Медленно опуская все на свои места

Мне подарили каталог выставки под названием «2020: перспективы вечности» (лат. «2020: Mūžības perspektīva», англ.: «2020: A Perspective on Eternity»). Так тот год для меня и окольцевался, точнее, его главный сюжет — вирусная гибернация и тихий распад мира. Выставка обещала перспективы вечности, а «корона» пришла и открыла нам актуальные перспективы хрупкости и непрочности.

На «2020: перспективы вечности» я был в Латвийской национальной библиотеке в начале марта прошлого года. Она открылась незадолго до того; в те дни на востоке и западе от Балтии нарастали страх и паника: с рокового дня, когда в пожилом уханьце обнаружили неведомую миру заразу, прошло чуть больше двух месяцев. Италия болела уже вовсю, замирала жизнь и в других местах. Но в Риге Национальная библиотека еще работала, и выставка текст-группы «Орбита» была открыта. Ее закроют через несколько дней после моего визита.

В темноватом зале, где расставлены 19 черных столбов, увенчанных стеклянными шарами, медленно перемещалось несколько человек. Двое, наверное. Или трое. Уверен, устроители на то и рассчитывали — на ощущение пустоты, размеренности, легкой непосюсторонности: мир, который то ли кончился, то ли подходит к концу, но неспешно. Без излишних эмоций встает на изначальное свое место. При этом мир не древний, а нынешний. В 19 стеклянных шарах замурованы образцы самой разной продукции, несущей в себе информацию, — в основном печатной продукции: книги, журналы, буклеты, театральные афишки, билеты и проч. Плюс парочка носителей электронных. Самое главное — все это вещи уже 2020-го: мол, вот оно, свеженькое, с пылу с жару, тут же поставленное на медленную дорожку, которая движется к вечности. Перемещение к вечности сопряжено с порчей, разрушением, распадом. Самое замечательное на выставке было, конечно, неистощимое разнообразие, с которым художники тщательно предавали разложению свои экспонаты. Некоторые образцы предварительно были подвергнуты действию солнечных лучей, другие — влаги, третьи покрыты отходами тараканьего метаболизма, на четвертых вырастили грибы, а пятые и вовсе волшебным образом предоставили свои материальные тела для начала процесса кристаллизации. В общем, распад прекрасен — когда он не касается тебя самого, конечно. В начале марта 2020-го посетителям Латвийской национальной библиотеки была дана возможность понаблюдать распад самых свежих носителей Информации, Знания и Прогресса так, будто это древнеегипетские папирусы или пожелтевшие от времени книги из какой-нибудь забытой в подвале гимназической библиотеки позапрошлого века. Но обернулось все по-иному — и для выставки, и для посетителей ее. Первую закрыли, вторых отправили под замок на долгие месяцы. Не журналы, книги и рекламки из супермаркета, а мы сами стали подвергаться долгосрочному воздействию изоляции, это мы оказались в стеклянных шарах локдауна. Разве что грибы из нас не растут, хотя как знать, как знать… Оттого сегодня особенно забавно рассматривать каталог этой — как оказалось, мистически-зловещей — выставки.

