«Чем дальше Москва, тем лучше!»

Случись в этом маленьком городе, местами балансирующем на грани с поселком городского типа, какое-нибудь чудовищное и таинственное убийство и посети его по этому поводу Трумен Капоте, он бы обязательно первыми предложениями — что бы он ни писал — сообщил, что город Тобольск поделен природным ландшафтом на две части: местные обозначают их как Гора и Подгора. Центром города и границей между двумя его частями у самого обрыва горы стоит Тобольский кремль, который невозможно обойти упоминанием, говоря про Тобольск. Сообщается, что это единственный каменный кремль в Сибири; сообщается также, что строился он по частям более сотни лет — с 1683-го по 1799-й. На протяжении пятидесяти лет с 1770 года здесь развивалась особая региональная архитектурная школа, обозначаемая как «тобольское барокко» и включаемая в более широкое направление «сибирское барокко», про которое, в свою очередь, сообщается, что оно не избежало влияния барокко украинского. И хотя Тобольский кремль к этому направлению никак не относится, относятся зато Спасская, Крестовоздвиженская и Рождественская церкви, а также церковь Воскресения. Доподлинно неизвестно, насколько все это заинтересовало бы Трумена Капоте, однако вряд ли он остался бы равнодушен к виду, открывающемуся на подгорный Тобольск с площадки за Южной круглой башней.

Стоя на улице Ремезова лицом к кремлю, по левую руку имеем дорогу Никольский взвоз с одним тротуаром, по которому можно спуститься из одной части города в другую. Нужно сказать, что по мере спуска кремлевский ансамбль справа постепенно вздымается над пешеходом, а если это происходит в июле при полуденном солнце за Северной круглой и Восточной квадратной башнями, то сразу же появляется обильная почва для разного рода мистических переживаний — если, конечно, пешеход к таковым склонен. Спуск по дороге получает логическое завершение магазином «Красное&Белое» слева. Двух женщин (плюс по одному сыну на каждую), выходивших оттуда, автор этого текста и заметил. Несмотря на то что в черных пакетах у гражданок вполне определенно протягивались стеклянные вертикали, один из мальчиков, формируя собственную реальность, утвердительно кричал: «Я люблю арбуз!» — как будто они купили именно его и именно он им предстоит. Я не ожидал от себя, что заговорю с женщинами, но инерция спуска столкнула меня с ними, повернувшимися, выбирая, в каком направлении пойти.

— А вы бы хотели, чтобы ваш сын стал художником? — Пусть лучше водку пьет!

— Извините, а вы в курсе, что у вас вот тут на горе около музея открыли школу для молодых художников?

— Здрасьте! Неа, не знаю.

— Нормально, че. Пускай рисуют.

— А вы не спешите? Можно вас спросить, как вы относитесь к современному искусству?

— Мы ко всему нормально относимся!

— А вы бы хотели, чтобы ваш сын стал художником?

— Пусть лучше водку пьет! — загоготала мать.

— Не-не-не, нормально, ты че, — мягко упрекнула ее вторая.

Дети молчали. Я поблагодарил женщин и двинулся к улице Горького.

— А ты откуда такой модный? — крикнула одна из них мне в спину.

Пришлось признаться, что из Новосибирска.

Первый день

У администратора гостиницы через полчаса после заселения я спросил, как пройти на улицу Челюскинцев — по 2GIS было понятно, что это в трех минутах пешком, но непонятно, в каком направлении. Женщина, заметно мучившаяся от предписанных инструкций быть предельно вежливой, призналась, что понятия не имеет, и полезла за бумажной картой; это ей не помогло, и я сбежал, пообещав разобраться самостоятельно. Я, конечно, заблудился, но заблуждения ведут к открытиям, и в конечном итоге к зданию, в котором разместилась школа-лаборатория «#АртЛаб», я пришел не через парадный подход по Октябрьской, а именно что по Челюскинцев, где встали по обеим сторонам частные дома. Дети заброшенного вида ехали мне навстречу на велосипедах, из калитки к одному мужику вышел другой и кричал: «Ну она будет садиться йисть?» (имея в виду «есть»).

