Апология однополого эроса

Начать придется от печки. То есть от себя. Я не гей. И не православный. Я даже не христианин. И даже не иудей. Я нарушаю сразу несколько заповедей, и прежде всего самые первые и самые главные — я подвергаю сомнению единого Бога, склоняюсь к множественности богов и нахожу, что некоторые даже живут рядом с нами.

© ИТАР-ТАСС

Например, напротив моего окна растет огромная, высотой до неба, невероятной красоты липа. Я убежден, что это бог. Кроме этого я постоянно занимаюсь разного рода изображениями «того, что на небе вверху, и того, что на земле внизу». А это запрещено в десяти заповедях Моисея, которые позже пришел утвердить в мире Христос. Патриарх для меня — всего лишь человек. Никакой симпатии я к нему не питаю, но это не мешает мне относиться к его словам с полной серьезностью. Прослушал его проповедь в соборе Казанской Божьей Матери. Удивился, что журналисты расценили ее как проповедь против гомосексуальности. Там этот оттенок был, это правда, но проповедь была посвящена более серьезной и более фундаментальной проблеме, проблеме свободы, опасности свободы и греха. Некоторые места о диктатуре, например, выглядели очень даже противорежимно. Проповедь звучала страстно и убедительно, но одно ощущение не оставляло меня ни на минуту — ощущение, что патриарх не заметил, что мы все (и он сам) живем в другом мире. Вот, например, буквально его слова: «Мы должны сделать все, чтобы на пространстве Святой Руси никогда грех не утверждался законом государственным». На этой короткой фразе придется остановиться, поскольку в ней очень много. Слишком много. Во-первых, что означает Святая Русь? Ясно, что здесь имеется в виду «святая» не в смысле «чистая, безгрешная». Такая Русь никогда не существовала. Святая Русь означает православное государство. Произнося эти слова, патриарх, таким образом, игнорирует тот факт, что современная Россия — многонациональное, многоконфессиональное светское государство. Что Россия никакая не Русь, русские в ней — одна из народностей. Игнорирует факт, что современная Россия не православное государство, что большинство ее граждан неверующие или являются представителями других религиозных конфессий, для которых и понятие свободы, и понятие греха — другие. Что православная церковь не может навязывать свои представления людям, не имеющим с ней ничего общего, и государству, не являющемуся ни православным, ни мусульманским, а светским. Проповедь имела глобальные амбиции, а под паствой, к которой патриарх обращался, понимался весь российский народ. Наконец, в этой фразе содержалось и то, что закон государства должен быть послушным церкви и что именно она, церковь, знает, что есть грех, который государством должен быть наказан. Все это вместе взятое и вызывало ощущение, что патриарх живет в каком-то другом времени и другом месте.

Напротив моего окна растет огромная, высотой до неба, невероятной красоты липа. Я убежден, что это бог.

Я сам никак не мог разделить пафос проповеди патриарха еще и потому, что принадлежу к другой конфессии, конфессии, которая называется Искусство, и там свобода не представляет проблему выбора между добром и злом, между черным и белым, как у патриарха, но между огромным количеством равноценностных возможностей, в огромном цветовом спектре, как на моей палитре, а понятия греха практически вообще не существует. Именно поэтому (не только, конечно, поэтому) искусство когда-то и отделилось от религии.

В проповеди патриарха прямо о «гомосексуализме» не говорилось, только в подтексте, но наблюдатели и журналисты этот подтекст мгновенно уловили. В последнее время, как известно, эта тема как для православной церкви, так и для католической стала особенно актуальной. Костры пока не горят, но страсти вокруг однополой любви разгораются.

Для непредвзятого наблюдателя все эти страсти выглядят довольно странно. С чего это вдруг и западная, и восточная церкви ополчились против однополой любви? Главный аргумент этих «браней» — что однополая любовь противоречит естественным законам природы и священным заповедям Старого и Нового Завета, переворачивает органику человеческого существования, стоящую на репродуцировании своего вида. Это правда, гомосексуальный брак потомства не приносит. Непонятно, однако, почему это так беспокоит обе церкви. В евангельских высказываниях Христа можно найти самые разные вещи, в том числе и такое: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (Лук. 14:26). Заподозрить Христа в культе семьи, культе естественных, органических законов природы очень трудно. Он был не от мира сего. Его интересы были сосредоточены на посмертном существовании, на вечной жизни, на спасении. «Плодитесь и размножайтесь» — это глубоко архаическая идеологема племенного сознания, связанная с необходимостью выживания в окружении других племен. В нашем перенаселенном мире, существование которого находится под угрозой из-за истощения природных ресурсов, когда земля уже не в состоянии прокормить такую массу людей, было бы не только логично, но и гуманно услышать вышеприведенные слова Христа, явно свидетельствующие, что тот духовный путь спасения, который он предлагал, никак не был связан с естественными законами природы, с семьей и уж тем более с размножением, и делать все возможное, чтобы, наоборот, ограничить рождаемость. Тогда и демонизация однополой любви, против которой сейчас ополчились обе церкви, потеряла бы всякий смысл.

