«Мои зрители — пауки и паутины, разлетающиеся пылинки, потоки ветра, параллельные вселенные»

Через месяц, 14 марта, завершается десятый по счету проект программы Garage Atrium Commission «Движущие атмосферы». Аргентинский художник-утопист и изобретатель Томас Сарасено продолжает в этой инсталляции свои многолетние опыты по освоению неба и проектированию воздухоплавательных аппаратов, которые послужат будущей миграции человека в небо. Куратор музея «Гараж» Ярослав Воловод поговорил с Сарасено о том, как он видит эпоху аэроцена, об экологии, пауках, конструктивистах, мировых эпидемиях и отношениях с Россией.

Ярослав Воловод: Одна из ваших ранних работ — это инструкция по созданию геодезического солнечного шара под названием «59 шагов к полету на солнечной энергии. Сделай сам» (2003). Использование инструкций как метода создания произведений искусства часто упоминается в связи с концептуализмом. Вы считаете себя концептуальным художником или вы, скорее, изобретатель?

Томас Сарасено: Я не люблю запирать двери. Я — это я до тех пор, пока я не перестану быть собой. Мне нравится, что все меняется. Кто знает, кем я стану через 10 тысяч лет — как и все человечество? Может, нас найдут путешествующими в подобиях нитей пауков-воздухоплавателей… Или мы будем слушать руками музыку Лори Андерсон, или нас подадут по рецептам Риркрита Тиравании, или мы станем лучом света Олафура Элиассона и будем пересекать Землю как нейтрино вместе с Йолом Томсоном…

И все же я практик в моем мире искусства, где зрители — пауки и паутины, разлетающиеся пылинки, потоки ветра, параллельные вселенные. Будет удивительно, если они назовут меня концептуальным художником… Вы когда-нибудь встречали паука-критика? Восхитительно, когда ко мне на выставку заходит местный паук, а если он вьет в пространстве выставки гнездо или размножается — еще лучше! Становится возможным зарождение целого мира — и моя работа не может оставаться исключительно концептуальной.

Суть моей работы во многом заключается в формуле DIT — Do It Together. Конечно, это игра с понятием Do It Yourself (DIY), в которой для меня основное внимание уделяется возможностям коллектива людей, не-людей и больше-чем-людей. Пауки плетут свои миры вместе со мной, а люди со всего мира могут летать вместе с потоками ветра благодаря специальному приложению — своего рода цифровому экскурсу к «59 шагам к полету». Моя работа материальна, в ее основе — прагматические решения.

Здесь следует спросить, для чьего мира она предназначена, ведь миров огромное множество. Мне интересны в первую очередь потоки ветра, солнце, пауки и паутины, небесная и космическая пыль. Я не только размышляю, каково это — летать в мире, свободном от ископаемого топлива, но и сам ищу этот способ вместе с коллегами, друзьями, активистами, студентами, учеными и теми, чьей жизни угрожают решения транснациональных корпораций. Приведу в пример опыт жителей Салинас-Грандес в Аргентине. Их дома были захвачены компаниями, которые добывают литий и ищут способ нажиться на так называемой зеленой революции. Эта «революция», символом которой стали электрокары, — не столько бунт, сколько ребрендинг. Разрушительная эксплуатация недр земли и жизней коренного населения довела нас до климатического кризиса, но никуда не делась и по-прежнему определяет экономику.

Нашим последним достижением стал проект «Полет с аэроценовой пача» — первый в мире свободный полет человека при помощи солнечной энергии, который состоялся у меня на родине, в Аргентине, 28 января 2020 года. В нем поставлено шесть мировых рекордов — рекорды высоты, расстояния и длительности в женской и общей категориях. Полет прошел под лозунгом «Вода и жизнь ценнее лития» и был знаком солидарности с 33 коренными сообществами Салинас-Грандес. Слово «пача» — андское понятие: оно означает космос, который связывает все, что находится под поверхностью Земли, с дальними краями Вселенной, объединяя время и пространство.

Воловод: Вот уже более 15 лет вы экспериментируете с полетами без ископаемого топлива. Как за это время изменилось понятие аэроцена? Можно ли назвать его предтечей работу «59 шагов»?