Двухэтажное здание по адресу Челюскинцев, 1 я увидел с задней его стороны. Когда-то бывшее голубым, теперь оно стояло в зарослях травы, кустов и деревьев и как бы находилось в перманентном процессе освобождения от штукатурки: каждую секунду можно было ожидать, что кусочек отслоится и с тихим шорохом рухнет в листья. В железном заборе одно прясло было выломано, через дыру вела тропинка к заасфальтированной площадке перед зданием, где диковатого вида разнополый молодняк разрисовывал скамейки, сбитые из деревянных поддонов. Мне рассказали, что раньше в этом здании был детский сад, затем дом детского творчества, а затем ничего, пока на деньги компании «СИБУР» в рамках их проекта с химическим названием «Формула хороших дел» тут специально под «#АртЛаб» не провели косметический ремонт — правда, не во всех помещениях. Фасад здания с двух сторон, с которых его было видно, завесили плотной белой сеткой с напринтованными красными фигурками. Внутри — минималистичное сочетание белых стен, облицовочной деревянной вагонки и белой мебели с цветными подушками. Над входами в помещения надписи: «Переговорочная», «Мечтательная», «Коворкинг» etc., etc.

Самая вульгарная точка узнавания Сергея Пахомова, как мы к этому привыкли, располагается в области фильма «Зеленый слоник»; так вот, судя по разговорам на крыльце, в коридорах и внутри лектория, много пришедших молодых людей не смотрели даже его.

Если мы сойдемся на том, что положение современного искусства в российских регионах на нынешний день похоже на положение столичного совриска в России 1980-х, то тяжело даже вообразить объект, более метафорично, чем «#АртЛаб», это положение отражающий. Врезанный в тобольский городской ландшафт (из-за новостроек страшно эклектичный, но в своей эклектике цельный), никак с ним не увязанный, этот дом творчества, переделанный в дом современного искусства, олицетворяет собой ситуацию с совриском в регионах: какие-то островки внеинституционального существования, где сидят люди, тяга которых к активной деятельности очевидна, как очевиден и их клинический дефицит информации о глобальном процессе. Сюда привозят выдающихся людей, которые рассказывают важные вещи сложными словами, но всех, кажется, нет-нет да и накрывает некоторое ощущение неловкости. Ладно — не всех, но автора этого текста — точно. Современное искусство, как и искусство вообще, само по себе своим появлением тут и там как бы взрывает или разрезает повседневную реальность: даже в пространстве музея или галереи, бывает, встретишь объект, вопиющий в своей неуместности (в положительном смысле). Здесь же, в Тобольске, складывается ощущение некой двойной перверсивности: вот это разрезание реальности накладывается на среду, которая, кажется, совсем-совсем не приспособлена не то что для появления совриска как такового, а для появления даже интенции к нему. Это все, впрочем, только ощущения.

Несмотря на случившуюся выставку как завершение блока мероприятий, имеющих отношение к изобразительному искусству, «#АртЛаб» — событие все-таки скорее образовательное, чем креативное. Был проведен специальный отбор пятнадцати молодых художников с абсолютно разной техникой из Тобольска, Тюмени и других городов области. Их собрали в Тобольске на недельный интенсив «Арт-Грейд», в ходе которого выдающиеся (действительно выдающиеся) практики и теоретики совриска рассказывали им, что такое биеннале и хэппенинг, как современному художнику заработать на кусок хлеба и как этот кусок хлеба потом продать как арт-объект (уроки были усвоены, видимо, буквально, потому что на выставке среди прочего был представлен кусочек заплесневелого белого хлеба с вынутым мякишем; это как-то обыгрывалось в названии работы). Вот только некоторые фамилии лекторов, чтобы как-то описать общую картину события: Гутов, Кибовская, Новоселов, Агуреева, Светляков, Пахомов.

День, начатый двухчасовой лекцией Дмитрия Гутова, который через рассказ о собственной креативной биографии как бы протягивал лески к основным энергетическим точкам российского и мирового совриска, обещал закончиться лекцией Сергея Пахомова, в расписании обозначенной как «Искусство без границ». К семи часам вечера в лекторий стали подтягивать дополнительные стулья: народу пришло много. Аудитория, надо сказать, была в значительной своей части поразительно девственная. Самая вульгарная точка узнавания Сергея Пахомова, как мы к этому привыкли, располагается в области фильма «Зеленый слоник»; так вот, судя по разговорам на крыльце, в коридорах и внутри лектория, много пришедших молодых людей не смотрели даже его. «Мне сказали, что дикий чувак, — ну я и решил прийти»; «Говорят, что он в фильме каком-то снялся странном, типа очень бешеный». На последнем ряду по центру разместились даже три пожилые женщины, одна из которых в конце спрашивала Пахома, как так вышло, что он стал знаменитым, — имея в виду сказать «мир сошел с ума, раз такие персонажи популярны».