На самом деле затея была вроде о другом — вполне в духе «Орбиты». Так что пришло время сказать о том, что такое дух «Орбиты» и что такое сама «Орбита». Начну со второго. «Орбита» была создана в 1999 году и на сегодняшний день состоит из четырех постоянных членов (Александр Заполь, Артур Пунте, Владимир Светлов, Сергей Тимофеев) и двух, так сказать, «мерцающих участников», которые либо появлялись время от времени в ее рядах, либо до сих пор появляются (Жорж Уаллик, Семен Ханин). Слово «текст-» в самоописании «Орбиты» говорит о том, что лексический элемент все-таки считается ее членами важнее визуального или звукового; однако, если поверхностно ознакомиться с продукцией группы, начинаешь сомневаться, что это так. «Орбита» делала и делает инсталляции, перформансы, чтения под разного рода шумы, включая как бы «музыку» (контрабас, саксофон, гитара, электроника), снимает видео, производит аудиозаписи. Все так. Но, с другой стороны, их трудно определить как просто «художников», даже «современных». Если попытаться серьезно проанализировать орбитовское творчество, к мысли о приоритете «слова», точнее — «текста», все-таки возвращаешься. И не только из-за того важного обстоятельства, что «Орбита» — это еще и издатели (причем изначально издатели, ибо объединились в 1999-м для выпуска одноименного альманаха) и своих вещей, и чужих. «Текст» у «Орбиты» предшествует звуку или визуальному образу как исходная позиция, откуда начинает разворачиваться дальнейший арт-сюжет — даже если в итоге стартовая точка будет отброшена, подобно тому как Чехов, обучая начинающего беллетриста, советовал ему выбрасывать первый абзац рассказа. Даже отсутствующий текст присутствует в орбитовской арт-продукции своим отсутствием или намеком на присутствие. За двадцать с лишним лет существования «Орбита» издала более сорока поэтических, прозаических книг и альманахов, арт- и фотоальбомов и прочей печатной продукции. Десятки собственных выставок (групповых и отдельных членов группы в различных коллаборациях), участие еще в десятках, а также в фестивалях, культурных программах, разнообразных биеннале, не говоря уже об обычных поэтических чтениях. Наконец — и это исключительно важно для времени и места, о которых мы ведем речь, — хотя «Орбита» объединяет русскоязычных авторов, она существует на латышском не меньше, чем на русском: среди ее изданий есть книги на латышском и билингвальные (латышский и русский, латышский и английский) издания. В Латвии, где национально-культурный, особенно лингвистический, вопрос доведен до состояния чуть ли не самой важной политической проблемы страны, «Орбита» являет собой пример идеального существования не «поверх национальных барьеров», а как бы вообще без каких-либо границ. Язык в таком случае становится не маркером политической лояльности и даже идеологической заряженности, а вопросом свободного выбора, причем прагматического — с эстетической точки зрения, конечно.

То есть, если попросту, перед нами не несколько поэтов, в какой-то момент решивших заняться визуальными затеями. И не группа современных художников, пописывающих стишки. Главное в «Орбите» — при изначальности слóва все-таки — это неразложимость их продукта на «словá» и «образы»: они делают что-то свое, специальное, используя то одно, то другое медиа, а часто и оба сразу. Причем речь не обязательно идет только о созданных ими самими словах и образах: «Орбита» делает свои вещи из чужих. Любая книга чьих-то текстов или картинок — такое же орбитовское произведение, как и авторов, указанных в выходных данных. Получается как в надоевшей всем, но не менее оттого действенной формуле: медиум важнее месседжа, ибо сам медиум есть месседж. Так что разбираться нам здесь придется, прежде всего, с этим, а не отдельно со стихами (замечательными, надо сказать) и картинками/инсталляциями (не менее прекрасными) Заполя, Пунте, Светлова, Тимофеева, а также Ханина и Уаллика.

Ленин утверждал, что жить в обществе и быть свободным от него невозможно, мы же скажем, что любой медиум состоит из элементов общества, из того мира, где он возник или был сконструирован. Так что говорить нужно о Риге и начать разговор с техники — с мест ее изобретения и производства, с того, как все это влияло на людей и что из этого вышло — в социальном и культурном смысле. Тихий обывательский торговый город швырнули в мартеновскую печь капиталистической индустриализации Российской империи в конце XIX столетия и достали оттуда уже другую Ригу — один из главных промышленных центров страны. Если окажетесь в этом городе, прогуляйтесь по Гризинькалнсу: каждые 300–400 метров — бывшие либо заводик, либо фабрика, либо промышленный склад; в начале XX века некоторые районы застроены дешевой версией югендстиля для расселения свежерекрутированного пролетариата и мелких управленцев. Сейчас почти все это пусто — и легендарный «Руссо-Балт», и «Этна», и многое другое; казалось бы, раздолье для сквотов, антисоциальных художников, рейвов и последующей хипстерской джентрификации, но где найти такое количество диджеев, арт-мизантропов и бородатых людей в узеньких брючках, чтобы обжить эти руины индустриализации? Тем более — где взять столько денег в стране, которая никак не оправится от финансового коллапса двенадцатилетней давности? Вот они и стоят полузаброшенные, потертые, пижонски-романтические — места, где старая надежная металлическая техника производилась и где жили те, кто ее производил. А потом, через двадцать лет первой независимости, пришли советские и принялись делать здесь новую технику — преимущественно военную, но в качестве побочного продукта и гражданскую. Модернистские приемники «ВЭФ», вольноопределяющиеся автобусики «РАФ», велосипеды с изумительно изогнутой рамой — и все это в окружении архитектуры первой, капиталистической, индустриализации, оттененной шпилями Старого города и силикатными советскими новостройками спальных районов. Такая вот пижонская, «европейская», преимущественно черно-белая Рига и получилась в СССР, маскируя собой настоящий город и его настоящую жизнь. Образ сильный, мягко-навязчивый, как мелодия Раймонда Паулса, уже готовая штука для употребления в литературе и искусстве. Ну вот ее и употребляли: в советском кино (и не только для имитации Лондона или Берна), в местном искусстве (разрешенный республиканской цензурой «национальный модернизм»), литературе. И в музыке, безусловно. Не заграница, конечно, но что-то разом и чужое, и свое. Идеальный вариант мягкого послевоенного прогресса в направлении всего цивилизованного. Еще раз: на самом деле тут было иное, но образ на то и образ — если настоящий, богатый, глубокий, — чтобы быть сильнее обыденности.