Сарасено: Вскоре после «59 шагов», в 2006 году, мы с Альберто Пезавенто создали проект «Аэросолярный музей» в миланском арт-центре «Изола». Этот проект вырос в современное движение и совершил путешествие по 30 странам на пяти континентах. Основа музея — пластиковые пакеты, мусор, который должен был быть захоронен и разлагаться тысячи лет или быть сброшен в океан, чтобы загрязнять воду, уничтожая жизнь. Вместо этого пакеты аккуратно чистят, сшивают и покрывают текстами и рисунками, и первый летающий музей в мире поднимается благодаря солнечному теплу. Этот проект стал одним из первых воплощений аэроцена, прежде чем это движение получило название, и указывал на новый способ обитания на Земле: жизнь в воздухе благодаря солнечной энергии, благодаря отношениям между Солнцем, Землей и воздухом.

В 2015 году я стал одним из основателей Фонда аэроцена. Это некоммерческая организация: она проводит научные исследования, обогащает эстетический опыт и способствует образованию. В центре внимания фонда — аэроцен, мультидисциплинарный проект, который провозглашает новую эру — свободу воздуха. Его участники летают над 126 городами в 43 странах на шести континентах, а на земле участвуют в научной и политической деятельности. Они провели 6700 минут в воздухе без использования углерода; в мире построено 33 аэросолярных музея; благодаря специальному приложению совершено 4747 виртуальных полетов и пройдено 137 757 302 километра без углерода.

Аэроцен — это еще и непрерывно растущая открытая научная и экспериментальная площадка. Мы сотрудничали с кафедрой изучения Земли, атмосферы и науки о планетах Массачусетского технологического института (MIT), Greenpeace, Национальным французским центром космических исследований (CNES), а также более чем с 40 художественными, научными и экологическими организациями. Наше сообщество участвовало в открытии ежегодной Конференции по транспорту и мобильности Европейской комиссии в Любляне (2018) и смогло наладить контакт по вопросам трансформации транспорта и воздушной мобильности с тысячами представителей европейских правительственных структур в сфере транспорта, в том числе с Виолетой Булц, бывшим еврокомиссаром по транспорту. Аэроцен активно ищет способы совместной разработки новых модусов восприимчивости, перенастраивая общие представления на волну этического сотрудничества с окружающей средой и атмосферой.

Одна из разработок фонда — рюкзак «Аэроцен», предназначенный для переносных аэросолярных скульптур, способных к (бес)привязному полету без участия человека. Это прочные скульптуры многократного применения, они находятся в коллективной собственности: люди по всему миру могут брать их на время и отправлять в аэросолярный полет, соблюдая инструкции и меры безопасности. В прошлом году аэросолярные скульптуры были запущены на климатических маршах в Париже и Берлине, а сейчас я провожу эксперименты по их усовершенствованию — мне хочется, чтобы они благодаря солнечной энергии могли переносить людей.

Среди прочего я совершил весьма опасный полет с приземлением в стиле «не пытайтесь это повторить» и в результате сломал спину. Однако этот опыт во многом инициировал полеты, сертифицированные Федеральным авиационным управлением (FAA). Например, 28 ноября 2015 года в Уайт-Сэндс, штат Нью-Мексико, мы смогли совершить долгий непривязанный полет исключительно на солнечной энергии.

Я очень рад, что в Москве мы представляем результат эволюции наших воздухоплавательных экспериментов. Сфера в «Гараже» сделана из материала, который значительно улучшает летные качества и износостойкость аппарата.

Воловод: В эпоху биометрических пограничных режимов, таможенного контроля, визовых ограничений и слежки предметы могут путешествовать легче, чем люди. Аэроцен подразумевает идею нахождения внутри летающей скульптуры — другими словами, внутри мигрирующего или диаспорического предмета. Смысл геополитической мантры аэроцена в том, что путешествия по планете могут быть свободным от границ, — и это крайне важное заявление во время пандемии коронавируса, когда государственные границы резко упрочились. Как вы относитесь к этим идеям сейчас — когда понятие свободы передвижения переживает столь нелегкие времена?