На семь часов было назначено рандеву, в 19:14 где-то рядом предвещающе зазвенели колокола, Пахом появился несколько позже, а пока сотрудники «#АртЛаба» предлагали тем гостям, которых тут раньше не видели, заполнить гостевую анкету. Сзади меня девушка с приятелем (обоим лет по двадцать) коллективно заполняли свои.

— Тут спрашивают, чего не хватает в городе. Как это слово называется? Как-то по-умному, щас. Место, где можно, ну, заниматься чем-то, как-то проводить время. Коворкинг? А как пишется — «ка» или «ко»?

— Через дефис вроде.

— Вообще много чего не хватает. Я же все посещаю — все, что бесплатное есть, я посещаю. Недавно на концерте построк-группы была.

— А как «депрессия» пишется? Я тупой. «Де», «ди»? У нас же вон, кстати, поэтическое мероприятие тоже было, Дима там стихи читал. Всего пять человек пришло.

— Ты знаешь, я че думаю: не хватает школы рисования, вот как у них тут наверху.

Наверху справа от лестницы разместилась студия рисования Draw&Go: за 300 или 150 (в специальные часы) рублей рядовые жители Тобольска могли прийти (и приходили) и под руководством педагогов рисовать что угодно.

Под аплодисменты появился Пахом. Неясно, как у него регулируется степень вспученности от одного мероприятия к другому, но для жителей Тобольска он выключил автофорсирование и два часа, перемежая монологи собственными песнями из усилителя, проговаривал даже не речевой перформанс, а натурально околоискусствоведческую лекцию. Девушка рядом со мной докладывала кому-то в чат: «Ставит песни и болтает. Оказывается, в них есть глубокий смысл». Пахомов между тем воспитывал эго молодых художников: «Если ты не думаешь, что ты — центр Вселенной, тебе нечего делать в искусстве». Молодые художники внимали с удовольствием. Сергей Игоревич наглядно демонстрировал, что можно быть резонансным арт-деятелем по фану, забывая почему-то упомянуть, что это требует ежедневного самоуничтожения. Молодые художники оставались в неведении. Кончили с песнями и перешли к вопросам из зала. Стало резко стыдно. «Какие книги вы читаете?» — спрашивала девушка, уткнувшаяся в телефон, даже не начав слушать ответ. «Вот вы говорите, что все не имеет смысла, — значит, я могу покончить с собой прямо сейчас?» — интересовался парень с понятиями о провокативности, заимствованными, видимо, у телеканала ТНТ. Пока модератор по-школьному взывала: «Ребята, художники! Вопросы!» — какой-то смельчак сделал то, о чем мечтало большинство: подошел к Пахому с листочком и мягко перевел мероприятие из режима лекции в режим завершения встречи со звездой и автограф-сессии. Кто-то все же продолжал что-то стыдное спрашивать, Пахомов отвечал необязательное, одновременно чиркая по поднесенным бумажкам. «Что делать, если религия давит художника?» — «Все, что есть, то есть. Пускай давит. Искусство не умрет». К нему подошла девушка, выглядящая так, как представляют себе выдающихся молодых художников в глубокой провинции. Она положила на стол листочек и обеими руками распахнула верх олимпийки, обнажив не все, но допустимую часть. Пахомов не замечал ее интенции. Девушке пришлось отойти, а затем подойти снова.

— Вот вы говорите, что художество — это делать все, что хочешь. Так вот можно мне автограф на груди?

Сергей Игоревич с готовностью чирканул, объяснив, что делает так постоянно. Встреча кончилась, люди понемногу рассосались, часть привезенных молодых художников еще долго курила возле Пахома на крыльце, по очереди вставая с ним рядом сфотографироваться.

Второй день

Со ссылкой на комитет экономического развития администрации города Тобольска в Википедии сообщается, что на сегодняшний день перспективы развития города связаны с «расширением присутствия Русской православной церкви, развитием туризма и промышленности». Как бы не обращая на все это внимания, утром 30 июля художники собрались на закрытый мастер-класс группы Recycle, представленной, правда, только Андреем Блохиным. Он демонстрировал фотодокументацию работ группы: пластиковые барельефы, скульптуры из мусорных контейнеров, инсталляции из вторсырья. Молодые художники же за столом, как это было видно по некоторым из них, мечтали о большом стиле, масле и гигантских холстах, задумчиво разрисовывая черными ручками тетрадные листы. Одна девушка так и вовсе поминутно отвлекалась от экрана, на котором мелькало непонятное, и смотрела на своего молодого коллегу на другом краю стола. А то все сплошь какие-то стаканчики из-под кофе да металлические конструкции.