Потом, как мы знаем, все это кончилось. Получив независимость, Латвия изменилась решительно — и только постсоветские дяденьки и тетеньки, рассуждающие о «Прибалтике», все еще видят в ней «(пост)советскую Латвию». А в Риге они видят город Домского собора, черного бальзама и двадцати минут на электричке от Юрмалы. Но нас тут интересует не история этих мест, а то, что случилось с образом неторопливо-прогрессивной, умеренно-современной (как сказали бы ученые, умеренно-модéрной (от modern)), цивилизованной Риги. Образ не умер: войдя в зрелый возраст и оказавшись в совсем другом мире, он из картинки, звука, слова стал способом мышления, способом организации художественного материала, принадлежащего уже совсем другим временам, то есть — медиумом. Что-то типа ситуации, когда дигитальную музыку воспроизводят на аналоговых штуках. Чем, собственно, «Орбита» и занята — в прямом и в переносном смысле.

Самый популярный, как мне кажется, перформанс «Орбиты» — мелодекламационное «FM Slow Show», где участники группы читали свои тексты сквозь шум настройки шкалы множества транзисторных приемников, к которым иногда добавлялись музыкальные инструменты. Первый раз «Орбиту» в действии я увидел как раз такой. Дело было в Красноярске, на здешней ежегодной книжной ярмарке (КРЯКК), лет восемь назад. Ярмарку сопровождала поэтическая программа; времена были еще до новейших теологических споров о гендере, так что стихи, читаемые там, складывались в идеальную картину маргинального русского культурного раздолбайства и (уже модной тогда) депрессии. Сами поэты вполне соответствовали своим стихам. И вот, проходя по залам КРЯКК, я обнаружил на одной из сцен трех мужиков под сорок в черном, которые по очереди интровертно бормотали поэтические строчки, в то время как остальные крутили ручки многочисленных радиоустройств и прочих старомодных девайсов, расставленных на столиках. За их спиной, на стене, энергичным почерком будто из прогрессивных советских шестидесятых (журнал «Юность, что ли) было написано «Орбита». Удивительно вот что (кроме эстетического эффекта, конечно): это была русская поэзия, причем замечательная (я разобрал поначалу немногое, но и этого хватило), однако совершенно не похожая ни на современную русскую поэзию, представленную в соседних залах ярмарки, ни на русскую поэзию вообще (советскую, антисоветскую, несоветскую и эмигрантскую). Да и транзисторные приемники, отсылая к почтенной советской традиции слушать «западные голоса» сквозь шум глушилок, использовались абсолютно наоборот — для воспроизводства треска и шипа, перемежаемого вплыванием каких-то восточных мелодий и задушевных дикторов на финском. Сквозь этот шум звучали не Солженицын с Севой Новгородцевым, а сдержанные тексты про что-то такое неуловимо-общее персональное. Я потом видел немало их представлений с радиоштуками, иногда к шуму добавлялись музыкальные инструменты, но принцип остался тем же. Я бы назвал это так: человеческие голоса (причем исключительно городские, конечно) в звуковых аналоговых ландшафтах. Иногда любовь «Орбиты» к изобретению Маркони оборачивается натуральным фетишизмом: несколько лет назад была устроена инсталляция «Radiowall» («Радиостена») — на белой стене павильона развешены транзисторные радиоприемники, из которых доносится бормотание и все такое. Никаких людей.