Сарасено: На эту тему прекрасно высказалась Арундати Рой: «Вирус свободно распространяется по тропам торговли и международного капитала, а ужасная болезнь, которую он принес, заперла людей в их странах, городах и домах». Геополитическая мантра аэроцена — о необходимости будущего, свободного от границ и ископаемого топлива, — стала еще релевантнее в ходе пандемии. Хотя многие страны захотели закрыть границы, я уверен, вскоре станет ясно, что это не выход. Вирусам или загрязнению границы нипочем, им не нужны визы, они неподвластны биометрическому контролю.

Границы конструируются, и разделительные линии между странами и государствами — результат не естественных различий, но долгой истории войн и колониальных амбиций. Полагаю, в конце концов коронавирус обнажит перед нами этот факт и поможет обнаружить то, что многие уже и так знают: когда речь идет об общественных кризисах, вирусах, загрязнении или бесконечных войнах, мы должны действовать сообща, что выразится в потоке заботы, сострадания и сотрудничества. Я говорю не только о совместной работе представителей разных государств, но также об общности с животными разных видов, одушевленными и неодушевленными силами.

Аэросолярная скульптура не предназначена для того, чтобы оторвать вас от Земли и подарить возможность жить в девственно чистой области где-то над облаками. Скорее, эти скульптуры создают новую форму сосуществования с воздухом. Полет, который ориентирован на выработку союзничества с воздухом и погодой, демонстрирует нам, как безосновательны разделительные линии между странами. Пролетая над границами и двигаясь в естественном планетарном ритме Земли, мы открываем небо иной форме движения, которая предоставляет свободу всем и может изменить нашу жизнь.

Воловод: Можно сказать, что аэроцен подразумевает частичную эмиграцию в небо. Русский авангард был очарован идеей воздухоплавания. Это мог быть полет без ископаемого топлива, как в случае летающего орнитоптера Петра Митурича (1922) или летающего велосипеда «Летатлин» Владимира Татлина (1929), а мог быть полет благодаря атомной энергии, как в «Летающем городе» Георгия Крутикова (1928) или в «Городе-кольце “Сатурний”» (1929) Виктора Калмыкова. В какой степени русский авангард в орбите вашей художественной практики?

Сарасено: В значительной! Но я не сказал бы, что он находится именно в моей орбите, поскольку не считаю, что нахожусь в центре. Скорее, мы находимся на орбите друг друга или же вместе на орбите чего-то еще. Мы формируем созвездие спекулятивных практик вместе с другими источниками моего вдохновения, которые также являются международными потомками русского авангарда, — с Бакминстером Фуллером, Отто Фраем, Седриком Прайсом и моим соотечественником Дьюлой Кошице. Нельзя говорить о спекулятивной архитектуре, летающих городах, парящих урбанизмах, альтернативных образах жизни и взаимоотношений, не вспоминая о конструктивистах. Точно так же нельзя размышлять о нашем отношении к космосу и небу, не отдавая дань уважения космистам. Авангардисты воплощают баланс в понимании «реального», который я ищу в своей работе, — через рассмотрение спекулятивного как формы реализма, выражение утопии через повседневное.

Важно понимать: то, что мы считаем реализмом и практичностью, часто оказывается конструктами, которые выстроены идеологиями и благоволят угнетателям. Спекуляция может быть не фантазией, но видом политического сопротивления, узнавания реальности как выраженной снизу вверх, а не сверху вниз. И эта идея — часть до сих пор востребованного наследства таких фигур, как Татлин и Крутиков.

Воловод: Новая эпоха требует новой политики и нового гражданина. Вспоминается утопическая и футуристическая поэма Владимира Маяковского «Летающий пролетарий» 1925 года с ее образом демилитаризованного равного общества, в котором летчицы и летчики «республики рабочих и крестьян» путешествуют по Москве (исключительно на аэропланах), где «не будет ни переулка, ни улицы — одни аэродромы да дома». Какой вид политической философии вдохновляет жизнь воздушных кочевников аэроцена, или Homo Flotantis, как вы их иногда называете?

Сарасено: Маяковский также написал «Манифест летучей федерации футуристов» — вскоре после Октябрьской революции и в разгар Первой мировой войны. Упомянутая вами поэма начинается с войны, которая разворачивается в небе: «летающий пролетарий» — это и тот, кто участвует в воздушной битве, и тот, кто затем живет в утопии «аэродромов и домов». К несчастью, полеты и война всегда были связаны. Самолет изобретен всего лет за десять до того, как отправился на фронты Первой мировой. Более того, даже первый автономный шар с горячим воздухом был запущен в контексте борьбы за территории. В 1783 году братья Монгольфье отправили его в полет перед Людовиком XVI и королевской семьей в Версале, тем самым предоставив знати доступ в небо. И в один момент мечта о свободе в воздухе превратилась в колониальную экспансию.