После мастер-класса мы с коллегой из Москвы отправились за варениками с брусникой (о месте, где их дают, будет отдельно сказано ниже), а также посетили ансамбль Тобольского кремля, где коллега из Москвы купила пряник в форме сердца в подарок своей подруге. С пряником мы двинулись в гостиницу, прямо напротив которой воздвигнут суровый памятник Федору Достоевскому. В гостинице у меня был номер, больше подходящий для президента Туркменистана, чем для непритязательного театрального критика, я чувствовал себя неловко, но Федор Михайлович был расположен к гостинице спиной и, кажется, не обращал внимания. Сквер вокруг памятника писателю был красив и ухожен, но в нем собирались в основном бездомные с собаками, обсуждая наверняка русскую литературу.

Далее по Октябрьской можно было увидеть небольшой самолет в полный размер, водруженный на бетонный столб. Идя от гостиницы, неизбежно видишь этот самолет вкупе с болотом, покрытым зеленью, которое предваряет самолет, из него словно только что вылетевший; все это единой картиной как бы является метафорой России. Пройдя далее, обнаруживаешь, что самолет на столбе имеет отношение к зданию местного отделения ДОСААФ России, по другую сторону которого на постаменте водружен танк — также в полный размер. На фасаде ДОСААФ — в несколько рядов разнообразные надписи. В числе прочих: «ШКОЛА ПАТРИОТИЗМА И МАСТЕРСТВА», «МЫ — ЗА КАЧЕСТВЕННУЮ ПОДГОТОВКУ ВОДИТЕЛЕЙ». По бокам на фасаде развешены два вертикальных флага в расцветке георгиевской ленты. К слову говоря, кварталом ранее на улице Семена Ремезова между двумя улицами Аптекарскими (которые почему-то идут параллельно друг другу) протянулся сквер Победы. Он тоже ухоженный, имеет в комплекте архитектурный ансамбль со стелой, фонтан и Вечный огонь. Справа от сквера на первом этаже жилого дома расположен торговый зал «У Вечного огня». Сквер упирается в улицу Свердлова с частными домами, по пути к ней постепенно зарастая травой и разбитой плиткой.

— Так вы знаете про современных художников? — Это все голубые делают, знаю.

Пройдя по Ремезова немного далее, натыкаешься на сквер Робинзона Крузо с соответствующим памятником. Это так неожиданно, что тут же хочется с кем-нибудь заговорить. Мой выбор на четыре часа дня ограничился пожилой женщиной в розовом халате.

— Вы знаете, что у вас в городе открылась школа для современных художников?

— А? У меня баллон взорвался!

Выяснилось, что речь идет о маленьком баллоне для походной газовой плитки.

— Откуда я знаю почему?! Взорвался, сука. Подышать вышла вот.

— Так вы знаете про современных художников?

— Это все голубые делают, знаю.

— Голубые — то есть геи? У вас в Тобольске есть геи?

— Делают, делают. А как же? Везде делают.

Выяснилось, что бабушка видела голубых и они ее не волнуют. Пораженный и взбудораженный, я двинулся дальше. Мне предстояло заблудиться на кладбище декабристов с коллегой Смородиновой, подхватывать ее за ноги в попытках (безуспешных) перелезть через кирпичный забор, стоять над могилой Кюхельбекера, смотреть на здание местного драмтеатра, удивительно модерново выглядящее, и т.д., и т.д. На вечер было назначено открытие выставки.

В сквере перед зданием «#АртЛаба» соорудили небольшую сцену, с которой кто-то что-то сказал, — ничего не было слышно, хотя и говорили в микрофон. Затем объяснили, что сейчас на сцене будет «живая электронная музыка», а к вечеру — концерт местных рокеров. Пока же все желающие могли подняться на второй этаж «#АртЛаба», где в двух помещениях разместилась экспозиция молодых художников, а в третьем — выставка работ студийцев Draw&Go.