Это не стимпанк, конечно, так как тут не пар (steam), а электричество и аналоговые машины середины XX века. Здесь «Орбита» оказалась впереди больших англоязычных арт- и поп-культур: за несколько лет до появления британской и американской ретромоды на ранние синтезаторы и production music 1960-х — 1970-х рижане уже начали использовать похожие приемчики. Причем — и тут следует сделать смысловое ударение — не из ностальгических соображений.

Несмотря на то что технический месседж медиума «Орбиты» родом из 1960-х — 1970-х, это не про то, как переоткрыть старое и пролить над ним слезу умиления (выжав из публики символический капиталец для себя). Это воспроизводство культурного сознания, которое сформировалось в 1990-е, когда десктоп стоял в наиболее продвинутых квартирах рядом с телевизором и радио, когда CD-плеер соседствовал с проигрывателем, когда оба технологических мира — аналоговый и дигитальный — в последний раз смешивались в относительно равных дозах и на равных правах. Унылый совок рухнул, открылась беззаботная свобода, которая в конкретной Латвии хоть и закончилась отъездом на заработки пятой части населения, но давала тогда возможность художнику, поэту, режиссеру быть равно и здесь, и там, и еще там. Скажем в Риге, в Лондоне и в Москве (вариант — Питере). Такой странный вариант культурного глобализма очень бедных и очень открытых ко всему людей, получивших возможность делать что угодно. Конечно, это «что угодно» никому не нужно, но до поры до времени об этом мало кто думал. В реальности опять-таки все было немного по-другому, но образ — опять образ! — остался в культурной памяти. Даже, пожалуй, не образ, а утопия того, что было / не было. Вот эту утопию «Орбита» реконструирует почти в каждом из своих проектов; она, утопия, будучи по природе своей «техникой» (я бы сослался здесь на Вальтера Беньямина, но это уже дурной тон, да и к чему занудствовать), и есть медиум, ставший месседжем текст-группы. Тем более что реконструкция этой утопии происходит в совершенно иных условиях, прежде всего, технологических.

Вот пример. Три года назад «Орбита» начала публиковать серию фотоальбомов, посвященных конкретным местам (на данный момент вышло три). Там была книга с фотографиями знаменитого Центрального рынка в Риге (снимки Мары Брашмане) и с историческими снимками интерьера, зрителей и плакатов легендарного городского кинотеатра «Палладиум» (составил фотограф Андрей Строкин). Но самая интересная, как мне кажется, была третья — «Rīgas līcis». Это фотосессия Владимира Светлова 2003 года: актеры Рижского нового театра, загримированные под идеальных советских персонажей, наряженные будто со страниц модных журналов СССР (плюс несомненная «Бурда»), ведут милую отпускную жизнь в пустом санатории Rīgas līcis в Юрмале. Все вроде сразу понятно — советская ностальгия и старые песни о главном. Но нет. Прекрасно тогда сохранившийся интерьер и нелепо-новые наряды из недавней истории создают действительно утопическое пространство встречи «европейского» и «советского» на нейтральной, свободной от идеологий территории. Чистая радость от современности образца 1970-х — 1980-х, но без всего скучного, назойливого и печального: КГБ, Вьетнама и Афганистана, Андропова и Рейгана, дефицита колбасы и рок-н-ролла (по одну сторону железного занавеса), ненужного изобилия телерекламы и героина (по другую). Вот это чистое упоение радостной жизнью без контекста, глянцевое легкомыслие людей с внешностью молодых сотрудников НИИ, детали, вроде мелкие, но важнейшие, вроде деревянных панелей на стенах, париков, мужских водолазок и женских беретиков — все это выдает ту самую удивительную утопическую мечту «Орбиты» о мире, где удобно и весело жить, где несложная техника еще проницаема разумом, где — обращу на это внимание — сексуальная свобода подпирает гетеросексуальный мир, взятый в основном из голливудского кино 1970-х или американской прозы 1950-х — 1960-х. Если ввернуть-таки академическое занудство — это мир позднего модернизма, где искусство есть жизнь, жизнь есть искусство, а остальное не стоит и выеденного яйца. Ну это примерно как если бы из «Китаянки» Годара убрать всю политику с идеологией, оставив гениальные краски, сцены и красивых актеров.