Воловод: Тут хочется процитировать героя мультфильма «Ветер крепчает» Хаяо Миядзаки: «Самолет вовсе не оружие войны и не орудие для коммерции, самолет — это прекрасная мечта».

Сарасено: Небо и, что важнее, воздух остаются пространствами конфликта. Петер Слотердайк называет это атмотерроризмом, говоря об истории химических войн, превращающих воздух в ад, а наши тела — которые не могут не дышать — в оружие против нас самих. Политика аэроцена находится в прямой оппозиции этой истории: его полет предназначен для мультивидового большинства, а не для избранных и точно не служит миссиям устрашения или колониальным войнам.

Аэрономады — это нечто большее, чем Homo Flotantis. Люди аэроцена летают вместе с насекомыми, животными, спорами, цианобактериями и теми, кто уже живет в океане воздуха. Таким образом, аэроцен представляет пространство как общее, свободное от границ, от доминирования или добычи. Его граждане зависят от погоды, они не способны — и не хотят — выбиваться из естественных природных ритмов, которые всегда рядом с нами, хотя история не раз пыталась заглушить их. Люди аэроцена видят приоритет глубокого времени над крохотными моментами потребления, которые так пышно расцвели при позднем капитализме и привели к затянувшемуся посмертию токсичного мусора. Аэрокочевник живет в свободе от углерода, пользования недрами, капитализма, патриархата и ископаемого топлива — и вместо этого летает только благодаря солнечному теплу и направленному ввысь потоку воздуха, тем самым восстанавливая отношения и баланс между земным, атмосферным и космическим.

В аэроцене воздух — не пространство для битвы, не оружие или орудие войны. Это совместное пространство, форма жизни, где есть и сакральное, и повседневное.

Воловод: В вашем манифесте аэроцена «Аэронавты, соединяйтесь!» есть аллюзия на самый известный коммунистический лозунг. При этом социальный утопизм аэроцена — а именно отказ от индивидуализма — делает возможным рассмотрение ваших работ в отношении к неуемному оптимизму советских 1920-х — 1930-х с их домами-коммунами и социалистической трансформацией повседневной жизни, искоренением привычек индивидуального хозяйства и т.п. Считаете ли вы работы, созданные в рамках проекта аэроцена, своеобразными тренажерами для выработки новых социальных взаимоотношений?

Сарасено: Перед многими из нас стоит острая необходимость пересмотра наших отношений — с обществом, с природой, с самими собой и даже с плодами нашей работы.

Отчужденный обмен вывел нас за пределы привычного во многих областях, последний главный пример тому — COVID-19. За считанные месяцы болезнь обнажила необходимость пересмотреть отношения с воздухом: как мы живем в одном воздушном пространстве, но искусственно разделяем его; как загрязнения атмосферы повышают риски астмы и рака легких у некоторых народностей, а также увеличивают время восстановления от COVID-19. Мы пытались овладеть природой через доминирование, что привело к изменениям климата, геноциду культур, общностей и видов, появлению вирусов, которые при других условиях не могли бы ударить по человечеству. Все это доказывает, что привычный нам подход не работает. Однако, если мы спокойно отдадимся воздуху, как он отдается нам, он нас подхватит. Если мы не будем душить его загрязнениями, он — в свою очередь — не удушит нас.

Обещая новую эру, аэроцен делает шаг от доминирования и контроля к работе, сотрудничеству с воздухом. Идея сотрудничества появилась у меня во многом благодаря эссе Урсулы Ле Гуин «Литературная теория хозяйственной сумки». Если мы поймем, что человечество появилось не благодаря копью — синониму смерти и триумфа, но благодаря сосудам, которые использовались для сбора, хранения, защиты и распределения, наше отношение к окружающему миру изменится. Ле Гуин помогает отойти от идеала героя в сторону уважения к людям и вещам, перейти от историй об убийстве к историям о жизни.

