникают эти эмоции. И для меня как для художника очень интересно путешествовать по разным странам, встречаться с разными художниками и видеть, что их мотивирует. Я работал не только с российскими художниками, но и с художниками Каталонии, связанными с местным движением за независимость.
Я сам родом из Уэльса и не отождествляю себя с британцами. Если говорить об общих чертах между валлийцами и русскими — нас объединяет наше некогда великое промышленное наследие, объединяет то, как сообщества в наших странах, которые прежде так сильно опирались на индустрию и зависели от нее, пытаются адаптироваться в постиндустриальном мире.
— Расскажите о фильме «Последний советский художник» — как и для чего вы решили его сделать? Что было самым сложным?
— Фильм представляет собой камерный портрет Виктории Ломаско и дает представление о ее мышлении, о том, как она ощущает мир в качестве художницы. Это моментальный снимок ума и души художника.
Мой фильм в очень большой степени представляет собой DIY-кино. Самая большая трудность для меня заключалась в том, чтобы работать полностью самостоятельно, без бюджета, без команды, без денег: только я и маленькая дешевая камера. С одной стороны, это здорово, потому что такие условия позволяют проявить гибкость, а это важно, когда следуешь за кем-то вроде Виктории, потому что ее стиль работы требует всегда, что называется, находиться «в моменте». Однако есть и обратная сторона: она состоит в том, что автору приходится брать на себя большую часть ответственности. Вместо того чтобы думать об одном главном элементе работы — например, о том, какие вопросы вы хотите задать, — вы должны думать о том, как выбрать локации, о звуковом оборудовании, о камере, об объективах и так далее.
Я очень благодарен Николаю Болошневу, который присматривал за мной, когда я был в Москве, и предложил мне место для ночлега. Для меня это означало, что я справлюсь со своей задачей.
— О чем ваш фильм? Получилось ли у вас выразить то, что вы хотели?
— Фильм застает Викторию в действительно важный момент ее жизни. Поскольку ее работа постепенно начала получать широкое международное признание, она стала больше путешествовать, думаю, это заставило ее заново переосмыслить отношения со своим прошлым, и зритель видит, как ее восприятие меняется. В фильме запечатлены элементы этого процесса — это глубоко проникновенный образ художницы, борющейся с тяжелым грузом истории в критический момент своей карьеры. Я хотел создать моментальный снимок ее осознания, ее способа размышлять об обществе, которое ее сформировало.
Я очень хорошо понимал, что не хочу снимать фильм о себе и моих собственных впечатлениях о Виктории. Мне очень хотелось, чтобы фильм прозвучал как ее собственный голос. Поэтому главной задачей для меня стало создание условий, в которых Виктория чувствовала бы себя достаточно комфортно, чтобы поделиться со мной этими историями.
Затем, уже на этапе редактирования, задача состояла в том, чтобы сделать отбор, не раскрывая абсолютно все обстоятельства ее жизни и работы, но показывая главные из них, позволяющие понять, что ей движет. Но мне бы очень хотелось, чтобы жители России посмотрели фильм и задумались о своей собственной жизни и о том, как на них влияет искусство.
Кроме того, как музыкант я очень хотел, чтобы музыка провела нас через ее эмоции и через все события, происходящие на экране. Вот почему я сам написал всю музыку. Одна из моих любимых сцен, где заметно взаимодействие музыки и изображения, — это сцена, когда Виктория исследует метро. Я чувствую, что они идеально сочетаются.
— Как вы воспринимаете работу и жизнь Виктории Ломаско?
— Я люблю работы Виктории, поэтому и захотел что-то о ней сделать. До этого мы вместе работали над несколькими проектами и, надеюсь, сможем в будущем продолжить. Что мне нравится, так это непосредственность ее произведений, то, как ей удается запечатлеть повседневную жизнь, опираясь на собственное неповторимое видение мира. Для меня она — один из самых поразительных иллюстраторов XXI века, и я призываю всех потратить некоторое время на изучение ее работ.