Заподозрить Христа в культе семьи, культе естественных, органических законов природы очень трудно.

Историческая практика христианства сама создала институт, который противоестественен, противоприроден и стоит на том, что останавливает репродуцирование вида, — институт монашества. Да и сама церковь — как восточная, так и еще в большей степени западная — однополая институция.

Почему и папу, и патриарха так волнуют однополые браки и совсем не беспокоит существование таких ярко выраженных однополых институций, как армия, флот и полиция? А в России, в силу ее цивилизационного отставания, — и мужской институт политики.

Как известно, в основу своего нравственного учения Христос поставил понятие любви. Любви, обращенной вверх, к Богу, и обращенной вниз, к ближнему своему. Любовь по-нашему, по-гречески — эрос. Христианство изначально — религия эроса. Монашество понималось в христианстве как добровольный отказ от естественной репродукции для того, чтобы самую мощную силу, самую мощную энергию, которая есть в человеке, направить в другое русло, сублимировать эротическую энергию в духовную, в любовь к Богу, в любовь к спасению, в любовь к людям. Процесс сублимации эротической энергии имеет место и в вышеназванных институциях, таких, как армия, флот, полиция и политика. Это, говоря образно, «белое духовенство», мужские ордена, в которых брак с женщиной разрешается, но эротическая энергия реализуется в браке не полностью, значительная ее часть сублимируется здесь в энергию силы и власти. И насилия, естественно.

Виктор Пивоваров. «Эйдос, хлопающий в ладоши». Из серии «Эйдосы», 2000-2003© ММСИ

Так в чем же дело, почему одни однополые институции не только не вызывают никакого беспокойства у церковных иерархов, но, наоборот, всячески ими поддерживаются, а однополые браки проклинаются? Здесь может быть несколько объяснений, но главное, похоже, — это несостыковка церкви и гражданского общества. Церковь не может смириться с тем, что институт брака, обряды, связанные с рождением и смертью человека, общество взяло на себя. Казалось бы, какое ей дело до регистрации однополых браков магистратами? Нет, она по-прежнему считает, что это исключительно ее право, ибо она, и только она, заботится о спасении души. Это правда, гражданские институты, к счастью, вопросами спасения души не занимаются, но тут и вступает в силу свобода выбора. Только не та свобода выбора по патриарху, между тем, чтобы стать «рабом греха» или «рабом Божьим» (другой он не предполагает), а между тем, что за тебя кто-то устраивает твою посмертную судьбу, и тем, что ты сам делаешь выбор из всех тебе доступных или недоступных возможностей.

Вообще враждебность церкви, как католической, так и православной, к гомосексуалам очень напоминает неприятие ею любых форм сектантства, любых попыток внецерковных индивидуальных и коллективных духовных поисков. Традиционно, в отличие от буддизма, где параллельно существовали самые разные школы, христианство каленым железом выжигало любые формы инакомыслия.

Церковь не может смириться с тем, что институт брака, обряды, связанные с рождением и смертью человека, общество взяло на себя.

Что же касается гомосексуальных пар и их борьбы за свои права в гражданском пространстве, то вмешательство и притязания церкви здесь выглядят странно. Тут у нее нет никаких прав. Сам я ставлю вопрос следующим образом. Если мы принимаем институт монашества как особый спиритуальный путь, особую практику, прерывающую естественный, природный ход вещей и направляющую эротическую энергию к служению Богу и людям, то можем ли мы сказать об однополой любви нечто подобное? И да, и нет. Нет — поскольку в гомосексуальности (во всяком случае, в первом плане) речь не идет о любви к Богу, но о любви одного человека к другому. Да — поскольку и там и там происходит эманация определенной энергии, эротической энергии, энергии любви. Даже если представить себе крайний случай, какую-нибудь гомосексуальную пару, где двое влюблены до безумия друг в друга и не видят ничего вокруг, все равно она не повышает в мире количество зла, нетерпимости и насилия. Она повышает в нашем мире количество любви. Это, между прочим, хорошо видно на примере гей-парадов — праздников веселья, терпимости и открытой приязни ко всем.

Полным контрастом к этим праздникам радости и открытости выглядят парады их противников — скинхедов, казаков и прочих борцов за нравственность. К сожалению, христиане — как патриарха Московского, так и папы римского — всегда оказываются на стороне последних, тех, которые мрачные и злобные. Бог патриарха и папы шутить не любит.

Понравился материал? Помоги сайту!