Аэросолярные скульптуры зависят от баланса между воздухом внутри и снаружи шара, между температурами, между силами солнца и ветра и реакцией пилота. Они зависят и от баланса между путешественниками: всякое движение обоюдно и ощущается каждым пассажиром. Так что следует двигаться аккуратно, в согласии с другими, в том числе — не с людьми; эта машина — по крайней мере, частично — работает на доверии. Я надеюсь, она станет своего рода «тренажером» для понимания взаимосвязи наших действий на другом общем транспортном средстве — космическом корабле «Земля».

Воловод: Когда я впервые увидел ваше предложение для «Гаража», я вспомнил проект кенотафа для Исаака Ньютона, созданный Этьеном-Луи Булле. Во-первых, потому что два художника-визионера благосклонно отнеслись к формальным качествам сферы, а во-вторых, поскольку в обоих проектах есть изрядная доля юмора. Ваша работа — тот еще надгробный памятник на могиле гравитации. Что вы думаете о гравитации?

Сарасено: Я думаю, что гравитация прекрасна! Без нее нас ничто не удерживало бы на поверхности Земли, и мы умчались бы в космос. Я полагаю, нам нужно оценить гравитацию по достоинству, но вместо этого человечество чувствует себя запертым на Земле и рвется покорять просторы Вселенной. Эти порывы усиливает безудержная добыча ископаемых — мы выкапываем их, забуриваясь в земные недра все глубже, а затем пытаемся вырваться из тенет земной гравитации с помощью космических путешествий. Но я убежден: наши попытки обречены на провал, пока мы не избавимся от амбиций. Мы не можем колонизировать другие планеты, повторяя «земные» ошибки.

Вообще даже в условиях гравитации все отделено друг от друга. Кажется, что вы спокойно сидите в кресле, но на самом деле вы парите — между частицами всегда есть пространство. Мы уже летим — вот и все. И внутри нас, как в воздухе, летают бактерии. И планета, на которой мы находимся, тоже летит, как и все межпланетные тела, — и только гравитация удерживает всех нас от столкновения, не позволяя сойти с орбиты. Что, если мы просто продолжим этот полет? Полет в пространстве и с пространством, не отрицая гравитацию, но вместе с ней? Что, если мы просто будем аэростатически дрейфовать, будем неподвижны в своем движении? Мы привыкли, что космические путешествия означают космически высокие скорости, но что, если мы откажемся от всего этого в пользу медленного перемещения — дрейфа в глубоком времени?

Воловод: Если мы рассмотрим гравитацию с позиций гендера, то гравитация — это придуманная физиками-мужчинами характеристика, касающаяся всех живых существ на Земле и оправдывающая нашу обязанность быть на планете и относиться к ней особым образом. Если бы гравитацию обнаружили женщины, возможно, они бы сказали: «Гравитация — это возможность взмыть в воздух, улететь, нам надо лишь ее обратить». Таким образом, ваши работы в рамках аэроцена можно рассматривать как попытку преодолеть крайне маскулинное чувство территориальности, то есть как феминистские. Считаете ли вы себя феминистом?

Сарасено: Конечно! Опыт в Салинас-Грандес показал, что недостаточно просто представить будущее, свободное от ископаемого топлива, — нужно избавиться от идеологий, которые создали его экономику. Нельзя сражаться с изменениями климата без борьбы с патриархатом, капитализмом и колониализмом, которые корнями уходят в идеологию доминирования и добычи ископаемых. Переход к аэроцену потребует тщательной ревизии системных идеалов.

Воловод: Ваш проект предлагает альтернативу дистопичной, «мачистской» версии будущего, которая призывает нас больше добывать, быстрее жить, сжигать больше топлива, — и я считаю его необычно оптимистичным, я бы сказал, «соларпанковским». Особенно если рассматривать эту работу в отношении к русскому космизму и его, бесспорно, патриархальным установкам. Нечасто можно увидеть современное искусство, которое мыслит будущее обнадеживающе.

Если говорить о надежде, стоит вспомнить, что тема I Московской биеннале современного искусства звучала как «Диалектика надежды». Вы посетили Москву и Ульяновск в 2004 году, чтобы подготовиться к участию в ней. Вы тогда впервые были в России?