То есть это мир, полностью противоположный нынешнему — а не советскому или западному образца 1980-х. В этом несомненная современность «Орбиты» — но только для тех, кто чувствует сквознячок из того места, где раньше был образ надежного мира, в котором не было хип-хопа, Трампа, стриминга, #MeToo, где техника была пока еще другом продвинутого человека, а не его проклятием. Ну или так: мира, в котором за книжки платили гонорары, даже за поэтические, а на выступления Чарльза Буковски ходили прекрасные юные создания с глаженными утюгом длинными волосами. Если перекинуть мостик к русской литературе — самое интересное в ней после войны было создано в рамках именно такого типа сознания: Бродский с Лимоновым, Пригов с Леоном Богдановым, Саша Соколов с Андреем Битовым. В этом смысле «Орбита» как бы продолжает русскую традицию, существующую — повторюсь — не поверх политики и идеологий, а совершенно вне их. Сегодня, когда политикой стало все, вплоть до депиляции разнообразных частей тела актеров в рекламе наггетсов или кроссовок, такой подход утешает.

Конечно, в этой аполитике есть своя политика, и она довольно красноречива и привлекательна для многих сегодня. Она не имеет отношения к ностальгии, но и к современности тоже — по крайней мере, к современности, как ее себе представляют участники группы. Их искусство происходит в мире, который имел воображаемый шанс состояться, но — конечно же — не состоялся; тем не менее он существует не менее реально, нежели реальность, — только в голове. Собственно, если следовать очень старомодному определению арта и литературы как чего-то, что — в лучших своих проявлениях — создает параллельный художественный мир, имеющий отношение к нашему, но не прямое, мир особенный, который реальнее реальности, то «Орбита» — это оно. Только это искусство, а не Искусство с Большой Буквы, слава богу. Что-то, что рядом, а не там, наверху.

У Сергея Тимофеева есть стихотворение «Джо Дассен». Главный герой его делает то, чем как раз «Орбита» и занимается — или предполагает, что занимается именно этим:

Джо Дассен входил в каждый дом,
Танцевал с каждой домохозяйкой,
Объяснял каждому уставшему мужчине,
Что еще будут золотые времена,
Там, на Елисейских полях.
Он надевал белые штаны и белые туфли,
Распахнутую на груди рубаху,
Выходил из дома рано утром и не возвращался
До самой глубокой ночи, а иногда
Пропадал и по нескольку суток.
Он пел, и пел, и пел, медленно опуская
Все на свои места, все, что готово было обрушиться
И уже накренилось. 

Postscriptum

Вот ссылки на несколько интересных штук «Орбиты» и отдельных ее участников, которые можно найти онлайн.

Та самая выставка «Перспективы вечности» в Латвийской национальной библиотеке:

Перформанс «Орбиты» «Motopoiesis» (2019 год, галерея NOASS):

Выставка «Орбиты» «Откуда берутся стихи?» (2018 год, галерея NOASS):

Перформанс «Орбиты» «Подобно столпившимся зверям» (2018 год, Рижский цирк):

Инсталляция «Орбиты» «Настоящий космический пейзаж» («Actual Spacescape», 2016 год, Фестиваль искусств в Цесисе):

Инсталляция «Орбиты» «Мерцающий кристалл откровения» («The Twinkling Crystal of Revelation», 2015 год, в рамках выставки «My Heart Is a Tiger», Юрмала):

Перформанс «Орбиты» «FM Slow Show» (2014 год, Вентспилс, детская библиотека):

Инсталляция «Орбиты» «Радиостена» (2012 год, Фестиваль искусств в Цесисе):

Семен Ханин, «Поговори со мной» (видео Катрины Нейбурги, 2016 год):

Понравился материал? Помоги сайту!