Впечатление все это оставляет страннейшее. В первом зале — акварельные и карандашные рисунки, масло. Вульгарная черная пародия на Ротко, еще несколько — с использованием ядовито-зеленого. Один реалистический зимний пейзаж в раме (неизвестно, имеющий ли к выставке отношение), работы, похожие на аниме-фан-арт. В другом зале — объекты и «документация перформансов», выглядящая как видеозапись прогулки по городу. Объекты были выставлены на белых тумбах, расставленных по залу. Абсолютно неинтересные сами по себе, целиком они представляют интересную для размышления картину: разные художники в одном пространстве сделали абсолютно одинаковые произведения. Это так или иначе были реди-мейды — или, скорее, found objects: всё примерно одинакового, совсем небольшого, размера, скудно выглядящее, но приправленное ироническими или «странными» названиями работ, ничего внятного не говорящими, а значит — как бы расширяющими поле возможной интерпретации. Единственные несколько сделанных работ были выполнены из оконной замазки, похожей на пластилин, и скорее напоминали, конечно, детсадовскую лепку. Впрочем, кураторы, следящие за художниками всю неделю, отмечали, что прогресс студентов налицо и он радикален. По экспозиции ходили, среди прочих, пожилые и грузные родственники художников: одна женщина строго допрашивала свою дочь (или внучку) у работы, представляющей собой верхнюю половину электрического счетчика советского образца: «Так, и что это такое? Это ты нашла, да? И что это значит?» Было много работников из Средней Азии и их жен в платках; они с готовностью обходили каждый экспонат и на все радостно кивали. Почти никто не фотографировал.

В зале студии Draw&Go висели живописные картинки жителей Тобольска. Вогнав себя в идиотически-умилительную кондицию, мы с коллегами пробыли в этом зале значительно дольше, чем в зале с тобольским совриском: вот вам панда, нарисованная двенадцатилетней девочкой, вот птичка на розовом, нарисованная шестилетней, вот фламинго, выполненный специалистом мирового суда, вот чашки, нарисованные бухгалтером, а вот еще одна птичка за авторством сестры-анестезиолога. Ну не чудо ли?

Погуляв немного после выставки, мы вернулись к «#АртЛабу» около десяти вечера. За полкилометра было слышно, как ревут тобольские байкеры. В этих звуковых волнах уплывал и растворялся последний фимиам современного искусства, образовавшийся тут в ходе случайных связей. Запахло 2002 годом, а может быть — 1980-м, и городская среда вокруг как-то сразу пришла к гармонии.

* * *

В субботу вечером мы со спутницами зашли в ресторан «Ладейный», стоящий напротив кремля и обязывающий к тому, чтобы немедленно загуглить его фотографии и уже после продолжать читать текст. Коллеги сообщали, что в этом месте уже едали именитые столичные критики. Мы поднялись на крыльцо, я открыл тяжелую деревянную дверь, слева от которой висела бумажная табличка «Wi-Fi». Эту картину я не забуду никогда. Прямо напротив входа, на расстоянии десяти метров, в фиолетовом свете, будто поставленном сельским Робертом Уилсоном, внушительная женщина пела в микрофон что-то из репертуара Ирины Аллегровой. Видимо, архитектура зала устроена так, что от входа нельзя увидеть столы. И вот ты открываешь дверь и видишь эту бухгалтершу, залитую фиолетовым светом, которая поет про любовь, а вокруг — никого. Ты закрываешь этот портал в ад, садишься на террасе, но уже никогда не можешь забыть этот образ вываливающейся на тебя гротескной потусторонней русскости.

После ужина одна из наших спутниц захотела позаимствовать ресторанный плед, чтобы добрести по ночи до гостиницы. С этим возникли трудности, и другая наша спутница у входа иронически выговаривала официантке: «Вот вы отказали, теперь московский критик замерзнет!» На слове «вы» дверь вывалила на нас пьяного тоболяка, который выпучил глаза и заорал:

— Какие, на ***, критики?!

Мы спустились.

— Тут все сибиряки! Тут вичьё не котируется!!

Не понимая слова «вичьё», мы отдалялись от «Ладейного», весело оборачиваясь.

— Чем дальше Москва, тем лучше!!! — бросал мужчина нам в спины.

Мы отошли уже достаточно далеко, но сибиряк продолжал что-то кричать, покачиваясь и возвышаясь на террасе — как и ресторан «Ладейный», как и Тобольский кремль, как и вся эта гора — символом и флагом культурной децентрализации России.

Понравился материал? Помоги сайту!