Сарасено: Все прошло хорошо! Во время поездки в Россию я думал об утопии, надежде и о том, как можно переформатировать городское пространство, чтобы представить новые способы жизни и отношения друг к другу в летающих, парящих мобильных единицах. И в этом плане Москва с ее богатой историей авангарда оказалась очень вдохновляющей.

Я помню, как участвовал в I Московской биеннале в 2005 году и меня заинтересовала работа инженера Юрия Ишкова, который с начала 1970-х работал над созданием двухсекционного гибридного дирижабля «Термоплан». Я спросил, могу ли я встретиться с автором. И мне повезло, я смог с ним познакомиться. Инженер жил в Ульяновске — городе, где родился Ленин, и я посетил ленинский музей. Мы приехали ночным поездом, это было очень долгое путешествие. И потом я встретился с этим фантастическим человеком, чья идея жизни в воздухе поистине революционна. Я думал: хорошо бы поработать с Ишковым и представить результаты на Красной площади — что-то вроде красной звезды Марса.

Многие мои размышления о надежде и утопии нашли выражение в поисках новых способов взаимодействия с материалами (будь то паутины или ультралегкие материалы), которые, в свою очередь, инициируют новые формы отношений. Одним из источников вдохновения стал «Манифест мобильной архитектуры» Ионы Фридмана, где упоминаются «структуры неопределенные и неопределяемые». Я задумался, как создать что-то подобное, и результат этих размышлений тоже стал частью достояния аэроцена.

Воловод: Основной проект I Московской биеннале был показан в бывшем Музее Ленина. В каталоге воспроизведен ваш фотоколлаж «Пролетая над Москвой» — большой красный шар, зависший над Красной площадью. Какая идея стояла за ним?

Сарасено: В 2004 году — прямо перед биеннале — НАСА запустило марсоход. Марс очень привлекателен для всех, кто пытается колонизировать космос. Впрочем, я не верю в успех этой миссии. Мне кажется, люди просто хотят оказаться далеко-далеко от Земли — убежать от созданных ими же самими проблем и устроить точно такие же проблемы на новой планете.

Я представлял этот шар как своего рода Марс и хотел показать, что Марс одновременно и близко, и далеко. Красный — очень сильный цвет, и его значимость в России огромна и не может быть преувеличена. В коллаже показаны взаимоотношения между шаром, Красной площадью и Марсом. Невозможно избегать локальных контекстов. Любой проект в воздухе, космосе должен их учитывать.

Воловод: Как ваша нынешняя работа — «Движущие атмосферы» в «Гараже» — соотносится с этим оригинальным намерением?

Сарасено: Интересная связь! Я прежде не думал об этом. Здесь наверняка что-то бессознательное. Думаю, моя работа сейчас более открыто фокусируется на нашей связи с Землей.

В ранних проектах я относился к воздуху как к пространству, куда мы можем отправиться и где можем создать своего рода общую утопию — без повторения ошибок и иерархий, определивших текущий момент. Но недостаточно не совершать тех же ошибок на новом месте, надо исправить уже сделанные. Кстати, в «Полете с аэроценовой пача» я переосмысляю высадку на Луну, отделив ее от патриархальных, националистических и колониальных амбиций, которые над ней витали. «Пача» соединяет земное, атмосферное и небесное: без многих нет единого, а значит, если один оказался неуравновешен, нет утопии. Это я и привношу в «Движущие атмосферы». Работа — не побег, но часть этого мира.

Воловод: В Музее Ленина вы показали инсталляцию «Мир» — надувной шар, свободно парящий в потоке воздуха. Прикрепленные к нему камеры проецировали на стену все, что попадало в объектив. Можем ли мы считать эту работу своего рода тизером к аэроцену?

Сарасено: «Мир» — протоаэроценовый проект. Кто еще будет жить на летящей Земле, если не Homo Flotantis? Восхитительно, что Земля всегда находилась в полете. Мы летим в пространстве на скоростях, которые мы даже не можем представить, почувствовать, понять и ощутить. Но относительно нас Земля стоит на месте, держит нас, не дает улететь. Это неподвижность в движении! Теперь я создаю собственные парящие сферы, которые могли бы удержать людей.

Воловод: Возникает естественное желание рассматривать ваш проект для «Гаража» как новейшую и финальную версию этой идеи.

Понравился материал? Помоги сайту!